Глава 24. «Моя партия не запрещает этого…»

Когда смотришь на то, что успел сделать Ленин после Октября 1917 года всего за пять лет активной уже не революционной, а государственной деятельности, то понимаешь, что всё это можно было сделать лишь в режиме не менее чем 12-ти, а то и 14-часового рабочего дня день за днём.

Собственно, так же работал и Сталин, почему де Голль при их личной встрече и удивился – как можно успевать так много!

Так что будет неверным говорить, что за всей этой державной работой сложно увидеть Ленина – не государственную фигуру, а человека. Ленин – основатель новой России и Ленин-человек, это – одно и то же. Ленин-человек полностью раскрывается в его работе на посту Председателя Совета Народных Комиссаров РСФСР и Председателя Совета Труда и Обороны РСФСР… И этот Ленин хорошо виден даже не из тех или иных воспоминаний – хотя из них он виден ярко, а из четырёх – с 50-го по 54-й, послеоктябрьских томов писем, записок, телеграмм и телефонограмм в Полном собрании сочинений…

Но было же и время, когда Ленин жил хотя и напряжённой жизнью разума и духа, но – не изнуряющей, ни изматывающей ежедневно жизнью, как после Октября 1917 года. Были времена, когда он мог позволить себе – по забавно-меткому словцу Надежды Константиновны – на часы «уйти в неопределённую часть пространства»… Мог сесть на велосипед и укатить куда глаза глядят – один или с Крупской. Мог позволить себе хотя и относительный – не без деловых партийных забот, но полноценный месячный отдых!

Этого Ленина мы можем узнать из его или Крупской «житейских» писем, и из воспоминаний Надежды Константиновны Ульяновой-Крупской, того близкого человека и друга, который прожил с Лениным бок о бок четверть века – с молодых лет до смертного часа.

Однако правдиво и точно, а при этом сочно, колоритно, а порой и неожиданно, Ленин-человек проявляется и вообще в воспоминаниях о нём товарищей и соратников.

Скажем, в 1910 году в Копенгагене проходил VIII конгресс II Интернационала. Накануне открытия датчане – хозяева конгресса, устроили в небольшом открытом ресторанчике ужин в честь гостей. Был на этом ужине и Юрье Сирола – тогда член Правления и сопредседатель Социал-демократической партии Финляндии, депутат финского сейма…

Соседом по столу у Сиролы оказался Ленин, и когда графин с водкой дошёл по кругу до Сиролы, тот осведомился у Ленина:

– Вы позволите себе перед обедом рюмочку?

– Моя партия не запрещает этого, – ответил Ленин.

Финн смутился, поняв, что Ленину известна принятая в 1906 году съездом Социал-демократической партии Финляндии в Оулу резолюция, предписывающая партийным работникам быть всегда абсолютно трезвыми…

Вспоминая этот эпизод через много лет, Сирола – с 1918 года член РКП(б), с 1928 года нарком просвещения Карельской АССР, писал, что его поразило то, что Ленин запомнил «даже такое маленькое, мимоходом принятое решение», но потом, уже став коммунистом, Сирола понял, какое огромное значение Ленин придавал партии и принятым ей решениям[617].

Этот забавный историко-«гастрономический» курьёз хорош тем, что показывает Ленина и как человека, и как политика – в большом и в малом.

Причём как человек Ленин был неприхотлив. Уже другой финн – Карл Харальд Вийк, член Исполкома Социал-демократической партии Финляндии, вспоминал о том же ужине, что перед Вийком стояло «изысканное блюдо – омар», а перед сидящим рядом с Вийком Лениным «почти ничего не было». Вийк пишет, что это его первое наблюдение позже не раз подтверждалось: Ленин жил чрезвычайно скромно[618].

Между прочим, Ленин оказался рядом с финнами не случайно – он хотел обсудить с ними накоротке вопросы транспорта через Финляндию нелегальной литературы для России…

Да, Ленин не был полным абстинентом… Крупская в своих воспоминаниях о жизни в Кракове писала, что ей, в раннем детстве одно время жившей в Польше вместе с родителями, уже взрослой «милы казались „огрудки“ (садики), в которых продавалось „квасьне млеко с земняками“ (кислое молоко с картофелем)», и продолжала: «Ильич радовался тому, что вырвался из парижского пленения; он весело шутил, похваливал и „квасьне млеко“, и польскую „моцную старку“ (крепкую водку)…»[619]

При этом Ленин относился к спиртному чисто, так сказать, гастрономически, без стремления отуманить мозг, тем более, что такой мозг как ленинский, рюмка «моцной старки» или тёмного мюнхенского пива отуманить не могли никак. А более ему для чисто вкусовых ощущений и не надо было.

Крупская вспоминала, как они с Ильичом в 1913 году по дороге из Берна в Поронин заехали буквально на несколько часов – от поезда до поезда – в Мюнхен, где жили в 1902 году. Незадолго до этого Крупской сделали в Берне операцию и теперь Ульяновы возвращались в Поронин, где накопилось «много спешных, экстренных дел». Встречали их молодой Борис Книпович с женой.

Крупская знала «Бориску» с четырёх лет, когда он залезал ей на колени и заказывал: «Крупа – сказку об оловянном солдатике», а летом 1907 года, когда Борис был уже гимназистом, Ульяновы жили на даче Книповичей в финском Стирсуддене.

«Время мы провели в ресторане, славившимся каким-то особым сортом пива. – писала Крупская. – Hof Brдu (Хофбрей) назывался ресторан. На стенах, на пивных кружках везде стоят буквы „Н.В.“ – „Народная воля“, – смеялась я. В этой-то „Народной воле“ и просидели мы весь вечер с Борей. Ильич похваливал мюнхенское пиво с видом знатока и любителя, поговорили они с Борей о дифференциации крестьянства, вспоминали мы все вместе Дяденьку (тётку Бориса Книповича Л. М. Книпович. – С.К.)…»[620]

Прекрасно осведомлённый исследователь жизни Ленина, последний директор Центрального музея В. И. Ленина Владимир Ефимович Мельниченко, написал интересную книгу «Личная жизнь Ленина»… Есть там и главка «Мюнхенское пиво», где приведены воспоминания хорошо знавшего Ленина Ивана Фёдоровича Попова (1886–1957). Попов пишет, как Ленин однажды со смехом признался ему, что любит мюнхенское пиво так, что во время Поронинского совещания ЦК осенью 1913 года, узнав, что в деревушке, верстах в четырёх-пяти, в пивной появилось настоящее мюнхенское, он, Ленин, подбивал компанию сходить «по ночному холодку, наскоро» выпить по кружке пива.

И «хаживали, бывало»…

При этом автор «Недорисованного портрета» Ленина Валентинов-Вольский, утверждал, что не видел никогда, чтобы Ленин пил более одной кружки пива, и прибавлял: «Его нельзя себе представить пьяным. Вид одного пьяного товарища в Париже вызвал у него содрогание и отвращение».

И даже, как точно оценил Мельниченко, «завравшийся Соломон» – ещё один «мемуарист»-невозвращенец Сломмон-Исецкий, признавал, что «Ленин был очень чистый человек, с искренней гадливостью относившийся ко всякого рода эксцессам, как пьянство»…[621]

Это именно так! Ленин был искренне гадлив к тёмным «подворотням» духа и души. В июне 1914 года он писал Инессе Арманд из Поронина в Ловран:

«Прочёл сейчас, my dear friend, новый роман Винниченко, что ты прислала. Вот ахинея и глупость! Соединить вместе побольше всяких „ужасов“, собрать воедино и „порок“, и „сифилис“, и романическое злодейство с вымогательством денег за тайну (и с превращением сестры обираемого субъекта в любовницу), и суд над доктором! Всё это с истериками, с вывертами, с претензиями на „свою“ теорию организации проституток… Винниченко делает из неё нелепость, смакует её, превращает „конька“. В „Речи“ <…> про роман сказано, что подражание Достоевскому, и что есть хорошее. Подражание есть, по моему, и архискверное подражание архискверному Достоевскому. Поодиночке бывает, конечно, в жизни всё то из ужасов, что описывает Винниченко. Но соединить их все вместе и таким образом – значит, малевать ужасы, пужать и своё воображение и читателя, „забивать“ себя и его»[622]

Помянутый Лениным Винниченко – это украинский буржуазный писатель-националист, будущий коллега Симона Петлюры, председатель Украинской Директории 1918–1919 годов, и затем белоэмигрант В. К. Винниченко (1880–1951). А написал Владимир Ильич о его романе «Заветы отцов».

И как метко написал!

Не очень-то это похоже на «хрестоматийного» Ленина, а? Здесь ведь перед нами не «забронзовевшая» фигура, а живой, думающий, чувствующий человек, живая душа…

И ведь для того, чтобы отыскать такого Ленина, не надо забираться в спецхраны – достаточно открыть ленинский том писем за ноябрь 1910 – июль 1914 года.

Говорят, чтобы лучше всего спрятать что-то, надо положить его на самое видное место. Тома Собрания сочинений Ленина стояли на самом видном месте в любой советской библиотеке, ленинские работы – по «табельному» списку, изучали все советские студенты. И многие при этом зевали, – особенно девицы…

Глупо, конечно, – Ленин непреходяще интересен в огромном числе своих трудов, но его действительно подавали советской молодёжи в «замаринованном», так сказать, виде. А он – живой, стоял тут же, рядом – рукой подать, а точнее – руку протянуть!

Не пора ли, друзья, это, наконец, сделать?

Ведь я так часто прямо цитирую Ильича в том числе потому, что надеюсь: в результате у читателя возникнет интерес к собственному открытию Ленина, к собственному с ним тесному знакомству…

Перечитав, работая над этой книгой, выше приведённые строки письма Ленина к Инессе Арманд, я подумал – а что, если бы Ленин встал не только во главе России, но и во главе всего мира? Ведь в мире, пошедшем по пути Ленина, не было бы ни триллеров, ни киллеров, ни того вселенского опошления понятия «любовь мужчины и женщины», которое ныне сведено к механическому «сексу», да и то для многих – лишь по Интернету…

Вернёмся, однако, к ленинскому письму, где далее идёт вот что:

«Мне пришлось однажды провести ночь с больным (белой горячкой) товарищем – и однажды „уговаривать“ товарища, покушавшегося на самоубийство (после покушения) и впоследствии, через несколько лет, кончившего-таки самоубийством. Оба воспоминания а la (франц. „в духе“. – С.К.) Винниченко. Но в обоих случаях это были маленькие кусочки жизни обоих товарищей. А этот претенциозный махровый дурак Винниченко, любующийся собой, сделал отсюда коллекцию сплошь ужасов – своего рода „на 2 пенса ужасов“. Бррр… Муть, ерунда, досадно, что тратил время на чтение…

Твой В.И.»[623]

Отношение к «ужасам» и прочей дряни здесь заявлено вполне определённо.

К слову, то, что Ленин часто обращался к Арманд «Дорогой друг!», «Dear friend!», само по себе ничего не значит. Письмо, например, Сталину («Для Васильева») от 6 декабря 1912 года из Кракова в Петербург начинается так же: «Дорогой друг, насчёт 9-го января крайне важно обдумать и подготовить дело заранее…», и т. д.[624]

Но и вообще обращение «Дорогой друг!» – если письмо было действительно к близкому товарищу, являлось для Ленина достаточно обычным.

Тем не менее, с Инессой Арманд отношения у Ленина были, как я понимаю, особыми, для Ленина уникальными. Судя по всему, Арманд без всяких околичностей любила Ленина, а он в какой-то мере тоже испытывал к ней чувства, очень далёкие от равнодушия. Арманд была редкой умницей среди красавиц и ещё более редкой красавицей среди умниц, увлечь могла и увлекала.

Однако Владимир Ульянов был человеком не только строгой мысли, но и строгих – прежде всего по отношению к себе – чувств. Порвать с Крупской он не мог ни в каком отношении: их связывало многое и многое, что редко выпадает большинству в жизни, а не в романе. Опускаться же до тривиального «любовного треугольника» он, конечно же, тоже не мог.

Оставалось одно: тактично отдалить Арманд от себя в точном и прямом смысле этого слова – отдалить географически, что Ленин и сделал в тот момент, когда чувства могли прорваться и у него.

То, что Крупская не ревновала к Арманд, прекрасно видно из всех тех аутентичных текстов, которые когда-либо вышли из-под пера Надежды Константиновны, – как из писем, так и из её воспоминаний. Везде она пишет об Арманд в тёплых и дружеских тонах. После смерти Инессы Крупская опубликовала о ней небольшую статью-некролог.

Но фактом является и то, что тон ленинских писем к Арманд нередко был более чем доверительным, и в некоторых случаях – вполне интимным, но опять-таки, интимным во вполне определённом и ныне практически утраченном смысле этого слова… Нормативное, по словарю, русское значение французского слова «intime» (от латинского intimus – самый глубокий, внутренний), – «глубоко личный, сокровенный, задушевный»… Вот такими и сложились отношения Ленина и Арманд – со стороны Ленина! – душевно сокровенными и глубокими, задушевными…

Арманд была блестящей помощницей Ленина в деле связи со средой европейских социалистов – она ведь и сама не только по многоязычию, но и по натуре была европейкой, хотя и очень духовно обрусевшей.

И ещё одно – среди многих заграничных партийных коллег Ленина, далеко не всегда понимавших его и как человека, и как политика, Арманд была редким исключением: она не только верила Ленину и в Ленина, она его точно понимала – и как политика, и как человека! В полной мере это же можно сказать лишь ещё об одной женщине – самой Крупской!

Кроме, конечно, ещё и матери Ленина, Марии Александровны.

Интересны два ленинских письма Инессе Арманд от 17 и 24 января 1915 года… Арманд собиралась написать брошюру для работниц о проблемах любви и брака, и хотя план не осуществился, благодаря этому замыслу Арманд, которым она поделилась с Лениным, мы имеем прямое мнение Ленина по одной из вечно животрепещущих тем.

В первом письме Ленин размышляет:

«§ 3 – „требование (женское) свободы любви“ советую вовсе выкинуть. Это выходит… не пролетарское, а буржуазное требование. В самом деле, чту Вы под ним понимаете? Что можно понимать под этим?

1. Свободу от материальных (финансовых) расчётов в деле любви?

2. То же от материальных забот?

3. от предрассудков религиозных?

4. от запрета папаши etc. (и так далее, – С.К)?

5. от предрассудков „общества“

6. от узкой обстановки (крестьянской или мещанской или интеллигентски-буржуазной) среды?

7. от уз закона, суда и полиции?

8. от серьёзного в любви?

9. от деторождения?

10. свободу адюльтера (супружеской измены. – С.К.) и т. д.

Я перечислил много (не все, конечно) оттенков. Вы понимаете, конечно, не №№ 8—10, а или №№ 1–7 или вроде №№ 1–7.

Но для №№ 1–7 надо выбрать иное обозначение, ибо свобода любви не выражает точно этой мысли.

А публика, читатели брошюры неизбежно поймут под „свободой любви“ нечто вроде №№ 8—10…

Именно потому, что в современном обществе классы, наиболее говорливые, шумливые и „вверхувидные“, понимают под „свободой любви“ №№ 8—10, именно поэтому сие есть не пролетарское, а буржуазное требование.

Пролетариату важнее всего №№ 1–2, и затем №№ 1–7, а это собственно не „свобода любви“.

Дело не в том, чту Вы субъективно хотите понимать под этим. Дело в объективной логике классовых отношений в делах любви.

Friendly shake hands („Дружески жму руку!“. – С.К.)

W. I.»[625]

Ленинские мысли за прошедший с момента их высказывания век не только не устарели, но стали в эпоху «гражданских браков» лишь более злободневными. Ведь разрушение традиционного института брака – не примета времени, а результат сознательных действий класса имущих, дополнительный рычаг манипулирования массами. А названные Лениным «наиболее говорливые, шумливые и „вверхувидные“ классы» и есть современный «креативный» «класс», пошлый во всех своих проявлениях, а особенно – в «любовных»…

Арманд – возможно потому, что она была в этом вопросе не очень-то объективна – возражала, и Ленин пишет ей ещё одно письмо «по теме», часть которого ниже привожу:

«Буржуазки понимают под свободой любви пп. 8-10 – вот мой тезис.

Опровергаете Вы его? Скажите, чту буржуазные дамы понимают под свободой любви?

Вы этого не говорите. Неужели литература и жизнь не доказывают, что буржуазки именно это понимают? Вполне доказывают. Вы молча признаёте это…

„Даже мимолётная страсть и связь“ „поэтичнее и чище“, чем „поцелуи без любви“ (пошлых и пошленьких) супругов. Так Вы пишете. И так собираетесь писать в брошюре. Прекрасно.

Логичное ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что? Казалось бы: поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете „мимолётную“ (почему мимолётную?) „страсть“ (почему не любовь), выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолётные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно…

Если брать тему: казус, индивидуальный случай грязных поцелуев в браке и чистых в мимолётной связи, – эту тему надо разработать в романе (ибо тут весь гвоздь в индивидуальной обстановке, в анализе характеров и психики данных типов). А в брошюре?»[626]

В этой полемике на общие темы угадывается и личный спор о самих себе, но как раз это лишний раз доказывает, что Ленин был вполне прям и искренен в своей позиции: «свобода любви» в постановке пункта № 10 его не привлекала, ни как принцип, ни как индивидуальный случай…

Мы имеем и ещё одно, вне сомнений, точное и достоверное изложение взглядов Ленина на «проблему», принадлежащее, правда, не самому Ленину, а Кларе Цеткин. Летом 1920 года в Москве проходил II конгресс Коминтерна, и Ленин тогда беседовал с Цеткин – старинной своей знакомой со времён эмиграции, на те или иные темы. Как можно догадаться, Цеткин или стенографировала, или записывала услышанное в записную книжку сразу после того, как оставалась одна. Общий объём её записей составляет около трёх десятков страниц стандартного книжного формата, поэтому ограничусь лишь тремя наиболее «ударными» цитатами…

1) «…Говорят, что наибольшим распространением пользуется брошюра одной венской коммунистки о половом вопросе. Какая ерунда эта книжка! Упоминание в брошюре гипотез Фрейда придаёт ей как будто „научный“ вид, но всё это кустарная пачкотня. Теория Фрейда сейчас тоже своего рода модная причуда. Я отношусь с недоверием к теориям пола в… той специфической литературе, которая пышно расцвела на навозной почве буржуазного общества. Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощён вопросами пола, как индийский факир – созерцанием своего пупа. Мне кажется, что это изобилие теорий пола, которые большей частью являются гипотезами, вытекает… из стремления оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь… Это замаскированное уважение к буржуазной морали мне так же противно, как и любовное копание в вопросах пола…»[627]

2) «…Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая „новая половая жизнь“ молодёжи – а часто и взрослых – кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости… Вы, конечно, знаете, знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории „стакана воды“ наша молодёжь просто взбесилась, прямо взбесилась… Приверженцы её утверждают, что теория эта марксистская. Спасибо за такой „марксизм“…

Энгельс в „Происхождении семьи“ указал на то, как важно, чтобы половая любовь развилась и утончилась… Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ? Но важнее всего общественная сторона. Питьё воды – дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к обществу…»[628]

И ещё одна, третья цитата, уже выходящая за рамки «вопросов пола», но убедительно этим «вопросам» противостоящая:

3) «Молодёжи особенно нужны жизнерадостность и бодрость. Здоровый спорт – гимнастика, плавание, экскурсии, физические упражнения всякого рода, – разносторонность духовных интересов, учение, разбор, исследование и всё это по возможности совместно! Всё это даёт молодёжи больше, чем дискуссии по вопросам пола и так называемого „использования жизни“. В здоровом теле здоровый дух! Не монах, не Дон Жуан, но и не германский филистер (обыватель. – С.К.) как нечто среднее…»[629]

Цеткин пишет, что, услышав всё это, пожалела, что эти слова «не слыхали сотни, тысячи людей»…

Ленин в ответ добродушно усмехнулся и сказал, что, может быть он «когда-нибудь» скажет речь или напишет «о затронутых вопросах», а «сейчас всё время и все силы должны быть сконцентрированы на другом».

Тогда только-только окончилась неудачная для РСФСР советско-польская война, в Крыму ещё был Врангель… Позднее «более важных, более тяжёлых забот» тоже хватало, а Ленин не привык выпускать свои мысли на народ без тщательного их обдумывания и большой предварительной работы…

К тому же, он не считал себя здесь безапелляционно компетентным – та же Цеткин вспоминала, как Владимир Ильич, хохоча, сказал ей по поводу новой «живописи», изображающей треугольные и т. д. «лица»:

– Да, дорогая Клара, ничего не поделаешь, мы оба старые. Для нас достаточно, что мы, по крайней мере в революции остаёмся молодыми и находимся в первых рядах. За новым искусством нам не угнаться, мы будем ковылять позади.

К различным «…измам» Ленин относился критически. Он исходил из того, что надо просто дать народу подлинное искусство, и говорил Цеткин:

– Важно не то, что даёт искусство нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу. Оно должно объединять чувство, мысль и волю масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их… Мы не только «снимали головы», как в этом обвиняют нас меньшевики всех стран и на вашей родине – Каутский, но мы также просвещали головы: мы много голов просветили[630]…

Даже в изложении Цеткин мысли Ленина о духовной стороне жизни нового общества оказываются самобытными и обнаруживают абсолютно и редкостно духовно здоровую натуру Ильича…

Сегодня договариваются до того, что большевики якобы поддерживали психоанализ, создавали фрейдистские общества, разрушали семью… Что ж, Троцкому действительно принадлежит работа «Вопросы быта», а Александра Коллонтай проповедовала «свободную любовь». Но это был не магистральный путь в новой возникающей жизни, а окольные стёжки-дорожки, по которым пытались идти и вести за собой других когда неумные дураки, когда – распущенные люди, а когда – и просто враги, которые уже поняли, что пуля – далеко не всегда самый убедительный и эффективный способ борьбы против нового строя жизни.

Ленину не суждено было самому пресечь «сексуально-ориентированные» перехлёсты, поощряемые, как правило, троцкистами, но отношение Ленина к институту семьи было вполне определённым, то есть – разумным. Ещё осенью 1916 года он в статье «Карикатура на марксизм», говоря о том, что «нельзя быть демократом и социалистом, не требуя полной свободы развода, ибо отсутствие этой свободы есть сверхпритеснение женщины», далее прибавлял: «Хотя вовсе нетрудно смекнуть, что признание свободы ухода от мужей не есть приглашение всем жёнам уходить!»[631]

В одном из ленинских писем Арманд – от 17 декабря 1917 года, есть любопытный постскриптум: «P. S. Что за человек жена Усиевича? Кажись, энергичная? Сделает ли он из неё большевичку или она из него ни то ни сё?»[632]

Речь здесь о 26-летнем Григории Усиевиче – большевике с недолгой, но яркой судьбой. Он был одним из рядовых, «полевых», так сказать, «офицеров» партийной «армии» Ленина и заслуживает того, чтобы о нём знали и помнили.

Григорий Александрович Усиевич (1890–1919) родился в зажиточной семье купца на Черниговщине, жил в Тамбове, после окончания гимназии учился на юридическом факультете Петербургского университета, с 1908 года – член Петербургского комитета большевиков. Был арестован и после двух лет одиночного заключения сослан на вечное поселение в Канск Енисейской губернии, жил и на станции Тинской (откуда и его партийный псевдоним «Тинский»), сотрудничал в большевистском журнале «Просвещение»… В 1914 году из ссылки бежал в Петербург, а затем – за границу. Добравшись до Австро-Венгрии в первый день войны, был там арестован, угодил в концентрационный лагерь до 1916 года. Лишь после долгих хлопот австрийских социал-демократов Усиевича выпустили, и он уехал в Швейцарию к Ленину…

А жена Усиевича – Елена Кон (1893 г. – не ранее 1978 г.), это дочь видного деятеля международного рабочего движения Феликса Кона (1864–1941), впоследствии члена Исполкома Коминтерна, члена ВЦИК и ЦИК СССР… С 1915 года она входила в Бернскую секцию большевиков, после Октябрьской революции работала в подполье на Украине во времена ставленника немцев «гетмана» Скоропадского, затем – в Москве в ВЧК и ВСНХ, а позднее перешла на литературно-издательскую работу…

Как видим, Григорий Усиевич из Елены Кон большевичку-таки, сделал!

Григорий и Елена Усиевичи выехали весной 1917 года в Россию в той же группе, что и Ленин – в том самом «пломбированном» выгоне, и Николай Стариков, ныне аттестует список выехавших как чуть ли не «платёжную ведомость»… На судьбе Григория Усиевича – если мы проследим её после приезда Усиевича на родину, гнусность такой оценки выявляется особенно чётко.

Вернувшись в 1917 году в Россию, Григорий Усиевич был делегатом VI съезда РСДРП(б), входил в Московский военно-революционный комитет и оперативный штаб по подготовке вооружённого восстания, в Октябре 1917 года возглавлял красногвардейский отряд, захвативший Московскую телефонную станцию. Весной 1918 года Усиевича направляют в Сибирь, с мая 1918 года он – член Военно-революционного штаба в Омске, затем – председатель Военно-революционного штаба в Тюмени и военный комиссар Западно-Сибирского фронта против белочехов. После захвата белочехами Тюмени отступил с войсками на Камышлов и 9 августа 1919 года погиб в бою под селом Горки.

Крупный грузинский большевик Миха Цхакая (1865–1950), вспоминал, как весной 1916 года после реферата, прочитанного Лениным в Женеве, они долго бродили «по берегу реки (возможно, Цхакая имел в виду берег Женевского озера, а, возможно, и берег Роны. – С.К.)»… Цхакая писал свои воспоминания через много лет, но то, о чём он вспомнил, обычно врезается в память, так что я без сомнений в достоверности описываемого привожу запись Цхакая:

«С нами был ещё один молодой эмигрант товарищ Жорж. Была чудесная лунная ночь. Кругом тишина, покой. Ленин заговорил о близком и волнующем всех нас – о положении дел в России, о вызванных войной затруднениях в связи с Россией. Ильич сидел рядом со мной на скамье, товарищ Жорж стоял перед нами, облокотясь на перила набережной.

Я спросил Ильича:

– Дождёмся ли мы с вами, Ильич, очередной революции в России?

Мой вопрос, очевидно, прервал течение его мысли, и Ильич, слегка удивлённо взглянув на меня, не ответил на вопрос прямо, а в свою очередь спросил:

– Сколько вам лет, товарищ Миха?

– С лишним пятьдесят. А вам?

– Не так давно от вас, более сорока пяти, – и добавил: – Что ж, если мы не дождёмся революции, то вот он, – Ильич указал на товарища Жоржа, – во всяком случае дождётся. Мы своё всё же будем продолжать, а что не закончим мы, продолжат они, наша молодёжь…»[633]

Упомянутый Цхакая «товарищ Жорж» – это и есть Григорий Усиевич.

Ленин, совершив Октябрьскую революцию, умер в 1924 году. Цхакая, вместе с Лениным возвратившийся в Россию во всё том же пресловутом «пломбированном» вагоне, работал в Грузии, устанавливал там Советскую власть, занимал в СССР Сталина крупные посты и умер в 1950 году…

А Усиевич в 1919 году погиб.

Вот как бывает.

Возвращаясь же к ленинскому постскриптуму об Усиевичах в письме Арманд, скажу, что эти строки хорошо иллюстрируют взгляд Ленина на подлинно гармоничный союз мужчины и женщины – это должен быть союз не только единомышленников, но и союз активных борцов за жизнь!

Гёте принадлежат прекрасные слова: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой!». Но для Гёте, веймарского вельможи, это была скорее поэтическая формула, а вот для Ленина это было принципом реальной жизни борца… И уж кто-кто, а Ленин был достоин жизни и свободы так, как мало кто другой! И интересовала его всегда живая жизнь. Крупская, описывая их житье-бытьё в Лондоне и Париже, сообщала интересные факты:

«Он не ходил смотреть лондонские музеи – я не говорю про Британский музей, где он проводил половину времени, но там его привлекал не музей, а богатейшая в мире библиотека, те удобства, с которыми можно было там научно работать. Я говорю про обычные музеи. В музее древностей через 10 минут Владимир Ильич начинал испытывать необычную усталость, и мы обычно очень быстро выметались из зал, увешанных рыцарскими доспехами, бесконечных помещений, уставленных египетскими и другими древними вазами. Я помню только один музейчик, из которого Ильич никак не мог уйти – это музей революции 1848 года в Париже, помещавшийся в одной комнатушке, – кажется, на rue des Cordiliйres, – где он осмотрел каждую вещичку, каждый рисунок»[634].

На первый взгляд это – удивительно и не очень понятно! А как же – «гармоничное развитие», «богатство натуры», «развитая духовная сфера» и т. п., что нормативно связывали с Лениным его советские биографы?

Но то-то и оно, что Ленин был настолько цельной личностью – вспомним слова Фёдора Дана о его «круглосуточной» нацеленности на революцию, что мог черпать силы духа в самом себе и в том деле, которым жил.

Представим себе крупного, гениального учёного, сосредоточенного на решении некой фундаментальной научной проблемы, требующей освоения огромного массива научной информации, обдумывания методики исследований, и вообще размышлений… Да ещё и учёного, организующего деятельность работающего на проблему коллектива учёных…

До «Лебединого» ли «озера» ему?

До «Гамлета» ли с его «Быть или не быть?»

Для нашего учёного вопроса нет – быть и только быть! Быть и работать – по 25 часов в сутки, отдыхая лишь для того, чтобы сохранять работоспособность.

Осудит ли кто-либо такого учёного за якобы «узость» интересов?

Конечно, так могут жить и живут не все, а лишь действительно крупные натуры. Но Ленин ведь и был крупной, крупнейшей интеллектуальной величиной, натурой, замахнувшейся на то, чтобы не объяснить несовершенства общества, а исправить их, создавая принципиально иное общество!

Вот почему ему были скучны принадлежавшие давно мёртвому обществу сокровища гробницы Тутанхамона, зато он, как вспоминала Крупская, любил в Лондоне «забираться на верх омнибуса и подолгу ездить по городу», не глазея на жизнь крупнейшей европейской столицы, а изучая её – живую жизнь живого общества.

Владимир Ульянов, по мере нравственного и политического возмужания постепенно ставший Владимиром-«Николаем» Лениным, год от года резко прибавлял в своём развитии и как личность, и как политик. Он постоянно – не думая об этом, как о задаче, а просто совершенствуя и развивая себя, готовил себя к той будущей всемирно-исторической роли, которую он мог со временем сыграть, а мог – уж что-что, а это Ленин понимал – и не сыграть.

Но он давно был готов к власти, к большой власти, готов к тому, чтобы стать вождём народов России.

Готов и как человек, и как политик.

Опять-таки Гёте сказал о Наполеоне, что для него власть была тем же, что инструмент для великого музыканта: как только власть оказалась у него в руках, он сразу стал ей мастерски пользоваться.

В намного большей мере такое сравнение подходит Ленину – он был готов взять руль российской государственной власти в руки в любой момент и был готов держать этот руль крепкой, уверенной рукой. Когда в 1917 году он со всем своим опытом – политическим, жизненным, житейским, психологическим и нравственным, накопленным за 47 лет жизни, вернулся на Родину и вновь погрузился в политику, он сразу показал себя великим политиком.

И теперь это была уже не конспиративная, не нелегальная деятельность политического изгнанника. Это была работа национального политического лидера, известного всей стране, политика, за которым уже весной 1917 года пошла немалая часть народной массы и который стремительно наращивал влияние своей партии и своё личное – как в партии, так и в народе, вплоть до Октября 1917 года и после…

И это был совершенно новый не только по приёмам, но и по нравственности, тип политика – политика-большевика.

Характеристику большевизма как политического течения Ленин давал в своих работах не раз, и не два, но приведу его пояснения, данные для книги русского библиографа Н. А. Рубакина «Среди книг» в 1913 году (жирный шрифт мой. – С.К.):

«Происхождение большевизма неразрывно связано с борьбой так называемого экономизма (оппортунизма, отрицавшего политическую борьбу рабочего класса и его руководящую роль) против революционной социал-демократии в 1897–1902 гг.

….Большевики ставили целью рабочего класса в буржуазно-демократической революции: доводить её до конца, вести за собою демократическое крестьянство, вопреки изменам либерализма»[635].

Там же, к слову, Ленин сообщал, что «главные писатели большевики: Г. Зиновьев, В Ильин (то есть, – он сам, – С.К.), Ю. Каменев, П. Орловский (В. В. Воровский. – С.К.) и др.»

Итак, большевизм, это: организация народа при ведущей роли рабочего класса, имеющая целью завоевание народом политической власти. Так на дело Ленин смотрел всегда, это было его целью до совершения Октябрьской социалистической революции.

Но после Октябрьской революции большевизм как течение политической мысли всё более становился политикой, результатом которой должен был стать новый человек, способный создать новое общество. Такую задачу – не сбиваясь на рассуждения о «вопросах пола», Ленин и поставил перед молодой Россией 2 октября 1920 года в речи на III Всероссийском съезде комсомола – Российского Коммунистического Союза Молодёжи.

И поставил её так:

«Нам нужно подробно остановиться на вопросе о том, чему мы должны учить и как должна учиться молодёжь… Первым, казалось бы, и самым естественным ответом является то, что союз молодёжи и вся молодёжь вообще, которая хочет перейти к коммунизму, должна учится коммунизму…

Что же нам нужно для того, чтобы научиться коммунизму?

…Естественно, что на первый взгляд приходят в голову мысли о том, что учиться коммунизму – это значит усвоить тут сумму знаний, которая изложена в коммунистических учебниках, брошюрах и трудах… Но это не значит, что мы может ограничиться коммунистическими выводами и заучить только коммунистические лозунги. Этим коммунизма не создашь. Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»[636].

Это было сказано на уровне чеканной формулы, и это стало не лозунгом, а перспективной программой новой России. А своего расцвета ленинская ориентация Советской власти на гармоническое развитие молодёжи достигла уже в виде классической сталинской системы образования. Именно эта система дала России конструкторов оружия Великой Отечественной войны, физиков, решивших Атомную проблему, ракетчиков, запустивших в космос Первый спутник и Гагарина, инженеров, построивших Братскую ГЭС и атомный ледокол «Ленин»…

Эта ленинско-сталинская система образования во второй половине 50-х годов стала информацией к размышлению над путями коренной реформы народного образования в Соединённых Штатах Америки…

Однако мы забрались очень уж далеко вперёд – пока что у нас лето 1914 года, преддверие Первой мировой войны…

Положение Ленина в последний год перед мировой войной в определённой мере стабилизируется в том смысле, что он устойчиво распределяет своё время и внимание по трём основным направлениям: 1) партийная работа большевиков в России, 2) упрочение связей и влияния большевиков в европейском социалистическом движении и 3) партийная публицистика…

Последнее весьма для Ленина важно, к тому же имеется, слава богу, и необходимая трибуна. Он публикует статьи в «Правде» («Рабочей Правде», «Пролетарской Правде», «Пути Правды»), в «Социал-Демократе»…

Темы – самые разные, но в любом случае целью является политическое просвещение масс рабочих России, и Ленин делает это разными способами. Так, в № 124 «Правды» появляется короткая, но информативная статья Ленина «Об отпусках для рабочих», где он анализирует статистику предоставления отпусков у «рабочих по металлу» в Германии и делает вывод: «Достаточно уменьшить прибыль (заводчикам. – С.К.) на 2 проц. всего-навсего, чтобы обеспечить всем рабочим возможность получать правильные отпуска» (ПСС, т. 23, с. 191)…

В начале 1914 года в № 19 «Пролетарской Правды» (очередной ипостаси периодически закрываемой «Правды») он печатает статью с броским заголовком: «4000 рублей в год и 6-ти часовой рабочий день» (ПСС, т. 24, с. 271), где рассматривается ситуация уже в Америке.

Ленин с полным одобрением сообщает, что у «сознательных американских рабочих» есть «только один политический вопрос – вопрос о доходе рабочих и об их рабочем дне», замечая при этом, что «русскому рабочему на первый взгляд покажется крайне странным и непонятным такое сведение всех социальных и политических вопросов к одному. Но в Соединённых Штатах Америки, в самом передовом государстве с почти полной политической свободой и наиболее развитыми демократическими учреждениями, при громадных успехах производительности труда, – вполне естественно, что вопрос о социализме выдвигается в первую очередь»…

Политический эффект здесь обеспечивался сопоставлением, которое должно было навести мало-мальски думающего российского рабочего на мысль – а чем он хуже немца или американца, которые уже и «правильных» отпусков, пусть и не все пока, добились, и даже на 6-тичасой рабочий день при повышении зарплаты замахиваются, хотя и так имеют заработок в пять раз выше среднероссийского?

Вывод напрашивался сам собой: надо сломать самодержавие…

Интересна – как информация к размышлению и сегодня – статья Ленина «Капитализм и иммиграция рабочих», опубликованная в № 23 газеты «За Правду» (всё та же «Правда» под очередным названием) от 29 октября 1913 года. Ленин приводит в ней данные по эмиграции в США и в Германию промышленных рабочих из других стран и пишет (ПСС, т. 24, с. 91):

«Россия всё более отстаёт, отдавая загранице часть лучших своих рабочих; Америка всё быстрее идёт вперёд, беря со всего мира наиболее энергичное, способное к труду рабочее население»…

Ничего эта ситуация вековой уже давности, не напоминает нынешним «дорогим россиянам», а?

Однако основное – текущие партийные дела, которые непросты. Осенью 1913 года в Поронине Ленин собирает совещание членов ЦК и думских депутатов-большевиков, названное по конспиративным соображениям «летним», «августовским»…

Кроме Ленина, Зиновьева, Каменева и Крупской в Поронине собрались депутаты Бадаев, Малиновский (агент охранки, – С.К.), Петровский, Муранов, Шагов, а также – как сообщалось в циркуляре Департамента полиции МВД № 107322 от 30 ноября 1913 года: «10) Трояновский Александр Антонов, дворянин Варшавской губ., 11) Шотман Александр Васильев, крестьянин Выборгской губ., 12) Арманд, урождённая Стефен, Инесса (Елизавета) Фёдорова, жена потомств. почётн. гражданина, домашняя учительница, 13) Балашов, крестьянин Московской губ., 14) Новожилов (Я. Т. Новожилов, рабочий, из крестьян, – С.К.), 15) Лобов Алексей Иванов (бывший студент Московского Коммерческого института, провокатор – С.К.), 16) Розмирович Елена Фёдорова, жена Трояновского, мещанка Елизаветграда, 17) Дерябина Серафима Иванова, дворянка, 18) Феодосий Иванов, мещанин Ростова-на-Дону, бывший студент Московского и С.-Петербургского Университета…»

Как отмечал тот же циркуляр, в Поронине были 4 представителя Социал-Демократии Польши и Литвы: Ганецкий-Фюрстенберг, «литератор Каменский» и «неустановленные „Андрей“ (вторично по ошибке посчитанный Я. С. Ганецкий, – С.К.) и „Х“(Б. Г. Данский, – С.К.)»[637].

После совещания Ленин смотрел в будущее оптимистично. В Извещении о «Летнем Совещании Центрального Комитета РСДРП с местными работниками», изданном вместе с резолюциями совещания отдельной брошюрой в декабре 1913 года, говорилось:

«Путь намечен. Партия нашла основные формы работы в нынешнюю переходную эпоху. Верность старому революционному знамени испытана и доказана в новой обстановке. Самое трудное время позади, товарищи. Наступают новые времена. Надвигаются величайшей важности события, которые решат судьбу нашей родины.

За работу же!»[638]

В Государственной Думе к концу 1913 года «шестёрка» большевиков полностью порвала с меньшевистской «семёркой», и этой стороне работы Ленин тоже уделял много сил: отслеживал положение, передавал в Питер указания, выступал со статьями. 25 октября 1913 года – ровно за четыре года до Октябрьского восстания, к слову, – он писал в газете «За Правду» в статье «Думская „семёрка“»:

«Семёрка рассуждает всё время исключительно о думской работе, о думской с-д. деятельности!

Вне Таврического дворца (там заседала Дума. – С.К.) для семёрки ничего организованного не существует… Крики семёрки о единстве напоминают известный анекдот: семеро хотят „объединиться“ с шестью, как человек „объединяется“ с куском хлеба. Он его съедает.

Семеро беспартийных хотят съесть шестёрку марксистов и требуют, чтобы это названо было „единством“…»[639]

Для ясности напомню, что думскую меньшевистскую «семёрку» возглавлял Чхеидзе – личность, в особой аттестации не нуждающаяся.

Итак, Ленин убеждён в верности размежевания с меньшевиками, меньшевики же обвиняют его в «расколе» и захвате партийной кассы. А Каутский в декабре 1913 года на заседании Международного социалистического бюро в Лондоне, обсуждавшем «русский вопрос», заявляет, что в России «старая партия исчезла». В тоже время партийные организации «на местах» настаивают на объединении усилий как в рамках думской деятельности, так и в остальном.

Интересна оценка ситуации с другой стороны баррикад, например, в циркуляре Департамента полиции № 172935 от 15 июня 1914 года, где говорилось:

«Сознавая, что фракционные раздоры и увлечение бесплодной литературной полемикой оторвали от активной организационной работы весьма значительное число наиболее видных и серьёзных партийных работников и что систематическая работа розыскных организаций успела… ослабить даже солидно поставленные крупные партийные учреждения, все социал-демократы, независимо от их фракционности, теперь усиленно стремятся наладить разрушенную работу партии…

Наибольшую энергию в указанном отношении проявили представители большевистской „ленинской“ фракции (правдисты), решившие устроить партийный съезд… По предложениям правдистского центра… наиболее вероятен успех работы по подготовке… в следующих местах: Петербург, Москва с прилегающей областью, Киев, Харьков, Екатеринослав, Одесса, Николаев, Кременчуг, Вологда, Архангельск, Гомель, Двинск, Урал, Волга, Кавказ, Сибирь и Донецкий каменноугольный район…

С другой стороны, ликвидаторы опасаются оказаться в меньшинстве на съезде…»

Охранный циркуляр констатировал при этом, что и большевики, и меньшевики-ликвидаторы намерены совершить «объезды различных местностей Империи видными и активными работниками данного момента и возможно широкое устройство областных и общегородских конференций и совещаний…»[640]

КАК видим, благодаря внедрённой агентуре, охранники были неплохо осведомлены о внутрипартийных делах, но провокация всегда была бичом всех противостоящих власти партий – даже оппозиционных буржуазных. Тем более нельзя было полностью избавиться от провокации партиям нелегальным. Достаточно напомнить, что гордость партии эсеров, руководитель эсеровских боевиков знаменитый Евно Азеф был агентом «охранки».

В партии же большевиков наиболее серьёзным «проколом» оказался Роман Малиновский. Он несомненно обладал политическим талантом, почему и был выдвинут в думские депутаты. Ленин относился к Малиновскому с теплотой и доверием, Малиновский же предавал. Но когда товарищем министра внутренних дел был назначен В. Ф. Джунковский – фигура колоритная и сложная, он сообщил о подлинном лице депутата Малиновского председателю Государственной думы Родзянко и предложил Малиновскому подать в отставку, что тот 8 мая и сделал.

Считается, что Джунковский боялся громкого политического скандала, но, возможно, он боялся другого – такого роста популярности начавшего круто «раскручивать» себя агента, когда он окажется уже неуправляемым и для провокации потерянным. Ведь в России открывался новый этап активности масс, о чём – чуть позже.

В истории с Малиновским много такого неясного, что вряд ли она когда-либо будет прояснена до конца – письменных документальных свидетельств подобные казусы не оставляют, а любой незаурядный «двойник» – это всегда сложнейший комплекс чувств, мотивов, побуждений.

Не исключаю, что Малиновский, почувствовав себя партийным лидером, пытался избавиться от охранной службы и резко активизировался как крайне левый депутат.

30 октября 1913 года он первым подписал думский запрос правительству по поводу провокации Столыпина против II Думы в июне 1907 года и произнёс речь, сделавшую его популярным.

22 апреля 1914 года Малиновский участвовал в бурной обструкции, устроенной премьеру Горемыкину 24 депутатами (социал-демократы + трудовики), и был в числе других исключён на 15 заседаний, но повёл себя ещё острее. Возможно, он рассчитывал, что такое поведение страхует его в глазах Ленина и партии, и если охранники нажмут, то он сможет оправдаться тем, что дело против него сфальсифицировано «охранкой».

Чего-то в этом отношении Малиновский, пожалуй, добился – хотя его спонтанный (в глазах партии), «самовольный» уход из Думы был резко осуждён и Малиновского исключили из партии, уехал он в Поронин к Ленину.

Видя лишь внешнюю сторону ситуации – личную и непонятную, но явную драму Малиновского, Ленин встал на его защиту. В № 3 газеты «Рабочий» (той же «Правде») за 22 мая 1914 года он опубликовал под псевдонимом «Правдист» статью «Ликвидаторы и биография Малиновского», где полностью приводил крайне лестную для Малиновского статью «Р. В. Малиновский (Депутат от московских рабочих)», опубликованную в ликвидаторской газете «Луч» в октябре 1912 года, и далее писал:

«В таких почётных выражениях писали сами ликвидаторы о большевике Малиновском 2 года тому назад. Да и могло ли быть иначе после работы Малиновского, прошедшей перед всеми рабочими? Даже ликвидаторы, уже и тогда его политические враги, не могли отказать ему в огромном уважении…

А когда Малиновский оказался резким противником ликвидаторства, когда он сделал шаг, который сам же вскоре должен был признать глубоко ошибочным (уход из Думы. – С.К.), – нет такой грязной клеветы, которой ликвидаторы не подобрали бы в мусорной куче черносотенных газет и не бросили бы в бывшего депутата, которого они же осыпали похвалами.

Что Малиновский при его политической биографии и таланте играл бы видную роль в любой фракции, что ликвидаторы посадили бы его под образа, если бы он солидаризировался с ними, это все знают. А ликвидаторы не стыдятся говорить, что Малиновского выдвинул раскол.

Стыдно за людей, когда видишь, что личное несчастье одного человека пытаются использовать для борьбы с враждебным политическим направлением…»[641]

Ленин не ошибался в том, что уход Малиновского оппоненты раздувают в своих целях, но ошибался, веря в невиновность Малиновского, ославляемого ренегатом. Однако не только Ленин, но и многие в партии видели в Малиновском чуть ли не будущего русского Бебеля, так что основания видеть в казусе с Малиновским всего лишь происки политических врагов у Ленина были.

И хотя слухи о провокаторстве Малиновского ширились, партийная комиссия в составе Ганецкого, Ленина и Зиновьева к одному какому-то выводу не пришла. Позднейшее же эмигрантское заявление жандарма Спиридовича насчёт того, что Ленин-де «знал» о провокаторстве Малиновского, но «допускал», что Малиновский как депутат «принесёт больше пользы для партии и причинит вред правительству», не выдерживает никакой критики. Ленин в политическом идиотизме замечен никогда не был, так что версия Спиридовича может восприниматься всерьёз лишь специфически-определённой частью участников форумов Интернета.

Известный разоблачитель провокаторов (именно он разоблачил Азефа) Владимир Бурцев (1862–1942) тоже – в тот момент – счёл провокатуру Малиновского невероятной. «Совершенно выбитый из колеи, растерянный, – вспоминала Крупская, – Малиновский околачивался в Поронине. Аллах ведает, что он переживал в это время»…

Потом Малиновский «растворился» во мгле войны, но в 1918 году добровольно вернулся в Россию, отдался в руки Советской власти и был по приговору Верховного трибунала расстрелян. О том, что будет, скорее всего, так, он не мог не знать. Тем не менее, он вернулся.

Повторяю: в психологии иуд сам чёрт ногу сломит… Ведь так же, как Малиновского, сложно понять тех же Горбачёва, Ельцина и всех «ельцинских птенцов» – до Путина включительно.

Версия же о том, что Джунковский дезавуировал Малиновского просто потому, что стал опасаться его не «охранной», а «большевистской» ипостаси, вполне имеет право на существование, если помнить, что летом 1914 года в России назревало что-то вроде революционного кризиса.

А, может быть, и мощный кризис…

Ещё год назад Центральный Комитет призвал рабочих отметить 1 мая митингами, демонстрациями и маёвками, но особого отклика этот призыв в массах не получил, 1 мая 1913 года прошло для властей достаточно спокойно.

В 1914 же году началось с забастовок в очередную годовщину 9 января, продолжилось стачками по поводу массовых отравлений работниц на предприятиях Петербурга. После изгнания из Думы на 15 заседаний рабочих депутатов в Петербурге прошли забастовки протеста, а в Баку после маёвки началась всеобщая забастовка. Её поддержали в обеих столицах и в ряде других городов.

3 июля полиция стреляла в 12-тысячный митинг рабочих Путиловского завода. Петербургский комитет РСДРП призвал к забастовке, и 4 июля бастовало уже 90 тысяч, 7-го – 130 тысяч, 11-го – 200 тысяч… В Питере, в Баку и Лодзи появлялись баррикады… Стачечное движение было шире, чем летом 1905 года, а реакционная печать публиковала статьи с заголовками типа: «Бадаева на виселицу»…

8 июля 1914 года была закрыта – на этот раз окончательно – «Правда», начались массовые аресты большевиков.

Такие вот закручивались дела, и на август 1914 года Ленин намечал проведение нового съезда партии. К концу июля 1914 года подготовка была почти закончена – избраны делегаты, выработаны наказы местных организаций, решены вопросы техники – явки, маршруты, паспорта[642]…

Однако Золотая Элита Капитала планировала иначе – до начала Первой мировой бойни оставались считанные недели…