Лев Шапкин. Грани его жизни. Николай Александрович Дыгай

После исторического XXII съезда Коммунистической партии, проложившего для нашего народа курс к коммунизму, нужно, чтобы каждый человек определил свое место в строю создателей коммунистического общества и отдал этому великому делу все свои способности, силы, энергию, инициативу.

Н.А. Дыгай

Николай Александрович Дыгай.

29(11).10.1908 — 06.03.1963.

На вершине московской власти с 02.09.1961 по 06.03.1963

Концерт по случаю празднования Международного женского дня в Минмонтажспецстрое был отменен по просьбе самих работников министерства. — Состоится только торжественная часть, — говорили, — доклад. А концерта не будет.

— Почему?

— Николай Александрович умер.

И хотя он давно уже не работал в министерстве, трудился в Совмине РСФСР, а потом в Моссовете, здесь его помнили и любили.

Председателем Исполкома Моссовета Дыгая избрали 2 сентября. В это время положение дел в Москве с промышленностью складывалось очень сложно. До конца года оставалось чуть больше квартала, а на многих предприятиях была угроза срыва государственного плана. Не лучше дело обстояло и в тех отраслях народного хозяйства, которые были в непосредственном ведении исполкома: в строительстве, городском хозяйстве, коммунальном обслуживании и некоторых других.

В строительстве, например, был низкий уровень организации работ; преобладал ручной труд, особенно слабо были механизированы земляные работы, штукатурные, малярные, погрузочно-разгрузочные операции, сократилось число строителей, не хватало строительных материалов.

Много вопросов и проблем необходимо было решать в строительстве. Но один объект требовал к себе особого внимания — объект № 1 стал экзаменом для нового председателя Мосгорисполкома. Кремлевский Дворец съездов нужно было сдать к открытию XXII съезда партии.

Дворец по тем временам представлял собой грандиозное сооружение из бетона, стекла и металла, поэтому при его возведении значительная часть территории Кремля была буквально превращена в строительную площадку. Машины, самосвалы, бульдозеры, экскаваторы, подъемные краны переполняли место строительства Дворца.

Рабочий день Н.А. Дыгая начинался с Дворца: ознакомление со сводкой, что изменилось за ночь, совещания, заседания о ходе работ, выезды на место строительства; председатель Исполкома ввел почасовой график производства работ на объекте, определил группу работников, которая должна была следить за выполнением этого графика и в любое время суток готова была бы доложить ему, как идут дела, что срывается, задерживается, а что уже удалось сделать?

Накануне открытия Дворца съездов его приехали посмотреть первый секретарь ЦК партии Н.С. Хрущев и члены Политбюро.

Собрались здесь, во Дворце, и его создатели — архитекторы М.В.Посохин, А.А. Мндоянц, Е.Н. Стамо и другие; был тут и председатель Исполкома Моссовета со своими заместителями.

Н.С. Хрущев долго ходил по Дворцу, осматривал зал, вестибюли, уютные холлы, спустился даже в машинное отделение сцены, а потом сказал:

— Хороший Дворец построили!.. Хороший… Красивый… Надо бы, чтобы все, что строится в Москве, было бы таким же добротным и красивым.

— Такими красивыми, как этот Дворец, все постройки в Москве не могут быть, Никита Сергеевич, — осмелился заметить Е.Н. Стамо.

В «Моспроекте» знали, что Евгений Николаевич отличался независимым нравом и говорил всегда то, что думал. «Цыган я по-национальности, — часто весело замечал он, — потому и нрав у меня такой…» Это был умный, талантливый человек, к тому же мудрый. А тут вот — на тебе: взял и высказал такое первому секретарю.

Н.С. Хрущев и Н.А. Дыгай недовольно на него посмотрели, Николай Александрович даже испугался: «Вот разнесет его сейчас Хрущев за поправку. И мне тоже достанется, что плохо воспитываю кадры. Слушать даже не умеют! Нет, Стамо еще не знает Хрущева!» Но ничего этого не случилось.

Никита Сергеевич, видимо, понял, что высказался не совсем точно, и поправился:

— Я говорю, что мы должны стремиться все в Москве строить красиво. Конечно, я не зову создавать только шедевры.

Он поднял руку и широко повел ею.

— Но в Москве все должно быть красиво!

Н.С. Хрущев повернулся к председателю Исполкома Моссовета:

— Что еще из строек скоро будет сдаваться в Москве?

— Кинотеатры, гостиницы, подземные переходы, — начал перечислять Николай Александрович, — школы, интернаты, жилье…

Никита Сергеевич его прервал:

— Вот, вот!.. Жилье! Дома Лагутенко, конечно, делают свое дело. Они решают проблему переселения москвичей из подвалов, неблагоустроенного жилья, дают людям новые квартиры. Но требуется еще и современная московская архитектура, — Н.С. Хрущев заговорил о будущем Москвы, ее облике, о благоустройстве города. Его слушали. Его, впрочем, всегда внимательно слушали.

Уезжая, он сказал:

— Ну то, что мы посмотрели Дворец, похвалили его, это еще ничего не значит. Важно, что скажет по этому поводу Государственная комиссия. Ей вы должны будете сдать Дворец. И вовремя! Н.С. Хрущев улыбнулся, а потом всем пожал руки.

Кремлевский Дворец съездов был сдан, как планировалось, и 17 октября 1961 года в нем открылся XXII съезд КПСС.

Николай Александрович Дыгай был делегатом этого съезда, который и избрал его членом ЦК КПСС.

В начале 1962 года. Н.А. Дыгай, отвечая на вопросы редакции журнала «Москва», подвел итоги минувшего 1961 года и рассказал о том, что предстоит сделать в Москве. Он подчеркивал: «Каждый прошедший год в нашей стране — это ступенька на нашем пути к коммунистическому будущему»…

Дыгай верил в то, что говорил, и, будучи исключительно работоспособным человеком, отдал, как убедится читатель, все свои силы, энергию и инициативу Москве…

Коля Дыгай родился в 1908 году в станице Покровская Области Войска Донского в крестьянской семье. Школы там не было — находилась в селе в шести километрах, куда и приходилось шагать каждый день с ребятами. Чего только не случалось по дороге! И тетради, и карандаши теряли и всякую всячину находили: гвозди, шурупы, гайки, винты разные.

Большой город Николай увидел впервые, когда ему исполнилось уже 15 лет. Это был Таганрог, куда переехала вся семья после того, как Николай окончил семь классов. Здесь он начал работать котельщиком на металлургическом заводе. Очень гордился тем, что стал жить в городе, который основал Петр Первый.

— У нас здесь и Чехов родился, — сказал ему как-то старый мастер Борис Петрович, с которым он работал рядом и которого все звали на заводе просто Петровичем. — Знаешь?

— Нет, — честно признался Коля.

— Ну, а вообще об Антоне Павловиче Чехове слышал?

— Слышал…

О Чехове ему было известно, что это писатель, а вот, что он написал, забыл. В этот же вечер помчался в заводскую библиотеку и попросил дать ему Чехова. Потом в его формуляре появились Короленко, Станюкович, Толстой… Николай Дыгай стал одним из активных читателей библиотеки.

Любил по вечерам смотреть на море, особенно, когда светила луна и серебристая дорожка пересекала бесшумные волны. Вспоминался Грин, и казалось, что по этой дорожке кто-то сейчас обязательно пробежит.

Здесь, в Таганроге, он окончил вечерний рабочий факультет, вступил в партию.

Затем Николай Александрович Дыгай учился в Московском высшем техническом училище имени Н.Э. Баумана, в Военно-инженерной академии, которую закончил в 1935 году, и начал трудиться на Урале на строительстве оборонных заводов.

Война застала Дыгая на Урале. Он тут же написал заявление с просьбой отправить его на фронт и… получил отказ. Написал второе — опять отказ. А после третьего заявления его вызвал к себе один высокий чин и сказал:

— Еще раз напишешь заявление — выпорю. Сниму ремень и выпорю! Я тебе запрещаю писать заявления об отправке на фронт! Слышишь? Запрещаю!

Говоривший с ним человек был гораздо старше его, в отцы годился.

— Нашел дело, чем заниматься!

Но через секунду потеплел, взглянул на Николая и уже негромко произнес:

— Я, думаешь, не понимаю тебя? Еще как понимаю. Но и ты пойми, что такой специалист, как Дыгай, сейчас в тылу нужен. Что мне тебе объяснять? Тыл сейчас — это тот же фронт. И для этого фронта тоже нужны командиры. И такие командиры, как ты.

Николаю Александровичу стало как-то неловко. «Ну, вот. Еще и на высокие оценки напросился. Комплименты даже выслушиваю».

— Простите меня, — сказал он тихо. — Я все понимаю. Но я, право, не такой, как вы говорите.

С этого дня почувствовал он какой-то особый прилив сил, работа стала больше спориться.

…Вот уже и первый орден за доблестный труд появился на лацкане его пиджака. Надевал он орден, правда, редко, только по праздникам, как редко надевал и сам пиджак — все больше в спецовке, в телогрейке. Хороший пиджак не наденешь туда, где врезаются в землю бульдозеры и экскаваторы, где возводятся производственные объекты.

Салют победы Николай Александрович увидел в Москве, куда прилетел в майские дни сорок пятого года в командировку по поводу поставок стройматериала. «Надо же так! — думал он, переполненный восторгом. — Уехал с Урала — была война, приехал в Москву — войны нет! Мирное время!»

Но хотя мирное время и наступило, спокойным оно для Николая Александровича не стало.

В последующие годы он — министр союзных строительных министерств, заместитель председателя Совета Министров РСФСР, председатель комиссии Совета Министров СССР по капитальным вложениям. В ЦК считали, что такого крупного специалиста и большого организатора, каким являлся Н.А. Дыгай, следует направлять на ключевые должности в сложные и ответственные отрасли народного хозяйства — так он и стал председателем Исполкома Моссовета.

К тому времени промышленность города выпускала значительный объем продукции, а по отдельным видам она составляла 40–50 % общесоюзного производства; большой удельный вес занимали машиностроение, приборостроение, радиоэлектроника. Поэтому от работы москвичей в значительной мере зависела деятельность многих регионов страны. Обновлялся и сам город.

По московским улицам протянулись новые автобусные и троллейбусные маршруты, метро пошло по наземным линиям от «Фили» до станции «Пионерская» и от «Измайловской» до «Первомайской».

Все это радовало, но когда председатель Исполкома Моссовета сопоставлял достигнутое с потребностями города и с тем, что нужно еще сделать, сколько построить, усовершенствовать, внедрить в жизнь, неизменно возникал вопрос: сможем ли?

…Новый 1962 год он встречал, как всегда, дома. Такая традиция была установлена в их семье. Жена пекла пирог.

Войдя на кухню, Николай Александрович пошутил:

— На праздничном пироге всегда полагается зажигать свечи.

— Это что же? Тысячу девятьсот шестьдесят две свечи ты предлагаешь зажечь? — улыбнулась жена.

— Ну, не тысячу девятьсот шестьдесят две. Можно поменьше.

— Знаешь что, Коля. Занялся бы ты лучше своими делами, — мягко заметила она ему, — а в мои дела не встревал бы. Вон, гирлянда на елке опять не горит, да и телевизор что-то барахлит. А сегодня ведь будет «Голубой огонек».

В эту новогоднюю ночь впервые выходила в эфир полюбившаяся затем миллионами зрителей телепередача «Голубой огонек». Встречи с известными людьми страны: космонавтами, учеными, спортсменами, передовиками производства, любимыми артистами. Музыка, шутки, поздравления. Пели Майя Кристалинская, Эдита Пьеха, клеймил недостатки Аркадий Райкин.

Забегая вперед, скажем, что именно в 1962 году впервые появился на эстраде Муслим Магомаев. Тембр его голоса, манера исполнения поразили всех, к тому же певец нередко и сам аккомпанировал себе на рояле, пел на английском, итальянском языках. Он стал необыкновенно популярным, особенно после исполнения песни на слова Евгения Евтушенко «Бухенвальдский набат».

Песня была созвучная тревожному настроению людей в связи с Карибским кризисом. 106 дней советские ракеты находились на Кубе, и 106 дней мир находился на грани войны, но разум все-таки победил — Карибский кризис разрешился мирным путем.

Мирные проблемы решал и председатель Исполкома Моссовета.

…В горкоме партии на совещании у первого секретаря МГК КПСС П.Н. Демичева прошел острый разговор о ходе выполнения Указов Президиума Верховного Совета СССР от 18 августа 1960 года и от 11 ноября 1961 года об увеличении территории Москвы. В Указах говорилось, что за счет присоединения к Москве ряда поселков и даже таких небольших городов, как Люблино, Перово, Тушино и других, территория столицы должна составить 88,6 тысячи гектаров (к тому времени она составляла 35,6 тысячи гектаров).

На совещании анализировался ход этой работы, и в итоге было признано, что Моссовет ведет ее неудовлетворительно.

Первый секретарь горкома так и сказал: «Моссовет еще не принял достаточных мер в этом направлении… Работу ведет неудовлетворительно…»

Николай Александрович хотел возразить, не согласиться, но потом понял, что Петр Нилович в общем-то прав: делают они еще по присоединению новых микрорайонов к Москве очень мало.

Вернувшись к себе, он вызвал «мосстроевцев», попросил еще раз ознакомить его с планом застроек новых территорий. Воображение «мосстроевцев» рисовало ему широкие проспекты, без узких улиц-«коридоров», таких уже привычных в центре города, с высокими белыми домами, похожими на огромные корабли, скверы, газоны, игровые площадки. Строители и проектировщики думали о комфортной жизни: дома должны окружать современные магазины, предприятия общественного питания, но не такие супермаркеты и кафе-бары, которые построены «а-ля «Запад,» с высокими ценами и потому всегда полупустыми.

Начиная с 1956 года москвичи видели, как вокруг Москвы укладывалась бетонная лента окружной дороги, которая должна была в дальнейшем обеспечить пропуск транзитных потоков автомобилей в обход города, а также разгрузить дорожно-транспортную сеть столицы. Этому радовались. Огорчало то, что уж слишком долго строится дорога. «Конечно, работа большая, дорога должна быть длиной 109 километров, — находили оправдания, — но все-таки долго строится…» И вот, наконец, дорога была готова! Летом открылось движение по всему кольцу!

На открытии, когда разрезали ленточку, кто-то даже вытащил шампанское. Появились фужеры, шампанское разлили, и председатель Мосгорисполкома, громко произнес:

— Ну, чтобы ездилось всегда по дороге с ветерком!

И разбил фужер об асфальт так, что от него остались только мелкие кусочки.

Поехали по новой дороге… Впереди мчалась «Волга» председателя Исполкома Моссовета, даже сопровождающая милицейская машина не решалась ее обгонять. Николай Александрович сидел у открытого окна, рядом с шофером. Бежали километры. На протяжении всей трассы в середине шел зеленый газон: «Предлагал же убрать с дороги газон, но не согласились. Проект, проект. И вот теперь насколько сужена проезжая часть, — думал он, смотря на зеленую полосу. — Да и на безопасности движения это может отразиться. Лишний этот газон».

Николай Александрович, действительно, боролся с тем, чтобы газон с дороги убрали, советовал, чтобы просто провели белую разделительную полосу. Приводил примеры строительства таких дорог в других странах, где нет никаких газонов и для машин используется буквально каждый сантиметр, но с ним не согласились. Говорили: «У них — так, а у нас пусть так будет! Это же красиво: зеленая полоса на дороге!» Газон потом все-таки сняли, когда реконструировали и расширяли саму дорогу.

Как свидетельствовали люди, которые знали Николая Александровича, одна мысль никогда не покидала его. Какими бы вопросами он не занимался, будучи председателем Мосгорисполкома, что бы не решал, он всегда думал о будущем Москвы.

— Будущее Москвы не давало ему покоя, — сказал мне один из моих собеседников, работавший вместе с Н.А. Дыгаем. — Он, кажется, думал об этом во время совещаний, собраний и встреч с людьми, в часы отдыха, которых у него было не так много. Потому, наверно, и внес в правительство предложение о разработке Генерального плана развития Москвы до 1980 года.

К предложению, как известно, отнеслись скептически, но Николай Александрович все-таки представил первый вариант технико-экономических основ этого плана, суть которого была в рациональном расселении москвичей с помощью комплексного жилищного строительства, в гармоничном развитии всех отраслей городского хозяйства. Технико-экономические основы были встречены без особого энтузиазма, сказали: «Хорошо. Посмотрим.» Однако необходимого разворота событий не получилось. Работая в Моссовете, он понимал, как трудно бывает добиться нужного результата. «Вроде, все согласны, все поддерживают, а дело стоит на месте».

Но были и счастливые моменты. Такие, как церемония вручения Нобелевской премии академику Л.Д. Ландау. Он в 1962 году попал в автомобильную катастрофу. Врачи долго боролись за его жизнь, даже думали, что спасти не удастся — слишком серьезными оказались травмы. Но все-таки сумели относительно восстановить организм, и академик остался жив.

В то время, когда Лев Давидович Ландау находился в больнице, ему была присуждена Нобелевская премия. Премия, как известно, вручается в Стокгольме, куда Нобелевский комитет приглашает лауреатов. Но ни о какой поездке Л.Д. Ландау в Стокгольм не могло быть и речи — у него был строго постельный режим. И тогда было решено поручить послу Швеции в СССР вручить премию Л.Д. Ландау в Москве.

Протокол вручения обсуждался долго — слишком уж он был необычным: торжественная часть должна состояться в больнице. Наконец, обо всем договорились и назначили день вручения.

Н.А. Дыгаю было поручено присутствовать при вручении. Он приехал в больницу задолго до церемонии, хотелось встретиться с Львом Давидовичем, поговорить с ним, поздравить, сказать теплые слова, а не так — с ходу появиться, увидеть, пожать руку и уехать.

К назначенному часу приглашенные начали съезжаться. У больничной ограды выстроился целый ряд самых разных машин, в том числе и машин с иностранными номерами. Приехал шведский посол. Он вышел из машины очень значимо и, не удостоив никого из встречавших его взглядом, направился к входу в больницу. Следовавший за ним высокий молодой человек так же значимо нес папку. «Диплом Нобелевского лауреата», — догадался Н.А. Дыгай.

Все прошло хорошо. Были речи, были поздравления, цветы и даже звучала та музыка, которая исполняется при вручении Нобелевской премии. Музыка, правда, была в записи…

А на следующий день Николаю Александровичу позвонил начальник Управления пожарной охраны Москвы, хотя на этот раз никакого пожара не было. Начальник управления просил председателя Исполкома Моссовета принять его и просил назначить время.

На другой день в одной из старейших московских «пожарок», что высится своей башней у метро «Сокольники» состоялся не только разговор с начальником управления пожарной охраны, а прошло целое совещание, на котором обсуждались многие вопросы, касающиеся усиления пожарной охраны города, укрепления ее материальной базы, в том числе говорили и об увеличении парка пожарных машин, о пополнении пожарного инвентаря.

Когда после совещания Николай Александрович вышел на улицу, то увидел, что совсем рядом, через дорогу, на краю небольшого сквера развернулась какая-то стройка.

— А это что вы строите? — спросил он председателя исполкома Куйбышевского райсовета Б.А. Щелкова, который тоже принимал участие в совещании в «пожарке», ведь она находилась на территории этого района.

— Салон красоты, — с гордостью ответил Борис Александрович.

— Это парикмахерскую, что ли? — сразу же снизил его восторженное настроение Н.А. Дыгай. — Здесь многоэтажный дом надо было бы построить. Место-то какое! Сквер, метро рядом, магазины!

Председатель исполкома поник.

— Не умеем мы еще по-хозяйски распоряжаться территорией, — продолжал Николай Александрович. — Строим иногда, как Бог на душу положит. А так нельзя!

Хозяйский взгляд на все всегда отличал этого человека — будь то расположение трамвайных остановок или киосков у метро, оформление витрин магазинов или разметка переходов — ему до всего было дело.

Между тем приближалось большое событие — 150-летие Бородинской битвы. В Москве к этой дате предполагалось открыть на Кутузовском проспекте музей-панораму «Бородинская битва», и работы там шли полным ходом.

Для размещения уникального шедевра батального искусства, созданного еще в 1910–1912 годах выдающимся мастером Ф. Рубо, строилось специальное здание, которое должно было стать одной из архитектурных достопримечательностей Москвы. Создавали его архитекторы А. Карабельников, А. Кузьмин, С. Кучанов, а фасады здания украшал мозаичными панно художник Б. Тальберг.

Н.А. Дыгай был уверен, что строительство закончится в срок и в срок будут завершены работы по фасаду. Беспокоило другое: сумеют ли вовремя закончить работу реставраторы? За долгие годы хранения панно Ф. Рубо, значительно обветшало, а отдельные его части даже пришли в полную негодность — их восстанавливали, скрупулезно возвращая каждый миллиметр шедевра, не отходя от исторической правды. Трудилась целая группа художников во главе с известным живописцем П.Кориным и художником-баталистом И. Евстигнеевым: «Реставрировать панораму — это не кирпичи складывать, — размышлял Николай Александрович Дыгай. — Здесь работа творческая. Торопиться нельзя, но и сроки окончания работ тоже нельзя отодвигать. Как же быть?» Попросил помощника съездить к реставраторам, посмотреть, как идут у них дела.

Вернувшись, помощник доложил, что дела идут неплохо, но вот только краски высыхают медленно.

— Что делать?

— Электрики предлагают усилить тепловой режим, а реставраторы не соглашаются, говорят, что масляные покрытия могут измениться.

Н.А. Дыгай позвонил главному энергетику Москвы.

— Ты вот что… Побывай сам на панораме. Возьми специалистов, тепловиков пригласи и вместе с реставраторами подумайте, как лучше сделать. Ну, если нельзя — так нельзя. Но подумать все-таки надо.

Перед самым открытием председатель Мосгорисполкома в который уже раз сам приехал на панораму. Перед отстроенным зданием устанавливали на каменных панелях трофейные французские пушки, захваченные во время войны 1812 года. Николай Александрович подошел к одной из них и тронул рукой ее отшлифованный ствол.

— Вот такими пушечками когда-то хотели завоевать Россию, из таких пушек били по нашим солдатам, по нашим предкам, — произнес он. — Били, но не смогли победить! И ключики Наполеон не дождался от Москвы.

Выступление не походило на официальную речь, но Николай Александрович хотел говорить в эту минуту именно так.

Музей — панорама «Бородинская битва» был открыт в 1962 году к юбилею и стал одним из самых популярных музеев столицы. Особенно в нем часто бывали школьники, а некоторые учителя даже проводили здесь уроки истории. Вообще надо сказать в 60-х годах большое внимание уделялось вопросам образования, в том числе с одновременным производственным обучением.

Предусматривалось, что в старших, 9-11-х классах, учащиеся должны получить законченное среднее образование и профессиональную подготовку для работы в одной из отраслей народного хозяйства.

В Москве была создана стройная система развития народного образования. Достаточно сказать, что в 1961-62 учебном году в Москве уже действовало 380 школ с производственным обучением, а также было создано 230 учебных цехов и участков. Естественно, что эта работа могла быть успешно проведена только при помощи московских предприятий. И Моссовету удалось привлечь к производственному обучению школьников более тысячи заводов, фабрик, автокомбинатов, локомотивных депо и т. д.

Не все получалось. В некоторых коллективах смотрели на учащихся школ как на дополнительную обузу, относились к их обучению формально, без должной ответственности. Чтобы стимулировать тех, кто работает со школьниками на производстве, председатель Исполкома Моссовета предложил ввести Почетные грамоты с выплатой денежных премий «Лучшему мастеру-наставнику», но предложение в горкоме партии не понравилось, сказали, что здесь нельзя вводить материальную заинтересованность. «Грамоту — пожалуйста, а деньги — нет. На высоком сознании все должно быть», — объяснили.

* * *

Николай Александрович Дыгай постоянно говорил на совещаниях о необходимости более внимательного отношения к ребятам, которые живут в интернатах. Несколько раз этот вопрос обсуждался на постоянных комиссиях, сессиях Моссовета, однако идея интернатов в том масштабе, в котором задумывалась, развивалась медленно, а в конце-концов практически совсем погасла.

Заботой председателя Мосгорисполкома были не только средняя школа и интернаты. Он много интересовался высшими учебными заведениями, хорошо знал их, потому и горячо поддержал предложение о присвоении одному из московских высших учебных заведений, в котором училось много иностранцев, имени Патриса Лумумбы. Патрис Эмери Лумумба, выдающийся деятель национально-освободительного движения Африки, первый премьер — министр Республики Конго, был злодейски убит после военного переворота 1 декабря 1960 года.

Часто по вечерам Николай Александрович перелистывал протоколы сессий Моссовета, проходивших при его предшественниках — Г.М. Попове, М.А. Яснове, Н.И. Бобровникове. Искал, может что-то пригодится в работе, к тому же хотелось сверить время: «Как много изменилось в Москве по сравнению, скажем, с пятидесятыми годами, — думал он. — Вот уже строим и Новоарбатский проспект. А тогда еще только говорили, что хорошо было бы пробить там магистраль. Разгрузили центр, здесь сократилось число жителей, меньше стало предприятий бытового обслуживания и школ теперь здесь будет меньше… А вот культурных учреждений понадобится больше. Люди всегда будут сюда стремиться».

Просматривая протоколы сессий Моссовета 1951 года, он обратил внимание на то, что только в том году на Исполкоме Моссовета были заслушаны отчеты Ждановского, Краснопресненского, Москворецкого, Пролетарского, Сталинского райсоветов. «Одним из серьезных недостатков в работе Сталинского исполкома райсовета, — зафиксировано в протоколе, является недооценка организационно-массовой работы. Исполком не использует всех разнообразных форм привлечения депутатов, актива и широких масс населения к участию в работе районного Совета».

Запись показалась очень актуальной: «Такую же оценку можно, пожалуй, дать и нашей сегодняшней деятельности, — подумал Николай Александрович. — Разве мы активно привлекаем депутатов и население к работе районных Советов? Конечно, нет! Больше говорим об этом. А сессии? Взять хотя бы наши сессии Моссовета. Большинство депутатов на них молчит, да безропотно голосует за подготовленные заранее решения. Надо, чтобы в подготовке решений сессий принимали участие не только депутаты, но и сами трудящиеся».

По-разному отнеслись к этому предложению председателя Исполкома Моссовета его оппоненты. «Документ сессии Моссовета — есть документ, — говорили они, — и участвовать в его создании могут только депутаты. Решение сессии — это их прерогатива! К тому же председатель Исполкома Моссовета, видимо, забыл, что депутаты — это представители трудящихся».

— Я говорю о более широком привлечении москвичей к выработке решений сессии, о привлечении, если так можно сказать, более широкого разума к выработке документа, — не соглашался Николай Александрович и все-таки настоял на том, что решение 5-й сессии VIII созыва готовили именно так, с привлечением большого количества трудящихся.

В Моссовете прошла и реорганизация постоянных комиссий, их количество было увеличено. Так, вновь созданная градостроительная комиссия стала заниматься вопросами планировки и застройки Москвы; вместо одной постоянной комиссии торговли и общественного питания было создано две самостоятельные; также была разделена на две и постоянная комиссия здравоохранения и социального обеспечения.

Шли месяцы, рос авторитет постоянных комиссий, которые все больше занимались решением вопросов, относящихся ранее к сфере деятельности отделов и управлений Мосгорисполкома. При Николае Александровиче Дыгае стали широко практиковаться встречи депутатов с коллективами предприятий, с населением.

Конечно, это не было только результатом усилий Моссовета, его Исполкома и председателя, а являлось следствием тех демократических процессов, которые шли в обществе во времена хрущевской «оттепели».

Дул свежий ветер перемен и дышать становилось легче.

Начала работать новая радиостанция «Юность», на которой стали звучать «живые» интервью, не записанные заранее на пленку. Это сразу же вызвало интерес, и «Юность» приобрела большую популярность.

Как-то из «Юности» позвонили Николаю Александровичу, спросили, не хотел бы он дать радиостанции интервью, но сразу же предупредили:

— Но только без всякого текста…

— Как это?

— Мы будем спрашивать, а вы, Николай Александрович, отвечать. С вопросами, которые зададим, мы можем, конечно, ознакомить вас заранее, но не исключено, что по ходу передачи могут возникнуть какие-то уточнения, еще какие-то вопросы. Ведь речь будет живая, разговорная.

Он отказался. В то время любое выступление московского руководителя по радио, телевидению согласовывалось с горкомом партии. А тут «живой» разговор. Не захотел согласовывать и выступать не стал.

В отличие от прежних лет уже не подверглись строгому отбору картины художников на предстоящую выставку, посвященную 30-летию московского отделения Союза художников, которая должна была открыться в Манеже. Но там-то и случился скандал…

Выставку с членами Политбюро приехал посмотреть Н.С. Хрущев. Увидев несколько абстрактных картин, выполненных не в строгой реалистической манере, он устроил невероятный разнос авторам, а заодно и устроителям выставки.

— А вы, председатель Исполкома Моссовета, — обратился он к Н.А. Дыгаю, — должны смотреть за тем, что у вас тут вывешивается в Москве, в Манеже! Нашли картины! Картины, в которых ничего понять нельзя! Люди на них все какие-то уродливые, на людей не похожи! Это издевательство просто над человеком!

В заключение Н.С. Хрущев сказал:

— Всех авторов этих картин надо исключить из Союза художников, а если они члены партии, то из партии!

В декабре в 11-м номере журнала «Новый мир» появилась повесть А. Солженицына, хотя о самом произведении ему поговорить с ней хотелось. И такой разговор, впрочем, скоро состоялся.

— Что же? — вздохнула она. — Все правильно, о чем пишет Солженицын. Жалко, что он поздно написал об этом…

Они вышли на балкон. Машины, троллейбусы. Прополз напоминающий собой огромный ящик двухэтажный троллейбус. Издал треск, обозначил электрической вспышкой неисправность контакта на проводах.

— Снимать скоро будем, — заметил Николай Александрович.

— Что снимать? — не поняла жена.

— Двухэтажные троллейбусы будем снимать. Не оправдали они себя в Москве. В Лондоне, наверно, годятся такие, а в Москве — нет.

Введенный в 1956 году на московских маршрутах двухэтажный троллейбус, действительно, оказался неудобным. В нем всегда возникала толчея. Пассажиры не стремились занимать второй этаж расстояния между остановками в Москве небольшие: зачем залезать наверх, если скоро нужно будет выходить? Кроме того, троллейбус был громоздкий и имел недостаточную маневренность. В начале 1963 года его с маршрутов сняли.

Незадолго до своей кончины Николай Александрович, проезжая по Ростокинскому проезду, обратил внимание на высокую нечастую изгородь, за которой виднелись деревья и мелькали ребячьи головки. Стояла уже осень.

— А здесь у нас что такое? — спросил Николай Александрович шофера.

— Станция юннатов, юных натуралистов, — ответил тот.

Председатель Исполкома Моссовета велел остановиться, вошел на территорию, представился директору. Директор тут же объяснил ребятам, кто к ним приехал, и Николая Александровича тут же окружили, потянули показывать территорию и все время говорили, говорили…

— Здесь у нас летом астры растут, анемоны.

— А здесь что у вас? — показал он рукой на стоящие клетки.

— Здесь кролики живут.

Николай Александрович подошел ближе, и стал молча смотреть на серых зверьков, которые на него тоже поглядывали, не прекращая при этом проворно щелкать зубами стебли травы.

Кто знает: может, вспомнилось ему тогда детство и раненый заяц, который жил у него однажды всю зиму и которого он весной отпустил? «Хорошо тут, наверно, у них летом, — подумал Николай Александрович, смотря на уже оголенные кустарники. — Обязательно надо будет как-нибудь заехать к ним сюда в июне или июле».

Он не заехал — умер в самом начале весны 6 марта 1963 года.

У Николая Александровича Дыгая было немало идей и реальных планов, связанных с улучшением жизни столицы, но он не успел их осуществить…

Похоронили его на Красной площади у Кремлевской стены.