РЕФОРМАТОРСКИЕ СОБОРЫ И ПОСЛЕДНИЕ ПРОГРАММНЫЕ УКАЗЫ

Согласно имперским анналам, император провел зиму 812–813 годов снова в Ахене. Праздники с циклами года по месяцам вновь не упоминаются, а вот конец 812 года округляется в соответствии с солнечным затмением 15 мая. Согласно современной компьютерной симуляции, это явление произошло в 14 часов накануне и было видимо в Ахене примерно на пятьдесят процентов (покрытия светила Луной). Очередное указание на небесное явление при подведении итогов за год (в 807 году был обеспечен обширный задел) подтверждает впечатление, связанное с акцентами вокруг преемства Бернгарда в Италийском королевстве, — весьма вероятно, что после смерти Карла имперские анналы подверглись корректировке. Что касается сведений об астрономических явлениях, они лишь указывают на скорую кончину Карла, что подтверждает возникшая приблизительно десятилетие спустя биография Эйнхарда.

В начале весны 813 года Карл снова направляет посольство в Константинополь. Его возглавили епископ (архиепископ?) Трир-ский Амальрих, который, представив детальный взгляд на обряд крещения и неприятие дьявольского дела, был уверен в монаршем к себе благоволении, и аббат Петр из Нонатулы, приближенный к эксперту по итальянским делам Адаларду из Корби. На обоих было возложено получение из рук императора Михаила на «греческом языке» грамоты договора, подписанной им самим и «завизированной» его «священнослужителями, патрициями и знатью», причем с алтаря Святой Софии, как знак укрепления мира «между Восточной и Западной империей» под всеобщим покровом «Святой церкви». Это следует из уже упомянутого послания Карла Михаилу, которое посланцы правителя франков везли с собой в Константинополь. Таким образом Карл хотел, чтобы его визави на Босфоре по примеру Никифора подтвердил факт личного обязательства.

Однако над переговорами взошла несчастливая звезда. Когда западная делегация прибыла в Константинополь, там снова произошла смена власти. После тяжелого поражения 22 июня 813 года под Адрианополем, полученного от объединенных отрядов болгарского хана Крума, Михаил I 11 июля был свергнут и вместе со своей семьей отправлен в монастырь. Его преемником стал анатолийский стратег, армянин Лев, не имевший отношения к решающему сражению.

В отличие от Михаила I Лев V являлся энергичным военачальником и принадлежал к кругу рьяных иконоборцев. Между тем он следовал начертанной его предшественниками концепции «восточно-западного сосуществования». Но его эмиссары, которые в августе следующего года появились при ахенском императорском дворе, чтобы просить Карла о содействии в борьбе с болгарами, уже не застали своего прежнего партнера по переговорам в живых. Поэтому пришлось повторить растянутую процедуру обмена договорными грамотами уже между Львом V и новым императором Людовиком. Трирский первосвященник после возвращения сочинил малосодержательное произведение из восьмидесяти стихов о путешествии по поручению Карла в Константинополь. Свое сочинение он передал другу и попутчику Петру. В этом произведении автор уже оплакивает кончину императора Карла. Поэма заканчивается следующими словами: «Пусть нас обоих навсегда соединит Бог с бывшим королем и возлюбленными братьями».

На созванном в начале года рейхстаге (по-видимому, в марте 813 года, Пасха приходилась на 27-е число этого месяца) Карл распорядился провести соборы, скорее всего провинциальные, по вопросам церковной реформы «по всей Галлии». Под руководством митрополитов и монарших эмиссаров почти одновременно должно было собраться высшее духовенство, прежде всего епископат, для углубленных обсуждений и принятия решений. Видимо, на манер позднеантичных Notitia galliarum[100] эти собрания состоялись в Туре (Аквитания), Арле (Галлия Нарбоннская), Реймсе (Бельгика) и Майнце (Германия, Восточная Франкония в широком смысле слова). Почему собор провинции Люгдунум (Лидннэ) заседал не в Лионе, а в Шалоне, труднообъяснимо.

Этим предписанием Карл демонстративно вернулся к позднеримскому административному делению империи. Одновременно он использовал восстановленные или заново учрежденные им митрополии как функциональную духовную промежуточную власть между двором и отдельными епархиями (и аббатствами). Учитывая соответствующие условия на местах, только в отдельных церковных провинциях оказалось возможным обсуждение и принятие решения на основе предложенных комплексов вопросов и тем. Результаты этих отдельных встреч, которые, к примеру, в Майнце, были отмечены активностью светской секции с участием графов и судей (что свидетельствовало о структурных особенностях влияния аристократии в «Германии»), подлежали обсуждению с императором в рамках очередного имперского собрания с последующим включением в общий реформаторский капитулярий.

Дошло ли до этого дело, учитывая обилие материала, многоплановость тем и разночтение в квалификации проблематики, несмотря на обширные текстовые свидетельства, нам неизвестно. По сведениям опять-таки хорошо информированной хроники монастыря Муассак, был принят документ, состоявший примерно из сорока шести глав. Не исключено, что именно он лег в основу капитулярия, обнаруженного приблизительно два десятилетия назад в собрании Тегернзейских рукописей. Бросается в глаза, что этот документ тесно увязан с соборным постановлением Майнца и насчитывает не менее сорока трех глав, содержание которых имеет, безусловно, церковно-правовую и церковно-политическую направленность. Второй в этой связи дошедший до нас текст капитулярия в отличие от первого характеризуется явной пестротой содержания, так как посвящается главным образом актуальной проблематике правосудия, то есть теме, по которой в Майнце в присутствии графов и судей велись обсуждения и принимались практические решения на примере предположительно затянутых судебных дел.

Соборы состоялись в указанных местах в мае или июне 813 года — в Майнце под председательством главного капеллана Кёльнского Гильдебольда, архиепископов Майнца — Рикульфа и Зальцбурга — Арна, а также епископа Вормского Бернара, являвшихся одновременно монаршими эмиссарами. Собралось не менее тридцати епископов и двадцати пяти аббатов, которые по традиции заседали раздельно в собственных «куриях», а именно в церкви Святого Албания неподалеку от города, места захоронения четвертой супруги Карла — Фастрады. Согласно обычаю, в преддверии важных собраний и решений соблюдался трехдневный пост с молитвами.

Скорее всего основой дискуссии был полученный от монаршего двора список вопросов. Ответы на многие из них отцы церкви черпали из авторитетных источников — Евангелий, Деяний апостолов, а кроме того, из Посланий Нового Завета, канонов, святоотеческих произведений, Regula pastoralis[101] Григория Великого, ставшего настольной книгой в эпоху раннего средневековья. Что касается предстоятелей монашеских обителей, отправным источником считался устав святого Бенедикта. Количество и качество ответов вовсе не отличались единообразием и содержательностью. К примеру, в Майнце было отработано 56, а в Арле всего лишь 26 глав. Характерно, что, кроме ссылок на Библию, святоотеческие высказывания, на более поздние сборники папских декреталий и соборные указы, упоминаются прежде всего подробные фрагменты из Аdmonitio generalis («Общее увещание») 789 года; данный источник с тех пор стал своего рода «основным законом» франкских реформаторских намерений, который, в свою очередь, во многом базируется на римском сборнике, так называемом «Дионисии-Адриане», который в аутентичной редакции сам Карл получил в Риме от Адриана I в 774 году.

Общей основой отличаются все тексты, через которые красной нитью проходит стремление подчинить действия сословий империй созиданию мира и согласия. Существование всех должно основываться исключительно на христианских критериях. Заповеди индивидуального образа жизни дополняются молитвой во имя благополучия императора. Существенное значение в христианской практике придается символу веры, молитве «Отче наш», отвержению дьявола и дьявольского дела, которое, к примеру, в Туре раскрывается в деталях, чтобы в легкодоступной форме донести до каждого сатанинские происки и суть их разрушительного наваждения.

Если следовать принципу систематического распределения материала, то, согласно Вилфриду Гартману, четко выстраиваются четыре круга тем. Прежде всего это догматы, таинства и литургия, к которым относятся также праздники, освящение Воскресения и эмбарго на рыночную торговлю. Сюда же относится проповедь на народном языке, именуемом «rustica Romana lingua» или «thiotisca», как звучит это характерное название в соборном декрете Тура. Речь идет о так называемой вульгарной, то есть народной, латыни, на основе которой сформировался романский язык, а также о нероманском, в данном случае «франкском» языке, которые ни в коем случае нельзя воспринимать как «язык верноподданных»; что до «thiotisc», то он не имеет ничего общего с «господским» или даже «военным языком». При этом имеются в виду лишь идиомы, употребляемые романскими и германскими народами империи Карла. Характерно при этом, что данные идиомы противопоставляются латинским уже в качестве употребляемой в церкви lingua franca, языка ученых клириков, монахов и не столь образованных мирян, к которым, безусловно, принадлежал и сам Карл.

Второй пункт касается сферы, увязанной с духовенством; здесь же подчеркивается важность образцового поведения епископов и безукоризненного исполнения возложенного на них служения — упоминается запрет на сожительство с женщинами, на посещение трактиров, а также на вовлеченность в сомнительные сделки («Лаонский ростовщик»). Присутствуют указаний на строгое соблюдение устава святого Бенедикта и важность недопущения переполнения монастырей, однако прежде всего подчеркивается необходимость строгого порядка в женских монастырях. Третья рубрика посвящается охране церквей и церковного имущества, связанного по своему происхождению с дарением. Так, подчеркивается общепризнанное обязательство по несению расходов, связанных со строительством церковных зданий, а также уважение права на церковное убежище. В четвертом пункте делается акцент на ответственности духовенства за праведный образ жизни мирян; этому противопоставляется целый набор пороков, бичующий безобразия в системе правосудия, клятвопреступления, распри, кровосмешение и пьянство.

На всех соборах обсуждались вопросы об уплате десятины, о важности проповеди в целях разъяснения заповедей с главным акцентом на освещении воскресного дня.

В том же «народно-педагогическом» духе были выдержаны указанные, недавно обнаруженные капитулярии, не менее двадцати шести отдельных глав которых отражают попытку с помощью широко известных и нередко повторяющихся требований и назиданий направить рорulus christianus на путь спасения, преисполненный состоянием мира и согласия. Людовику Благочестивому было суждено вновь с удвоенной энергией поддержать эти усилия на Ахенских реформаторских соборах 816–817 годов, которые следует рассматривать в тесной связи с трудами его отца.

Обращенное к епископам и священнослужителям требование следовать образцовому христианскому поведению, а также усилия по достижению справедливости являются существенными прагматическими целями этого «законодательства»: «Мы желаем и повелеваем словом Божьим и нашим собственным (!), чтобы каждый, благородный и неблагородный, сильный и несильный, бедный и богатый, чтобы каждый в полной мере обладал своими правами!» К этому призыву вновь добавляется забота о должном осознании и понимании символа веры и молитвы «Отче наш»; отвержение дьявольского дела должно привести к формированию соответствующего образа жизни. «Нет такой сферы жизни, которой не коснулся бы правитель. Происходящее — суть христианизированного монаршего сознания. Правитель Каролингов ответствен не только за укрепление мира и спокойствия, за соблюдение судопроизводства, но и за личный образ жизни и за индивидуальное душеспасение всех сознающих его правление» (Губерт Мордек и Герхард Шмитц). Вновь призыв к эмиссарам предпринять все, что в их силах, во имя успеха реформы и чтобы донести до сознания всех тех, «кто принес нам присягу» и «если они желают ощутить нашу милость», смысл отдельных глав указов и важность их исполнения.

Эти обширные декреты, фактически охватывающие все области публичного и частного бытия, подготовленные и принятые на провинциальных соборах и общем имперском собрании, вовсе не производят впечатления статичности, отчаяния и тем более «разложения» заключительного этапа правления. Карла. Как никогда прежде император был полон желания через соборы и рейхстаги побудить высшее духовенство, архиепископов и епископов, аббатов и, наконец, графов и судей к исполнению долга, чтобы во имя общего блага и блага своего правителя с большей строгостью отнестись к собственному поведению и исполнению служебных обязанностей, руководствуясь прежде всего принципом справедливости. Видимо, предчувствуя надвигающееся окончание жизненного пути и неизбежность держать в потустороннем мире ответ за свои деяния в качестве короля и императора, Карл еще раз выступил с инициативой направить народ на праведный путь к миру, согласию и любви (саritas), то есть к такому состоянию, при котором можно ликвидировать социальные и политические очаги напряженности и споров в условиях расколотого общества, в то время как насилие, неподчинение, коррупция, вынесение несправедливых приговоров и отказы суда от возложенных на него обязанностей грозили подорвать сами основы королевского правления. Такие планы в итоге оказались утопией.

Как свидетельствует одно новейшее исследование, трудно с определенностью сказать, требовался ли этот всплеск активности Карла во имя мира, единения и справедливости, дабы запустить в действие механизм преемства. Однако не вызывает сомнения, что стремление к миру и согласию создавало благоприятную атмосферу для достижения поставленной цели. Вместе с тем следует заметить, что сориентированная только на эту цель «инсценировка» действительно не позволяет видеть в ней какое-то подобие «движения в защиту мира».