Владислав Иванов. Три жизни Георгия Попова. Георгий Михайлович Попов

Иногда мне кажется, что я прожил не одну, а целых три жизни, и каждая из них принесла мне глубокое удовлетворение…

Г. М. Попов

Георгий Михайлович Попов.

02(15).09.1906 — 14.01.1968.

На вершине московской власти с 07.12.1944 по 18.01.1950

Трудно сказать, когда Георгий Михайлович Попов начал писать свои воспоминания. Никаких точных временных дат на рукописи нет, автор лишь обозначил периоды — «комсомольские годы», «московский период», «на партийной работе в предвоенные годы», «военные годы», в таком духе даны названия всех разделов. Да и вообще, это не воспоминания в том классическом виде, в котором они существуют в мемуарной литературе, а, скорее своего рода мозаика, составленная из фактов и эпизодов, особенно запомнившихся автору, из впечатлений от многочисленных встреч с людьми, как известными всей стране, занимавшими высокие должности в партии и государстве, так и самыми обыкновенными, рядовыми, из его личных оценок и суждений, иногда очень кратких, в две-три строки, иногда пространных и подробных. Но, может быть, именно в этом и есть главная ценность воспоминаний Г.М. Попова, что они написаны им не на «заказ», а в силу душевной потребности подвести какой-то итог прожитым годам, для самого себя оценить то, как они прошли, и всегда ли он поступал, сообразуясь с простыми нормами человеческих отношений или порой все-таки действовал, исходя из так называемых требований политической целесообразности, которой так просто прикрыть любые отступления от моральных норм?

Скорее всего (это можно предположить с большой долей вероятности) Георгий Михайлович взялся за воспоминания в тот тяжелый для него 1949 год, когда по грязной анонимке на него пало подозрение в причастности к «заговору» и вскоре, освобожденный от всех высоких постов, которые к тому времени занимал, он оказался не у дел. Для состояния любого человека, попавшего в подобную ситуацию, естественно желание «просмотреть» свою жизнь, попытаться понять, неужели допущенные им ошибки перевесили все то доброе и хорошее, что он успел сделать, и как ему жить дальше.

Иногда приходится слышать, что Попову везло, что судьба как бы оберегала его. Но это не больше чем легенда. Всего, чего добился, Георгий Михайлович достиг своим трудом, все прожитые им годы — это непрерывная работа, в которой личные интересы всегда оставались на втором плане. Однажды он сказал близкому ему человеку: «Иногда мне кажется, что я прожил не одну, а целых три жизни, и каждая из них принесла мне глубокое удовлетворение тем, что я все время был занят настоящими делами и не попусту потратил свои дни…»

Когда он в 1906 году появился на свет, семья Поповых жила на Новослободской улице, с которой вскоре переехала на Сущевку, где прожила более полувека. Георгий — четвертый и последний ребенок в семье, у него было две сестры и брат. Детство их было далеко не безоблачным. «Мои родители никогда не имели личной собственности, — рассказывал Попов. — Жили мы в стесненных обстоятельствах, временами доходивших до бедственного положения, особенно тогда, когда отец не имел работы и мать своим трудом портнихи могла заработать очень мало для семьи в шесть человек.

«По происхождению мой отец Михаил Михайлович был мещанином, а по профессии — бухгалтером. Мать, Любовь Михайловна, мещанкой, дочерью бывших крепостных крестьян. О своих дедушках и бабушках я знаю только по рассказам, да некоторым сохранившимся фотографиям. Говорили, например, что бабушка по материнской линии была женщиной с сильным характером.

В отличие от отца, уравновешенного, но в то же время слабовольного по характеру человека, мать обладала сильными волевыми качествами, была рассудительной и объективной. И в то же время очень доброй по отношению к нам, ее детям. И отец, и мать были далеки от политики, но отнеслись с пониманием, когда дети сначала вступили в комсомол, а потом стали и членами партии.

В 1919 году я закончил школу, которая, согласно новым порядкам, носила название Единой трудовой школы 1-й и 2-й ступени. Жить в Москве становилось все труднее: особенно сильно нехватки топлива и полуголодное существование сказывались на многодетных семьях. В июне 1919 года моя мать, забрав всех нас, отправилась в Тамбовскую губернию, в Москве остался лишь отец. Наша семья поселилась в селе Пахотный Угол. Именно к этому времени относится начало моей трудовой деятельности в качестве чернорабочего на торфопредприятии, что находилось в семидесяти километрах от Пахотного Угла…».

«В октябре 1919 года мы организовали в селе Пахотный Угол, — вспоминал Попов, — ячейку Российского Коммунистического Союза молодежи. В нее вошли двадцать человек, в том числе и трое членов нашей семьи — старшая сестра Ольга, брат Дмитрий и я. Одновременно Дмитрий вступил в партию, и через некоторое время стал председателем волостного исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов. Меня избрали секретарем волостного комитета комсомол. Когда встал вопрос о возвращении в Москву, то первыми уехали мать с сестрой Еленой, весной 1922 года отправился и я, в Тамбове осталась еще какое-то время одна Ольга. Хотя с тех пор минуло много десятилетий, как будто это было вчера, настолько памятно возвращение в Москву. Я не был в родном городе три года. В кармане — ни копейки, и весь путь в десять километров от Павелецкого вокзала до Сущевской улицы я проделал пешком…»

Позже Георгий Михайлович Попов не раз говорил, что призыв Ленина на Третьем съезде комсомола — «учиться, учиться и учиться» — он воспринял как слова, обращенные и лично к нему. Тем более, что это совпадало с его собственными стремлениями. Но он последовал лозунгу. «Лицом к деревне» и был направлен в августе 1925 в Татарию.

В Татарии Г. М. Попов проработал около трех лет, и всегда с добрыми чувствами вспоминал эти годы и людей, которые были рядом и помогали осваивать партийную работу. За неполные три года он сменил несколько мест, в том числе поработал и парторгом, и секретарем комитета текстильного комбината, где пришлось вникать во все тонкости производства. Позже эта школа ему очень пригодится.

Однако тогда же, работая на текстильном комбинате, Георгий еще больше осознал, как важно иметь инженерное образование. Диплом об окончании рабфака давал ему право на поступление в институт в течение трех лет. Он обратился в обком партии с просьбой направить его на учебу. Его просьбу удовлетворили, правда, послали учиться не в Москву, а в Ленинград, в электротехнический институт. Очевидно, поступили так не без умысла, рассчитывая на то, что, закончив вуз, Попов снова вернется на работу в Татарию. Но жизнь распорядилась по-другому.

Неожиданное заболевание почек ломает все планы. Долгое лечение и после выписки из больницы масса ограничений: нельзя заниматься спортом, нужно избегать простуд, противопоказаны занятия химией… Но самое главное — категорический запрет на физический труд. Почти безвыходное положение, если бы дирекция института, знавшая о его определенной инженерной подготовке, не подключила его к проектным работам. Так начался довольно продолжительный период деятельности Г.М. Попова в коллективе знаменитого гастевского ЦИТ.

К сожалению, в нашей истории только в последние десятилетия начало отдаваться должное работам этого института и идеям его руководителя — горячего поборника научной организации труда. Тем ценнее воспоминания Георгия Михайловича, бывшего не сторонним наблюдателем, а участником многих работ института. В своих воспоминаниях Попов напоминает, что в эти годы институт, руководимый Алексеем Капитоновичем Гастевым, в прошлом слесарем-инструментальщиком, секретарем союза металлистов, практически создал целую науку интенсификации труда за счет обучения рациональным приемам и методам. При ЦИТе существовала своя учебная база, где на основе гастевской методики готовились рабочие самых важных и необходимых профессий.

Так сложилось, что работа Попова в Центральном институте труда меньше всего получила освещение. О нем больше вспоминают как о партийном работнике и председателе Моссовета. Между тем, если проследить в этом смысле его путь, то станет ясно, какую важную роль в становлении и развитии его личности и способностей сыграл ЦИТ. Далеко не всем известно, что, работая в институте, он принял участие в реализации целого ряда проектов, в том числе занимался повышением производительности труда в угольной отрасли. Почти все, что делал ЦИТ, требовало серьезной аналитической работы, и такая работа стала одной из сильных сторон Георгия Михайловича, которая проявлялась в любом, поручавшемся ему деле.

Сам Попов так написал в своих воспоминаниях: «Что дал мне ЦИТ? Я думаю, что правильно сказать следующее: он дал мне путевку в жизнь. Я получил в ЦИТе в полном смысле политическое образование. Разносторонность работ ЦИТа, а не узкая специализация, которая давала конкретные знания на узком участке и не позволяла охватывать большие проблемы промышленно-экономического характера, вот главное достоинство практики в институте. ЦИТ вооружал нас аналитическим методом проектирования организации труда и подготовки кадров, помог изучить поточные методы производства. В дальнейшем, бывая на многих заводах, я сразу замечал сильные и слабые стороны производства… ЦИТ подготовил меня к работам в более широких масштабах. Подкрепив полученные в Центральном институте труда знания теоретической подготовкой в Промышленной Академии, куда я поступил, работая в институте, я располагал уже серьезной базой для последующей деятельности, которую мыслил в инженерно-технической области».

В жизни поколения, к которому принадлежал Георгий Михайлович Попов, особенно если это касалось комсомольцев и членов партии, редко учитывались их личные планы, первичными были интересы страны и общества. Часто по отношению к ним принимались волевые решения. На одной из страниц воспоминаний у Попова вырвались слова: «Какое счастье, когда молодым людям удается после окончания школы поступить в институт и вовремя его окончить. У меня так не получилось». И добавил: «В июне 1938 года я закончил теоретический курс Академии, диплом же защищал через несколько лет в Московском авиационно-технологическом институте и получил звание инженера-механика по специальности авиационных двигателей».

Попов находился в отпуске, в Сочи, когда пришла телеграмма из ЦК ВКП(б), его просили срочно прибыть в Москву. «В парткоме Академии мне сказали, что ЦК ВКП(б) попросил подобрать нескольких товарищей для работы в парткомах авиационных заводов, и что мне надлежит такого-то числа быть в отделе руководящих органов Центрального комитета. В назначенное время я явился в отдел, со мной побеседовали и, поскольку на этом разговор закончился, я решил, что вопрос исчерпан. Однако спустя какое-то время последовал новый вызов, и мне сказали:

— Вы утверждены инструктором отдела партийных органов и должны приступить к работе.

На мои слова, что мне еще предстоит защитить дипломную работу, на что уйдет какое-то время, мне показали решение Секретариата ЦК.

— Читайте: с 25 июля 1938 года тов. Попова Г.М. утвердить инструктором отдела руководящих партийных органов.

В мои функции, как инструктора отдела, входили изучение и подбор кадров для тяжелой промышленности. Вызовы и беседы с кандидатами, подготовка необходимых материалов для их утверждения на заседаниях Секретариата, Оргбюро или Политбюро ЦК. В связи с тем, что началась проверка кадров НКВД (время Ежова как наркома уже подходило к концу), мне поручили дополнительно изучить кадры Особого отдела Красной Армии. Итоги проверки я доложил Молотову, который в то время был заведующим отделом руководящих партийных органов.

В октябре 1938 года были сняты с работы первый секретарь Московского горкома партии Угаров и второй секретарь МГК ВКП(б) Братановский, а также ряд других ответственных работников. В конце месяца я был приглашен в кабинет к Маленкову, где находились первый секретарь ЦК партии Украины Хрущев и еще один посетитель, который не был мне знаком. Оказалось, что это — первый секретарь Донецкого обкома партии Щербаков. Маленков попросил меня доложить об итогах проверки Особого отдела Красной Армии. Затем разговор пошел о моем переходе на работу в Московский комитет партии в качестве второго секретаря. Очевидно, вопрос уже был предрешен, и меня только поставили в известность о принятом решении.

2 ноября 1938 года состоялся Пленум МК и МГК ВКП(б). Председательствовал на Пленуме Хрущев, по его предложениям Щербаков был избран первым секретарем Московского областного и городского комитетов партии, а я — вторым секретарем горкома и членом областного комитета.

В то время к партийным работникам предъявлялись строгие требования. Несколько позже, присутствуя однажды у Сталина, я услышал от него рассуждения по этому поводу. Он считал, что не менее 6–7 лет у партийного работника уходит на то, чтобы его узнали и он сам установил необходимые контакты. Затем он должен поработать лет пятнадцать. Таким образом, общий период деятельности партийного работника он определял в 20–22 года. В общем, его расчет был правильным, и ускорить первый период было возможно лишь за счет более интенсивной работы.

Как второй секретарь горкома, Георгий Михайлович курировал промышленность. В те годы особой заботой было укрепление материальной базы оборонной промышленности, и прежде всего авиационной. Наиболее важным из вопросов являлась специализация авиационных заводов. С обсуждением проблем авиационной промышленности связана первая встреча со Сталиным в Кремле. До этого, хотя он уже несколько месяцев был секретарем горкома, они встречались лишь на больших заседаниях. Может быть, потому, что это была первая деловая встреча и беседа, Георгий Михайлович описал ее подробно.

«Однажды, — рассказывал Попов, — мне позвонил Щербаков. Было это в октябре 1940 года. Он попросил зайти к нему и, когда я вошел в его кабинет, сказал: «Нас вызывают к товарищу Сталину. Поедем в Кремль».

От горкома до Кремля на машине всего несколько минут. Через Спасские ворота мы проехали к зданию правительства, к специальному подъезду, называвшемуся в обиходе «на уголок». Разделись и поднялись на второй этаж. По длинному коридору, на всем протяжении которого стояли чекисты — охрана резиденции Сталина — прошли в приемную, где нас встретил его помощник Поскребышев. Он доложил о нас и попросил пройти в кабинет.

Сталин был один. Мы поздоровались. Сталин, не начиная разговора, ходил по кабинету, как мы поняли, он кого-то ждал. Им оказался тогдашний нарком авиационной промышленности Шахурин, и с его появлением сразу стало ясно, по какому поводу нас пригласили. Доклад наркома был посвящен причинам задержки с выпуском самолетов, что по его заявлению происходило в основном из-за задержки с производством авиамоторов. Магнето для них делались на Московском заводе автотракторного оборудования и, естественно, мне, как отвечавшему за работу промышленности, пришлось давать объяснения.

Я старался держаться спокойно, в полемику не вступал, но в ходе разговора, когда возникала необходимость, излагал свою точку зрения. Беседа продолжалась около трех часов. После завершения проблем авиационной промышленности разговор перешел на другие вопросы. Помню, что речь шла о развитии станкостроения, а потом, довольно подробно, о строительстве гидростанций.

Сталин принес карту, разложил ее на столе и стал показывать, где, на его взгляд, следовало бы построить гидростанции. При этом зашла речь о размерах станций и турбин. Сталин высказался в том плане, что при строительстве гидростанций не следует увлекаться их размерами. После войны он вернется к этой проблеме, и мы станем свидетелями того, как начнет воплощаться в жизнь изложенный им в тот день план».

В последующем Георгию Михайловичу довелось часто встречаться со Сталиным, выполнять его многочисленные поручения. В своих воспоминаниях он приводит другие эпизоды, характеризующие Сталина. Но для читателя интересны именно те первые впечатления, с которыми Попов возвращался из Кремля. «Какое впечатление произвел на меня Сталин? — размышлял он. — Передо мной был человек в возрасте 60 лет, удивительно уравновешенный, с глуховатым голосом, говоривший неторопливо и лаконично. Чувствовалось, что, если он ведет речь о том или ином вопросе, то он хорошо его продумал и у него есть уже определенное решение. И. В. Сталин показался мне человеком целеустремленным, не способным в силу своего характера отвлекаться на мелочи…»

Это было время, когда войну ждали, к ней усиленно готовились, и все же само начало ее оказалось неожиданным, по крайней мере потому, что произошло это значительно раньше, чем предполагали. Г.М. Попову о нагрянувшей беде просигналили настойчивые гудки автомобиля в 4 часа утра у его дачи в пригороде Москвы. У ворот стояла машина первого секретаря МГК и Московского обкома Щербакова. Александр Сергеевич сказал:

— Георгий, началась война. Полчаса назад немцы перешли нашу границу. Идут тяжелые бои…

Мы мчались в Москву по самому кратчайшему пути. В голове бились мысли: какие меры нужно принять в первую очередь, как избежать паники, какими силами организовать охрану важных объектов города и оборонных предприятий… Можайское шоссе… Арбат… Красная площадь… Вот и подъезд горкома партии. Я вбежал в свой кабинет.

Первые указания, которые поступили в эти предутренние часы от горкома партии в районы столицы, сводились к следующему: прекратить неограниченную продажу сахара, соли, спичек, мыла, хлеба; выдачу денег из сберегательных касс; срочно собрать секретарей райкомов, работников МК и МГК, Моссовета. Одновременно намечалась программа более широких действий. В памяти сохранились все пункты: мобилизация актива для разъяснения обстановки и программы действий; формирование частей народного ополчения; формирование истребительных батальонов и создание рот из коммунистов и лучших беспартийных; организация производства вооружения и боеприпасов для Красной Армии; организация производства армейского обмундирования; обеспечение продовольствием жителей Москвы и в этой связи введение карточной системы и поднятие сельскохозяйственного производства; эвакуация на Восток населения — женщин, детей, стариков; эвакуация заводов и фабрик; мобилизация населения на строительство оборонительных сооружений на дальних и ближних подступах к Москве; введение трудовой повинности; организация местной противовоздушной обороны; обеспечение Москвы топливом и электроэнергией; мобилизация всех видов транспорта; организация движения доноров; обеспечение политического подъема, мобилизация рабочих и служащих под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!» Скажу откровенно: некоторые из этих пунктов кое-кому показались преждевременными, но очень скоро развитие событий подтвердило правоту нашей позиции. Надежды на скорый разгром врага нетрудно понять: слишком часто мы повторяли: «Красная Армия всех сильней».

Несколько лет назад, к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов, Мосгорархив выпустил богато иллюстрированный сборник мемуаров и документов «Москва военная». Из вступительной статьи составителей следовало, что цель этого труда — дать объективную картину жизни столицы в военные годы, осветить все подробности битвы за Москву, рассказать о тех, кто внес наибольший вклад в разгром гитлеровских полчищ. В связи с таким анонсом тем более странно, что среди очерков о московских руководителях военных лет не оказалось рассказа о М. Г. Попове, авторы сборника ограничились лишь упоминанием его фамилии в контексте ряда статей и в подписях к нескольким снимкам. Это как-то не укладывается в тезис об объективности повествования.

Роль Георгия Михайловича Попова в обороне Москвы, да и вообще в победе над врагом, безусловно, заслуживает самых высоких оценок. В хранящихся в архивах документах Ставки главного командования есть приказ, подписанный Тимошенко, Сталиным и Жуковым 29 июня 1941 года, через неделю после начала войны. Он касается формирования резервной армии, и текст этого приказа гласит: «Создать Военный Совет при Командующем резервной армии в составе генерал-лейтенанта т. Богданова, т. Попова и т. Круглова».

Создание резервных армий, как потом оценят историки, было очень правильным и важным шагом. «Хотя наш фронт и назывался резервным, — писал Попов, — но таковым он был лишь в самом начале. События развивались очень быстро, и из резервного уже вскоре он стал действующим, а затем преобразован в Западный фронт, командование которым принял Г.К. Жуков. Создание оборонительной линии протяженностью почти в 500 километров позволило почти три месяца сдерживать натиск врага.

Не могу не сказать, что пока фронтом командовал Жуков, дела шли удовлетворительно. Но в сентябре его направили в Ленинград, а командование фронтом принял Буденный. В то время Сталин еще верил, что старые, легендарные командиры покажут себя. Но Буденный не смог удержать фронт. Произошла трагедия — немцы стремительно приближались к столице. В начале октября Западный фронт снова принял Г.К. Жуков, срочно вызванный Сталиным из Ленинграда. Это были самые тяжелые недели в обороне столицы, ее судьба в полном смысле висела на волоске…»

К этому времени Георгий Михайлович решением Государственного Комитета Обороны был отозван с фронта. Ему было предложено сосредоточиться на работе московской промышленности, которая и раньше насчитывала немало оборонных предприятий, а сейчас вся была переведена на военные рельсы. Еще раньше, когда началась эвакуация заводов на восток, сразу была поставлена задача производить передислокацию таким образом, чтобы в Москве оставались мощности для обеспечения нужд фронта. Именно в это труднейшее время подтвердилась правильность той линии, которая во многом была ориентирована на развитие оборонной промышленности.

Только сегодня нам становятся известны многие подробности октября сорок первого. По трудно понятным причинам под грифом секретности оказались документы, связанные с обстановкой в столице в середине месяца. Большей нелепости, чем многие годы предлагала официальная пропаганда, трудно вообразить. Из рассказов тех, кому в те дни довелось быть в столице, известно о панике, охватившей часть москвичей, о беспорядках, к счастью, пресеченных быстро и решительно. Хотя об этом уже шла речь в очерке о В. П. Пронине, обратимся и к воспоминаниям Георгия Михайловича Попова. Это один из тех человеческих документов, которые рассказывают суровую правду, ничего не приукрашивая, называя вещи своими именами. Попов не скрывает, что в тот момент не всегда оказывались на высоте даже некоторые из тех людей, которые занимали высокие посты в партии и государстве. Впрочем, послушаем рассказ самого Попова.

«16 октября у меня зазвонил телефон, установленный для специальной связи, и, подняв трубку, я услышал голос Щербакова: — «Нас просит срочно подъехать Берия». Кабинет наркома НКВД находился в здании на площади Дзержинского. При нашем появлении Берия поднялся из-за стола и сказал:

— Немецкие танки в Одинцово…

В те годы это был пригород столицы, от него до центра Москвы пятнадцать — семнадцать километров. Утром я был там и никаких немецких танков не видел. Однако промолчал — возможно, у наркома более поздние сведения.

Берия, между тем, сказал нам, что ГКО считает необходимым приступить к минированию заводов, фабрик, мостов, дорог и других важнейших сооружений в городе. На это я ответил, что прежде нужно остановить работу предприятий, иначе мы можем поставить под угрозу жизни многих людей.

Очевидно, доводы мои показались им резонными, и они сказали, что нужно доложить товарищу Сталину. Вдвоем они отправились в Кремль, а меня попросили подождать их в кабинете Берия. Чтобы не терять время, я вызвал на Лубянку всех секретарей райкомов партии.

Вскоре появился Щербаков, он привез решение ГКО. В нем говорилось, что в связи с приближением немцев начать мероприятия по минированию, но, как я и предполагал, до его проведения прекратить работу предприятий. Мне и заместителю наркома генералу Серову было поручено собрать в НКВД находившихся в Москве руководителей ведомств и взять под свой контроль выполнение директивы Государственного Комитета Обороны.

Как и следовало предполагать, решение о прекращении работы заводов и фабрик повлекло за собой новые вопросы. Требовалось, например, обеспечить выдачу месячной заработной платы, организовать отправку людей к месту нового нахождения ранее эвакуированных предприятий, не допустить расхищения материальных ценностей… В этом смысле очень важным было решение ГКО, объявлявшее Москву на осадном положении. Сообщение об этом появилось в газетах 19 октября.

В течение недели я не покидал здания НКВД. Мы работали круглые сутки. Хотя сообщение о немецких танках в Одинцово и оказалось ошибочным, положение оставалось тревожным. Нужно было быть готовым к самому худшему. Только спустя семь дней я смог ненадолго заскочить в горком партии. Никогда не забуду эту картину.

…Я шел по пустынным коридорам мимо пустых кабинетов. Навстречу мне попалась только буфетчица, вся в слезах. Никого не оказалось и в приемной первого секретаря, но сам он находился в кабинете.

— Где же сотрудники, почему никого нет в горкоме? — спросил я.

— Всех отправили в Горький, надо спасать актив.

— А кто же будет защищать Москву? — невольно вырвалось у меня.

Мы стояли напротив друг друга, и в этот момент я понял, насколько мы разные люди. Не хочу говорить ничего о нем плохого — Александр Сергеевич немало сделал для нашего государства, был крупным партийным деятелем. Но трудно забыть растерянные, испуганные глаза и его слова «надо спасать актив». Так и не добившись внятного ответа, я решил действовать самостоятельно, поскольку понимал, что городской комитет должен быть на месте и активно действовать.

Я сказал Щербакову, что нужно немедленно вернуть работников горкома. Пройдя в свой кабинет, я связался с заместителем председателя Моссовета П.В. Майоровым и предложил ему немедленно отправить в Горький автобусы. На другой день кабинеты и коридоры горкома ожили. Теперь уж трудно вспомнить, все ли вернулись. Но дело не в этом: важно, что удалось быстро поправить ошибку. Это, тем более важно, что ситуация в Москве оставалась достаточно сложной.

В нашей исторической литературе немало написано о торжественном заседании в честь 24-й годовщины революции, о знаменитом параде на Красной площади, с которой в сорок первом войска уходили прямо на фронт. В воспоминаниях Г. М. Попова любопытна такая деталь: Сталин ясно понимал тот эффект, который произведет проведение военного парада, когда враг стоял у стен Москвы. «Закончив речь, Сталин подошел ко мне, — вспоминал Попов, — с силой положил руку на плечо и спросил: «Передают ли парад на весь мир?» Я ответил, что передают. Сталин сказал: «Проверьте еще раз». Я проверил и подтвердил, что передача идет, но что начало речи записано не очень хорошо. После парада (об этом мало известно) Сталин специально повторил свою речь для записи. Для меня, как партийного работника, это был предметный урок тому, как важно публичное выступление».

Большую часть войны, оставаясь вторым секретарем МГК ВКП(б), Георгий Михайлович выполнял поручения ГКО как уполномоченный этого органа. Вначале это было связано с Москвой, с ее предприятиями и конструкторскими бюро. Но потом он стал получать новые и новые поручения, связанные с общегосударственными задачами. Дело, конечно, было не в каком-то особом расположении к Попову, хотя находились люди, относившие его к числу «любимчиков» вождя, а в уверенности Сталина, что на Попова можно положиться. Сегодня много пишут о строгости и жестокости Сталина, все это соответствует фактам. Но в отличие от многих, кто подчеркивает эту сторону, Попов в своих воспоминаниях говорит, что нельзя не учитывать и всю сложность ситуации, в которой любая распущенность, безответственность, несвоевременное выполнение задания могли дорого обойтись.

В своих воспоминаниях Георгий Михайлович приводит эпизод, относящийся к началу 1942 года, когда его по предложению Сталина неожиданно назначили уполномоченным ГКО по подшипниковой промышленности. «В тот момент производство подшипников было узким местом, сдерживавшим развитие производства военной техники. Находившиеся ранее в Москве подшипниковые заводы были эвакуированы на Волгу: 1-й ГПЗ — в Куйбышев, 3-й ГПЗ — в Саратов. Особенно неважно шли дела на 3-м заводе.

Сталин подписал мандат и, вручая его мне, сказал:

— Вылетайте немедленно.

Надев шинель, он направился к выходу, но на полпути остановился и, повернувшись ко мне, добавил:

— Передайте секретарю обкома Власову, что если в ближайшие дни не будут приняты эффективные меры по улучшению работы завода, ЦК снимет его с работы.

Через несколько часов мы уже были в Саратове. Вместе со мной прилетели еще два крупных специалиста по организации подшипникового производства, в том числе бывший главный инженер ГПЗ-1, на чью помощь я рассчитывал. Причины отставания с выпуском подшипников удалось выяснить без особого труда: все шло от того, что на многих участках образовалась диспропорция по отношению к общему плану производства. Тут же совместно с работниками завода и представителями обкома наметили конкретный план, как поправить положение. Мне показалось, что Власов обижен, что какие-то приезжие из Москвы распоряжаются, не считаясь с тем, что он же заявил — обком сделает все.

Тогда я пригласил его к себе в гостиницу и, хотя поначалу не собирался этого делать, передал ему слова Сталина. От услышанного Власов так разволновался, что на лбу у него выступили капли пота. Он сказал, что все понял. После этого разговора мы попили с ним чаю и уже спокойно обсудили положение и какие шаги обком должен предпринять. В заключение скажу, что задание ГКО было выполнено».

Можно только поражаться, откуда брались силы у Попова, совмещавшего в одном лице столько обязанностей. До сих пор речь шла о конкретных поручениях Государственного Комитета Обороны, но его характеристика была бы неполной, если не упомянуть, что с его именем связано широкое внедрение поточного метода производства. Бывший сотрудник ЦИТа, он понимал все преимущества этого метода, и не случайно по его инициативе в октябре 1942 года созывается пленум городского комитета, на котором ставится и этот вопрос. Не будем скрывать: далеко не у всех его идея находила поддержку. Говорили:

— Идет война, до таких ли проблем сегодня?

— Именно потому, что идет война и нужно, где только возможно, переходить на передовые методы, — отвечал секретарь горкома.

Война продолжалась, когда на его плечи легли новые обязанности — в декабре 1944 года Георгия Михайловича Попова избирают председателем Московского Совета народных депутатов трудящихся. В постановлении ЦК ВКП(б) говорилось, что в то же время он остается секретарем горкома партии. Тогда никто не предполагал, что в том же декабре тяжело заболеет Александр Сергеевич Щербаков, и почти полгода Попову придется выполнять и его работу, а после кончины Щербакова в мае 1945 года, на объединенном пленуме его изберут первым секретарем МГК и МК ВКП(б), оставив за Поповым и пост председателя Моссовета. «Я попытался убедить, что следует рассмотреть другой вариант, но меня вызвал Маленков и сказал: «Так решило Политбюро, и прошу вас незамедлительно приступить к работе». В том же году, учитывая особое значение Москвы как столицы, где сосредоточены все правительственные учреждения, меня избрали секретарем ЦК ВКП(б).

Георгий Михайлович стал одновременно партийным руководителем — городской и областной партийных организаций и председателем Моссовета в непростое время, когда война уже завершалась и со всей остротой встали вопросы восстановления разрушенных врагом городов и сел, городского и областного хозяйства. Особенно пострадал городской транспорт, в годы войн он эксплуатировался на износ и представлял собой печальное зрелище. Нужно было срочно решать эту проблему, так как в таком крупном городе, как Москва, транспорт — это основа жизни. И тогда внимание было обращено на недостроенные перед войной линии метро: от Курского вокзала до Измайлова и от площади Революции до автозавода, носившего тогда имя И.В. Сталина.

Даже далеко не всем москвичам известно, что в труднейшие военные годы метростроевцы не прекращали работ по сооружению третьей линии московского метро, которая включала два радиуса и по общей протяженности составляла 12 километров. Для ускорения работ требовались тюбинги, горные машины, эскалаторы для станций. Были мобилизованы все ресурсы, включая и привлечение кадров строителей из Ленинграда, где перед войной также намечалось строить метрополитен. Но большую часть необходимых строителям машин и механизмов они получили с заводов Москвы и Московской области.

В истории, так нередко случается, остаются дела тех, кто был первым. Сколько статей в газетах и журналах было посвящено началу сооружения метро, имена героев Метростроя перед войной у всех были на слуху, о них написаны книги и созданы кинофильмы. А в полном смысле героический труд метростроевцев в годы войны и послевоенную пору до сих пор как бы остается в тени, хотя вне всякого сомнения они совершали подвиг, достойный высокой оценки и благодарности. Эти размышления имеют прямое отношение к запискам Г.М. Попова, потому что он один из первых московских руководителей, посчитавший своим долгом сказать добрые слова о делах метростроевцев в годы войны.

В своих воспоминаниях Георгий Михайлович замечает, что сам факт строительства метро в годы войны не остался незамеченным международной прессой. Зарубежная пресса писала, что, поскольку эти работы не останавливались даже в период самых жестоких боев, можно заключить, что большевики уверены в своей силе и не сомневаются в том, что разобьют врага. Таков был политический резонанс, и по своему воздействию он в известной мере сравним с парадом на Красной площади в ноябре сорок первого.

Однако, хотя столица и пострадала в годы войны, особенно от бомбежек вражеской авиации в первые месяцы, нанесенный ей ущерб был несопоставим с тем состоянием, в котором оказалась после изгнания врага Московская область. Практически полному разрушению подверглись 27 районов области, от большинства городов остались немногие кварталы. Задачи восстановления определялись в очень сжатые сроки: нужно было, с учетом того, что восстановительные работы шли по всей территории, где оставила свои тяжелые следы война, в кратчайший срок достигнуть довоенного уровня производства во всех основных отраслях и создать условия для удовлетворения потребностей людей, которые, пока шла война, мирились со многими нехватками, но закономерно рассчитывали на перемены с наступлением мирного времени. Так что в смысле нагрузки, писал Попов, мало что изменилось: его рабочий день по-прежнему часто заканчивался под утро, а через несколько часов он уже снова был на своем рабочем месте в горкоме или на каком-нибудь предприятии или стройке столицы.

В течение пяти послевоенных лет Георгий Михайлович нес свою тяжелую ношу, отдавая все силы и энергию сначала восстановлению городского и областного хозяйства, а затем их быстрому развитию. Нынешние москвичи воспринимают облик города, как давным-давно сложившийся и видят перемены лишь в новостройках последнего десятилетия. Отдавая должное сегодняшним городским властям, тем не менее нужно сказать о тех людях, благодаря стараниям которых начала преображаться столица. Георгий Михайлович не носил кожаной кепки, ставшей неотъемлемым штрихом в образе будущего градоначальника, но его популярность у строителей, да и вообще в городе и области, была не меньшей. Для него, как московского руководителя, не было таких дел, которые он считал бы не столь важными, касалось ли это освоения новой продукции или строительства комплекса зданий Московского университета на Ленинских горах, которые он, как многие старожилы города, называл Воробьевыми. Со строительством комплекса МГУ связан один из эпизодов с характерным для Попова решением.

Вопрос о месте размещения нового комплекса зданий Московского университета был решен лишь принципиально, но где именно на Ленинских горах его поставить, оговорено не было. «Меня в тот момент, когда обсуждались уже конкретные предложения, в Москве не было, и, вернувшись, я узнал, что по предложению А. А. Жданова, решено строить там, где сейчас находится смотровая площадка. Решение было принято волевым путем, без учета дальнейших перспектив развития университета, и опасности оползней в этом районе.

Пришлось идти к Сталину — только он мог отменить решение Жданова. Иосиф Виссарионович согласился с моим предложением отнести место расположения МГУ на 700 метров от обрыва. Но спросил:

— Это не дальше, чем стоит здание Коминтерна?

Речь шла о здании, которое позже занял ВЦСПС, а в ту пору там была ленинская школа Коминтерна. Я ответил, что не дальше.

— Тогда целесообразно отодвинуть, скажите, что со мной согласовано.

Воодушевленный удачным ходом разговора, я предложил создать группу из ведущих архитекторов, чтобы построить действительно впечатляющий комплекс. Сталин одобрил и это предложение. Думаю, это тот случай, когда проявленная настойчивость пошла на пользу. Сейчас, спустя годы и годы, я могу сказать, что в том разговоре я имел за спиной сильную поддержку, по сути дела, я говорил от имени группы зодчих, которые попросили меня отстоять их позицию, которая не нашла понимания у Жданова.

Вспоминая о послевоенных стройках, хотел бы сказать, что многие из них замышлялись еще перед войной. Что же касается «высоток», то помимо других целей, Сталин считал, что их сооружением мы увековечим нашу победу в Великой Отечественной войне, а также продемонстрируем, что страна успешно восстанавливает народное хозяйство и набирает темпы. Он всегда учитывал политическую сторону хозяйственных решений, в чем людям нашего поколения, многократно приходилось убеждаться».

Отношения между Сталиным и Поповым еще не получили беспристрастной оценки историков. Конечно, Георгий Михайлович в силу своего положения не мог не знать о допускавшихся Сталиным нарушениях законности, об интригах в его окружении и многом другом, что попозже обобщенно назовут «последствиями культа личности». Но, очевидно, либо руководствовался правилом древних: «о мертвых или только хорошее, или ничего», либо не мог уподобиться тем, кто, пролив над гробом вождя слезу, тут же принялся его развенчивать. Во всяком случае в своих воспоминаниях он только несколько раз возвращался к мысли, что деятельность Сталина должна быть рассмотрена и оценена объективно, поскольку это была незаурядная личность.

Проще представляется вопрос, почему Сталин был расположен к Попову. С одной стороны, он ценил в нем решительность и твердость, умение держать слово, с другой — Попов, всегда бывший в гуще народа, знавший настроения в коллективах, не боявшийся прямо высказывать свою точку зрения и отстаивать ее, был для Сталина одним из тех немногих людей в его окружении, через мнение которых он мог проверить правильность своих суждений. В этом, в частности, убеждает история, рассказанная самим Георгием Михайловичем.

Это только кажется, что сегодня много любителей переложить финансовые трудности государства на рядовых граждан. Подобных инициаторов хватало и в прошлом, особенно сразу после войны, когда ощущался дефицит средств. «Однажды вечером мне позвонили в Моссовет (я находился в эти часы в Исполкоме) и попросили приехать в Кремль, — вспоминал Попов. — В кабинете у Сталина находились все члены Политбюро и, судя по их виду, разговор был горячий. Сталин сходу задал мне вопрос:

— Как вы относитесь к тому, чтобы повысить квартирную плату по всему государству?

— Отрицательно, — не задумываясь, ответил я.

— Почему?

Я ответил, что такая мера — повышение квартплаты, а ее, как я понял, предлагалось повысить в два-три раза, конечно, избавит от дотаций коммунальному хозяйству, но больно ударит по трудящимся, чья зарплата и так невысока. Напомню, это было в 1948 году, когда последствия войны еще ощущались.

Молотов (это было его предложение) стал говорить, что в некоторых капиталистических странах квартплата составляет 30–40 процентов от зарплаты, тогда как у нас — до 10 процентов. Я возразил ему, что у нас имеются другие расходы у трудящихся в виде налогов и взносов в общественные организации, потом только недавно повышены тарифы на транспорт и электроэнергию…

Сталин сказал, что не знал, что уже повышены тарифы, и обратился к председателю ВЦСПС В.В. Кузнецову — что он думает по этому поводу? Кузнецов поддержал мою позицию. Возникли две точки зрения. Какую поддержать?

Сталин несколько минут ходил по кабинету. Потом, остановившись около меня, спросил:

— Сколько вам нужно времени, чтобы представить в Политбюро ЦК доклад по этому вопросу?

Я назвал три месяца. Сталин согласился на такой срок, подобная отсрочка никого не ущемляла, хотя в то же время означала отложить вопрос в долгий ящик. Поэтому я не торопился с предоставлением доклада, тем более, что никаких напоминаний не последовало. Убежден, что Сталин, поразмыслив и все сопоставив, пришел к выводу, что такая мера оказалась бы слишком болезненной для населения страны».

Годы, связанные с пребыванием Г.М. Попова на высоких должностях в Москве, настолько богаты событиями, что рассказ о них можно продолжать и продолжать. Именно в бытность Георгия Михайловича председателем Моссовета столица торжественно отметила свое 800-летие. Столица на глазах становилась современным городом, в котором памятники старины гармонировали с новостройками. У Георгия Михайловича были огромные планы, он много времени проводил с архитекторами, обсуждая, какой должна быть Москва — столица могущественного государства, чей авторитет в мировой политике в послевоенные годы неизмеримо вырос.

1 февраля 1949 года на самом высоком уровне было принято решение о разработке нового Генерального плана реконструкции Москвы на 20–25 лет. Проект этого документа появился оперативно — через три месяца, в мае.

Г.М. Попов направил И.В. Сталину письмо, в котором говорилось, что Генеральный план реконструкции Москвы 1935 года по известным причинам выполнен не полностью. Одновременно в Кремль послали проект нового плана реконструкции и строительства на 20–25 лет — 12 объемистых книг.

17 июля 1949 года на заседание Политбюро был приглашен Г. М. Попов. Стенографистки на такие заседания, как правило, не приглашались, поэтому Попов тщательно записал для себя то, что говорил тогда Сталин по поводу подготовленных документов. В Центральном архиве общественных движений Москвы с грифом «секретно» сохранился этот интересный документ — замечания И.В. Сталина по Генеральному плану строительства и реконструкции Москвы, разработанному после Великой Отечественной войны. Подлинник полагалось в таких случаях отправлять в секретариат И.В. Сталина.

Вот что записал Г.М. Попов:

«Замечания товарища Сталина И.В. при обсуждении вопроса о Генеральном плане реконструкции Москвы на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 17 июня 1949 года (запись не стенографическая)

Без хорошей столицы — нет государства. Нам нужна столица красивая, перед которой бы все преклонялись, всем столицам — столица, центр науки, культуры и искусства.

Во Франции Париж — это хорошая столица.

У нас исторически складывалось так, что не всегда считали столицей Москву. Столицей считали Ленинград. Было время, когда даже Сибирь хотела иметь тоже столицу. Это складывалось так потому, что Россия не была собрана.

Петр I ошибся, когда перенес столицу из Москвы в Петербург. Он хотел избавиться от московских бояр, показать боярам кукиш — и в этом был по-своему прав. Но с точки зрения организации страны это было ошибкой, так как географически место расположения Москвы является наиболее удобным для столицы нашего государства. Ленинград — не столица и не может быть столицей.

Ленин был прав, когда по его предложению столица была перенесена в Москву. О переводе столицы в Москву Ленин говорил еще даже перед Октябрем. Некоторые думали, что перевод столицы из Петербурга в Москву произошел потому, что на Псков и Петроград наступали враги, но это не было главной причиной, это только ускорило решение вопроса.

Нам нужна столица такая, чтобы все ее уважали. Она должна быть самым культурным, самым красивым городом. Мы собираем нашу страну вокруг Москвы. Поэтому необходимо серьезно рассмотреть вопрос о дальнейшей реконструкции Москвы.

Мы ошиблись, что пошли за москвичами и приняли решение о плане на 20–25 лет. Дело в том, что меняется техника, меняются условия, изменяются даже вкусы у людей. Поэтому может произойти ломка плана, так как невозможно все учесть на такой длительный срок.

Москвичи поработали хорошо и в короткий срок представили большой материал. Но план на 20–25 лет не может быть жизненным. Надо от него отказаться и составить план, а не директиву, и не на 20–25 лет, а на 10 лет. Это будет правильно еще и потому, что согласно представленным материалам за 10–12 лет нужно вложить примерно 2/3 суммы капиталовложений, то есть около 150 миллиардов рублей. Конечно, это будет очень трудно. Поэтому рационально составить план на 10 лет. Этот план будет стойким, его вряд ли придется ломать. В основу его надо положить старый план.

Некоторые замечания по существу плана. По-моему, самое лучшее, чтобы застройка производилась не домами в 4–5 этажей, а в 8-10 этажей. Это целесообразно с точки зрения экономии — один фундамент, проводка. Одним словом, дешевле строительство и эксплуатация. Домов в 8-10 этажей может быть построено 50–55 %. Домов в 12–14 этажей — 20–25 %. Строительство домов 2-3-этажных не нужно производить. Это неправильно.

По вопросу о промышленности. Верно, что развитие промышленности надо приостановить в Москве и новых заводов не строить.

Заводы строительных материалов также необязательно иметь в Москве. Правильно и то, что надо вывести обязательно из Москвы заводы, которые портят воздух, — химические и другие.

Теперь о топливе. Надо дать 1 миллион киловатт электроэнергии или больше — для Москвы с Волги. Электричество — это и тепло, и освещение.

Очень много предлагается строить пустых зданий: домов пионеров, юных техников, юных автомобилистов и т. д. А у нас сейчас большой кризис с жилой площадью. Мы по предыдущему плану отстали в жилищном строительстве. Гимнастические залы, дома пионеров, площадки и т. д. — все это может пока подождать. Детские сады тоже можно не очень размахивать. Нам надо напереть на жилищное строительство, на строительство школ и больниц. Надо больше строить жилых домов, чтобы расшить жилищный кризис, он еще не изжит, он даже стал острее.

Не хватает у нас садов, зелени. Наш город исторически складывался так, что не превратишь его в город-сад, чтобы люди могли хорошо отдыхать. Для этого надо построить большое количество дач на севере и на западе, можно на юге и востоке от Москвы. Дачи можно строить 2 — 3-этажные. Инженеры, техники, ученые, квалифицированные рабочие зимой будут жить в Москве, а летом 4–5 месяцев — за городом, на даче. Надо в 30 километрах от Москвы создать полосу отдыха. Это очень важно, потому что внутри города дач не сделаешь, и на это я бы просил обратить особое внимание. Хотя бы на 100–200 тысяч человек построить дачи. Это было бы замечательно.

Особенно бросается в глаза как неприятное, — это неоформленное побережье рек. На побережье надо оставить проезжую часть не в 60 метров, а 20–25 метров и даже 15 метров, иначе много надо сносить строений. Надо оформить побережье и за чертой города на 1–2 километра.

Портит впечатление, когда въезжаешь в Москву по железной дороге и видишь хибарки, мусор. Каких только нечистот нет по обеим сторонам железной дороги. И такая картина на расстоянии 10–12 километров. Люди едут в Москву, ждут чего-то особенного, а попадают на мусорные ящики. Надо оформить въезд по обеим сторонам дороги, расчистить, построить там новые 8-10-этажные дома, чтобы радовался глаз, а не портилось настроение».

Касаясь вопроса о реконструкции центра, товарищ Сталин сказал: «по-моему, направление взято правильное».

По поводу строительства Дворца Советов товарищ Сталин сказал: «Дворец Советов будем строить обязательно. Как закончим многоэтажные дома, так возьмемся за строительство Дворца Советов.» (Публикация Н. Митрофанова, Е. Никаноровой, Е. Таранова «Вечерняя Москва», 15 февраля, 1995 г.)

После замечаний Сталина началась корректировка Генерального плана. И нет сомнений, что у Попова хватило бы сил превратить этот план в реальность. Но в декабре 1949 года произошли события, о которых уже шла речь.

В начале пятьдесят третьего в жизни Георгия Михайловича произошел очередной крутой поворот — он был назначен Полномочным и Чрезвычайным послом в Польской республике.

Деятельность Г.М. Попова на дипломатическом поприще — тема особого разговора. Она протекала в сложный период, когда, с одной стороны, уже наступала эпоха «холодной войны», а с другой — в странах, как тогда говорили, народной демократии все сильнее проявлялось недовольство откровенным диктатом Советского Союза. В меру своих сил и возможностей Попов стремился к созданию нормальных отношений, однако многие его предложения и суждения не принимались в расчет. Начались мелочные придирки, интриги, которые окончательно убедили его, что дипломатическая работа, предложенная ему, была просто уловкой Хрущева. Он специально убрал Попова, имевшего огромный авторитет в Москве и области.

Таковы размышления, которые вызывают заметки Георгия Михайловича Попова. Вся его жизнь была на виду, он никогда не был озабочен тем, чтобы показать себя в выгодном свете. Он просто честно жил и работал. И таким остался в памяти людей.