«ИМПЕРСКАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА» И ПРОГРАММНЫЙ КАПИТУЛЯРИЙ 802 ГОДА

Официозные анналы тех лет, посвященные внешнеполитическим прорывам и успехам монарха, как правило, обходят стороной важную главу — внутреннюю политику, которую из года в год нехотя освещали хронисты. Однако эта сфера все больше выдвигается на первый план еще до окончания войн с саксами в 804–805 годах. Она оказывает глубокое воздействие на концептуальные принципы Карла, выливающиеся в структурную политику по отношению ко всей империи. Бурно пульсирующие источники «имперского времени» насквозь проникнуты этой обращенностью «вовнутрь», начавшейся уже в 789 году, после свержения Тассилона Баварского, с разработки программы внутриполитических реформ и ее изложения в Аdmonitio generalis («Всеобщее увещание»).

Этот новый подход проявился сначала в 801 году, потом в 802-м в важных капитуляриях по проблемам реформ, которые, будучи обращенными «вовнутрь», одновременно раскрывают общую проблематику империи франков и ее хрупких властных структур. В программном отношении ориентиром для Карла служили ветхозаветные цари и их стиль правления — прежде всего Осия, Давид и Соломон. Он руководствовался основными идеями христианского общества Августина и принципами полноты власти римских цезарей, титул которых Карл возродил для Запада в своем лице. Император стремился превратить христианскую империю в царство мира и согласия, чтобы в будущем ответить пред Богом за свои деяния. Предпринятая попытка превратить анархическое, точнее сказать, полуанархическое общество в цивилизованное, на базе принципов веры и права, — именно в этом суть величия Карла, а не в чисто механическом соединении объединенных общей религией в составе одного королевства территорий на манер античных и современных диктатур. Направленность на обязательные к исполнению правовые нормы и христианскую этику главным образом во имя защиты слабых, вдов, сирот, немощных в качестве движущей силы монаршей деятельности запечатлелась в памяти средневековья и потомков, а когда грянули темные дни последующей эпохи, Карл предстал настоящим маяком, достойным подражания правителем. Что же касается рассуждений об изначальной амбициозной нацеленности общества на его Ренессанс, то это имеет уже второстепенное значение.

Один из лучших знатоков изучаемой эпохи, Франсуа Луи Ганс-хоф, констатировал «распад» (разложение) на заключительном этапе существования империи Карла и, несомненно, правильно описал и точно проанализировал симптомы глобального отката с реформаторских позиций. Все так, только вот отмеченному «распаду» (процессу, противоположному интеграции) не предшествовала интеграция, концентрация государственных средств, которые могли бы дезинтегрироваться на заключительном этапе правления. Дело в том, что первые импульсы, которые могли бы обеспечить новорожденную империю франков общепризнанными нормами жизни и создать необходимые для этого основы административных и правовых структур в государственной и церковной сферах, так и не вышли за рамки осторожного зондирования. Называя вещи своими именами, следует констатировать, эти усилия не увенчались успехом. Но эту неудачу надо оценивать не с позиции бюрократически управляемого современного государства, а исключительно в контексте реальных возможностей той эпохи, то есть VIII–IX веков. Между прочим, именно таким был подход вызывающих сегодня улыбку представителей школы историзма и его наиболее яркого исследователя Леопольда фон Ранке.

В своей биографии Эйнхард модифицирует и перефразирует раздел из биографии Августа, написанной Светонием, параллельно принявшего звание Роntifex maximus и окунувшегося в новый, обращенный вовнутрь вид деятельности. Биограф Карла связывает свой подход с принятием императорского достоинства и указывает на реформы Карла в правовой сфере. Соответственно император уделил основное внимание правам франков и их совершенствованию. У народа есть две отличные друг от друга разновидности прав, под которыми понимаются рибуарное и салическое право. Своей правовой политикой Карл намеревался «добавить отсутствующее, сблизить противоречивое, улучшить ложное и извращенное». Правда, все эти планы особого успеха не имели.

Корректировать существующее право, которое отчасти в устной и передаваемой от поколения к поколению форме нуждалось в письменной фиксации, император начал еще во время пребывания в Павии, очевидно, уже в ходе осуществления обширной законодательной реформы. Эйнхард непозволительно сужает ее до масштабов исправления обеих разновидностей франкского права. Начало законодательных усилий знаменует выпущенный Карлом в 801 году в Павии Итальянский капитулярий. Среди 434 прочего он доводит до всеобщего сведения: «Всё то, что противодействует отсутствию правовой безопасности и игнорировалось нашими предшественниками, королями Италии, изданное ими в указах лангобардского права, мы с учетом положения вещей и переживаемых времен решили добавить как недостающее к закону, причем в сомнительных вопросах предпочтение отдается не мнению каких-то судей, а нашей королевской власти».

Реально наряду с необходимыми изменениями в прежних правилах о дарениях на случай смерти и уголовном преследовании разбойников имеются прежде всего два предписания, выходящих за рамки давних правовых норм при определении списка штрафов. Прежде всего это выкуп за воинскую повинность размером шестьдесят шиллингов, которые одновременно взимались как штраф за неисполнение королевских приказов и оскорбление личности монарха. Виновным считается тот, «кто нарушает мир церквей Божьих, вдов и сирот, а также обездоленных». Вторая правовая норма касается дезертиров, то есть тех, кто без приказа или разрешения покидает военные формирования и совершает то, что на народном языке именуется ЬепзНг. Им за совершение оскорбления против монарха грозят смертная казнь и конфискация имущества в пользу казны.

И здесь каролингский законодатель возвращается к уже упомянутым позднеримским сентенциям апостола Павла и к так называемым эпитомам, распространенным в государстве франков. В соответствии с Lех Julia[74] дезертирство из монаршего войска квалифицировалось как преступление против монарха. За него предусматривалась смертная казнь. Включение этого положения в право лангобардов отражает все возрастающее нежелание способного носить оружие населения, а именно представителей знати, участвовать в военных походах правителя франков, особенно на землях Беневенто. Такое положение вещей, по свидетельствам очевидцев, вскоре утвердилось по всей империи, что все больше и больше ставило под вопрос дееспособность правителя в военной области. Что характерно, миссия законодателя воспринимается в качестве императорской прерогативы, равно как дезертирство возводится на уровень преступления против монарха и получает отражение с опорой на каталог штрафов в «народном праве», не знавшем в отношении свободных ни смертной казни, ни конфискации имущества.

Упомянутый выше Сарitulare Italicum[75] открывает целую серию законодательных мероприятий, дополняющих и видоизменяющих «народную» основу компенсаций путем уплаты штрафов в результате нормативных вторжений правителя на фоне происходивших правовых и политических событий. Из «народной общности», да будет позволено употребить это выражение, с помощью императорского права выкристаллизовывался своего рода ранний союз верноподданных, чему особенно способствовало формирование публичного уголовного права.

Во втором полугодии 801 года император через городок Ив-реа, где он 24 июня отметил День Иоанна Крестителя и вскоре после этого на пути в Верчелли принял эмиссаров халифа Харуна ар-Рашида, миновав перевал Большой Сен-Бернар, вернулся в Ахен. Там он, как обычно, отметил Рождество и Воскресение Господа 27 марта 802 года. Это был год мира, посвященный важным внутриполитическим решениям. Хроники монастыря Лорш по праву отмечают: «В этом году господин император Карл пребывал в благостном состоянии со своими франками во дворце Ахена, однако с состраданием поминал бедных, которые были в его империи и которые не в полной мере могли получить свое право». После войны с аварами, бунта сына, постоянно вспыхивавших восстаний саксов, покушения на Льва III, а также военных и политических судьбоносных событий минувшего десятилетия надо было передохнуть, чтобы обратиться к внутренним делам огромной империи.

Так, в последующие почти пятнадцать месяцев начиная с зимы 801 года Карл старается привнести в свое правление духовное, религиозное начало, одновременно обновляя и углубляя правовые основы политических действий.

Обретение императорского достоинства, безусловно, повлекло изменение. Идеолог Карла Алкуин в далеком Туре также старался показать духовные корни этого «достоинства, устроенного Богом». Он намерен быть рядом с Карлом при проповеди католической веры и призывает его употребить полноту ниспосланной ему Богом силы и мудрости на то, чтобы «подчинить высокомерных и защитить смиренных от лукавых». Поэтому теперь в пору безоблачной веселости (serenitas) и мира уместно «вложить праведность в души спешащего навстречу народа и побуждать его к святости». Поэтому «князь христианского народа должен все глубочайшим образом знать и проповедовать то, что приятно Богу».

Выражением стремления к религиозной ориентации правления и одновременно повышению чувства ответственности задела христианского народа является объемный капитулярий, который Гансхоф в контексте блистательной интерпретации по праву на-звач программным. Его резонанс ощущается в четырех, а в другом случае в шести инструкциях королевским эмиссарам. Мы вновь столкнемся со случайностью нашего текстового предания. В то время как от более известного «Общего увещания» до нас дошло не менее 22 текстовых свидетельств, крайне важный капитулярий 802 года по проблематике реформ сохранился лишь в виде единственного итальянского сборника X века, который к тому же воспроизводит оригинал, опираясь на испорченные фрагменты текста. Таким образом, и этот текст разделяет судьбу других крайне важных документов, например известного Сарitulare de villis (так называемого положения о коронном имуществе) или Оrdinatio imperii, положения 817 года о правлении Людовика Благочестивого, дошедшего до нашего времени в одном-единственном рукописном экземпляре.

Планы Карла и штаба его советников отразились не в гладком по манере изложения письменном источнике, где в логичной последовательности пункт за пунктом излагались бы контуры предстоящих усилий по управлению, а в многообразии предписаний, которые, выделяясь конкретно очерченными сферами, как бы задают общие рамки. В них, правда, нет следа состоятельности современных законодательных текстов. Светское начало и сакральное, внутренняя политика и внешняя в современном понимании неожиданно оказываются рядом друг с другом. Вопрос о компетентности нередко остается открытым, угрозы применения наказания не подкреплены санкциями, педагогика перемежается с политикой. Стиль изложения обнаруживает отсутствие заключительной редактуры, ибо император вводится в канву изложения главным образом в третьем лице. Но иногда он заявляет о себе непосредственно в первом лице, что доказывает его присутствие и, очевидно, является выражением его эмоциональной вовлеченности в изложение спора.

Этой программой определялись инструкции королевским эмиссарам как исполнителям монаршей воли, которые, опять же в духе хроник монастыря Лорш, происходят не из. рядов «более бедных придворных вассалов из-за опасности коррупции». В импе- рии Карла отдавалось предпочтение архиепископам и прочим высшим церковным чинам, герцогам и графам, не испытывавшим особой потребности в приеме подарков. Инструкции он рассылал по всей империи, воздавая должное церквам, вдовам и сиротам, беднякам и всему народу. Этот часто совсем непонятный раздел вовсе не означает, что в 802 году произошел социальный поворот на уровне королевских эмиссаров. По свидетельству источников, они всегда рекрутировались из руководящих политических элит. Здесь даже скорее угадывается создание округов, которые, будучи связаны с митрополиями, а также графствами, представляли особую разновидность «промежуточной власти» между центром и местными инстанциями, чьи полномочия явно превышали полномочия прочих должностных лиц. Подобные широкие задачи никогда не возлагались на простых эмиссаров, сборщиков пошлин, контролеров пфальца и казенных имений. От возникших в 802 году промежуточных структур, встречающихся преимущественно в «центрах франкской власти» между Сеной и Маасом, на Рейне, Майне и Мозеле, требуется прежде всего неподкупность при отправлении служебных обязанностей. Этот принцип находился в резком противоречии с распространенным тогда правосудием, предусматривавшим особую функцию дарения как для дающего, так и для берущего.

На октябрь 802 года и весну 803-го Карл назначил проведение в Майнце, скорее всего из-за удобного расположения этого места, соборов и имперских собраний для углубленного рассмотрения данной тематики. К тому же и на 803 год не планировалось никаких военных экспедиций — император, в зависимости от региональных потребностей, посылал в поход отдельные отряды. Трудно с определенностью сказать, был ли к 802 году уже составлен прагматический капитулярий собором под председательством Карла. Тем не менее на возможность такого собрания намекает ремарка, что император «со своими франками» находился в Ахене.

Здесь не представляется возможным изложить обстоятельный анализ обширного текста от 802 года, отражающего усилия ахенского двора по созданию града Божия (Сivitas Dei) Августина на основе соединения принципов мира, — «Оrdo»[76] как богоугодного светского устройства и справедливости. Тем самым ставился вопрос о христианизации всех сфер жизни, воспитании мирян, строгом приобщении клириков и монашествующих к исходящим от Рима предписаниям (каноны и устав бенедиктинцев). Эйнхард сообщает нам, что любимым чтением Карла было именно главное произведение незабвенного отца церкви Августина «Dе сivitate Dei»[77].

Иногда в литературных источниках высокомерно указывается на интеллектуальную ограниченность Карла и его узкий культурный кругозор. Между тем духовный спор императора с произведением Августина, являющимся основой для исторического понимания средневековья, свидетельствует как раз об обратном, не говоря уж о том, что Карл весьма успешно участвовал в публичном обсуждении исключительно сложной богословской проблемы, касавшейся вопроса об адоптианстве, изложив в этой связи свое взвешенное мнение. К тому же он владел латынью и даже мог объясниться по-древнегречески.

Проповедь того, что справедливо, становится существенной политической задачей: покровительство слабым составляет немаловажное содержание общего управления. Дело не ограничилось абстрактным требованием осуществления справедливости как центральной задачей любого правления. Ибо Карл призывал в качестве эмиссаров уже не мелких придворных, еще «более бедных вассалов» при дворе, как выражаются хроники монастыря Лорш, а во все возрастающей степени руководящую элиту империи. Уже весной 802 года архиепископ Зальцбургский Арн стал эмиссаром в Баварии. Правда, как свидетельствует известное стихотворение епископа Орлеанского Теодульфа, эффект от этого проекта оказался весьма ограниченным. Сообщается о предложениях, которые епископ как королевский эмиссар получал в своей епархии от людей как высокопоставленных, так и простых. Добрый Алкуин не упускает случая призвать своего друга Арна как эмиссара ни от кого не принимать подарки в суде.

Как обстояло дело с отправлением служебных обязанностей среди графов, показывает пример влиятельного графа Тулузского Бега, с 806 года женатого на внебрачной дочери Людовика Благочестивого, а с 814-го ставшего преемником графа Парижского Стефана. Одной старой женщине привиделось, что после нисхождения графа в ад дьявол залил золото ему в горло со словами: «При жизни ты жаждал этого злата — и вот напейся его всласть!»

Очевидно, лишь немногие возжелали пройти «королевским путем» сострадания между богатыми и бедными.

В тексте, по праву называемом прагматическим капитулярием, не менее сорока глав, то есть значительно меньше, чем в «Общем увещании» 790 года, вместе с более чем 80 отдельными предписаниями, которые, правда, в значительной степени лишь повторяли текст римского собрания канонов «Дионисия-Адриана», но едва ли служили основой для инструкций, обращенных к именитым королевским эмиссарам.

Вначале разъясняется девиз императора, что любое действие должно подчиняться закону и праву. Так, «мудрейшие мужи», архиепископы, епископы, аббаты и «благочестивые миряне» обязаны произвести своего рода инвентаризацию отдельных прав и стремиться к их исполнению. Но если имеет место несправедливость, важно сообщить императору, который позаботится о ее устранении. Никому не дозволяется задевать слабых. Каждый должен жить по воле Божией, согласно своим намерениям и профессии, избранной сообразно божественной заповеди. Каноникам ведено избегать светских дел, монахиням положено устраивать свое житие под покровительством. А вот миряне призваны действовать по праву и закону, живя без лукавства, исключительно в духе любви и мира. Королевские эмиссары обязаны заботиться о правах каждого. Если же это оказывается невозможным даже при участии местных графов, эмиссары со своими письменными свидетельствами должны прибыть к королевскому двору, чтобы там получить приговор. Никто не может быть лишен своих прав лестью или подарками, пуская в ход родственные узы или опасаясь власть имущих.

Нижеследующие отдельные главы следует понимать как материальные положения об исполнении этих принципиальных требований права и справедливости, как предпосылки мира и согласия в Рорulus christianus[78]. Клирики должны помнить о порядке; монахини оказываются под покровительством монастыря, а миряне — под верховнрй властью законов, соблюдать которые они обязаны. Если этого не происходит, высшей апелляционной инстанцией остается королевский суд.

Не в последнюю очередь во имя обеспечения духа общего послушания капитулярий непосредственно после общих слов требует от каждого произнесения присяги верности императору по формуле, которая, выходя далеко за рамки клятвы верности 789 года, не менее чем в шести главах уточняет содержание и суть доказываемой верности. И тем не менее это не верноподданническая клятва. Свободный — главная фигура в законах; уже в ту эпоху она состоит в определенных отношениях с королем, в значительной степени ориентированных на свиту; однако король не субъект абстрактно воспринятого государства, главой которого он является. Еще в 786 году Гардрад и его сообщники полагали, что без принесения присяги они не связали себя никакими обязательствами перед королем и, стало быть, ни в чем не виноваты. Карл формально принял к сведению это возражение, однако заставил произнести клятву на святых мощах, после чего велел подвергнуть заговорщиков суровому наказанию. Требуемая ото всех присяга на верность 789 года отличалась между тем некоторой абстрактностью: «Так я обещаю моему господину королю Карлу и его сыновьям хранить верность в течение всей моей жизни без обмана и тайных намерений». Очевидно, было ложно понято фактическое содержание этой формулы, «поскольку многие считали, что верность господину императору распространяется лишь на время его жизни и из вражды нельзя никого вводить в его империю и признавать неверность другого, а также умалчивать ее».

Эта клятва, сформулированная исключительно как перечень запретов, в 802 году уступает место сакрально расширенной присяге, получающей в капитулярии по проблематике реформ к тому же многоступенчатое содержательное уточнение. Тем самым предполагалось устранить все фактические или вымышленные трудности понимания. Эта формула должна была произноситься всеми, в равной мере клириками и мирянами, по достижении две-надцатилетиего возраста, то есть правового совершеннолетия: «Под религиозной [священной] клятвой я обещаю [снова], что с этого дня с чистотою помыслов, без обмана и тайных намерений, буду хранить верность господину Карлу, смиреннейшему императору, сыну короля Пипина и королевы Бертрады [!], на пользу и к чести его империи, как по закону положено относиться к своему господину. Так помоги мне, Боже, помогите мне, местные святые, быть верным этой священной клятве в течение всей моей жизни, согласно моей воле и Божию разумению».

Вариант этого текста выражает нечто похожее, причем и здесь в качестве Теrtium comparations основой для сравнения служит вовсе не клятва, приносимая человеком или вассалом своему господину, а верность, в которой он клянется ему точно так же, как приводимое к присяге лицо клянется императору. Жест подчинения и клятва верности на первых порах, по-видимому, исключали друг друга, так что обе правовые конструкции были объединены лишь на этапе общего возрастания значимости вассалитета при Карле.

Герцог Тассилон в 788 году к присяге, которую он принес еще раньше, добавил жест верности, и в этом акте одновременно заключалось его подчинение, означавшее окончательную утрату им независимости от короля франков. В отношении сакрализации присяги на верность необходимо еще раз напомнить о событиях 786 года, которые ужесточили дополнительное наказание за потенциальное клятвопреступление над мощами святых.

Эта клятва 802 года получила существенное разъяснение. По свидетельству текста, во избежание недоразумения имело место более глубокое и четкое изложение рационального начала клятвы. Каждый в меру своего разумения (!) и сил должен вести себя сообразно заповеди Божией, ибо император не везде может напоминать о себе ходатайством и дисциплинирующим воздействием.

Кроме того, никому не дозволено посягать на королевскую собственность, а также на его лично зависимых крестьян, переставлять с места на место пограничные камни или самовольно захватывать земли. Никому не позволяется принимать у себя беглых лично зависимых крестьян, незаконно выдающих себя за свободных. Запрещается наносить ущерб неимущим. К их числу относятся и паломники, «ибо после Бога и Его Святых господин император назначен быть их ходатаем и покровителем». Никому не позволяется бесхозяйственно обращаться с «награждениями», то есть с полученным в аренду имуществом, принадлежащим казне или церкви, отдавая предпочтение собственному имуществу. Кроме того, никто не должен избегать воинского призыва. Ни одному графу не дозволено освобождать от призыва своих родственников или лиц, преподнесших лестные подарки. Кроме того, каждый обязан исполнять монаршие приказы, а также расплачиваться по задолженностям. В заключение вновь возвращение к теме «суд и справедливость»: в суде все должны руководствоваться правом и законом. Неосведомленность одной из сторон в процессе не может служить основанием для ошибочного решения, причем каждый должен иметь четкое представление о своих правах.

Вместо списка запретов, призванных воспрепятствовать определенному поведению, присяга на верность содержит теперь дополнительные и разъяснительные заповеди поведения: жить по закону Божию, повсеместно творить справедливость, подчиняться королевским предписаниям, особенно в отношении воинского призыва. В контексте этой новой формулы присяги обращает на себя внимание не только откровенно выраженный религиозный характер (сакраментальное начало), но и привязка к личности императора с однозначным указанием на его родителей. Если присяга 789 года была ориентирована на Карла и его сыновей, то есть как бы на «всю фамилию», то нынешняя формула зиждется исключительно на личности императора. Новое императорское достоинство вычленяет Карла из переплетения семейных уз и возводит его в иное, более высокое качество.

Отношение между императорским достоинством и королевством затемнено. Даже политическое завещание стареющего монарха Ош$ю геёпошт, датированное 806 годом, не содержит определения императорской власти. В соответствии с принципами наследственного права франков в документе идет речь о королевском преемстве трех сыновей. По своей сути императорская власть как установленное Богом управление христианской империей была неделимой, в то время как крролевство у имеющих право на наследство, а позже у законных сыновей еще до образования «монархии» в X веке как бы подросло и таким образом стало делимым.

В четырнадцати главах предваряющей части капитулярия подробно и обстоятельно рассматриваются служение и быт епископов, аббатов, монахов и монахинь, а также прочих клириков. Вместе с тем содержится обращенное к ним как к «прелатам требование умеренно и с любовью управлять подчиненными и заботиться о них». Предполагается, что духовные лица должны жить по обязательным церковным законам, а монашествующие — по уставу бенедиктинцев и призывать администраторов, «которые знают закон и творят справедливость». Духовная и светская власти должны действовать в духе согласия, чтобы малообеспеченные могли рассчитывать на получение от них помощи и утешения, «чтобы и мы [император] благодаря их доброй воле заслужили скорее радость вечной жизни, нежели кару в потустороннем мире».

Согласно каноническим предписаниям, аббаты и монашествующие находятся в подчинении у местного епископа, церковное и-мущество неприкосновенно и относится к королевской юрисдикции. В обновленном варианте предстает заповедь для клири- ков — воздерживаться от участия в светских делах, избегать споров и конфликтов, не предаваться пьянству и оргиям, «ибо от этого, как всем известно, возникает сладострастие». В этом месте текст приобретает эмоциональную и однозначно адресную окраску: «До нас дошли слухи, что в монастырях распространены распутство и «грязь», блуд и содомия», то есть гомосексуальная практика. С этим следует незамедлительно покончить, иначе император применит такую кару, «чтобы ни один христианин, который прослышит об этом, никогда не рискнул повторить подобное». Следует удалить женщин и блудниц из монастырских общин. Обращает внимание попытка монарха бороться с порочными нравами с помощью «публичного уголовного права», расширяя рамки наказаний обычного права и санкций церковного чина исповедания. Подобные устремления снова появляются в связи с программным капитулярием, а также в последующих указах, которые в содержательном и процедурном отношении расширяют рамки компенсационных реестров утвердившегося обычного права в пользу права императорского.

Другие предписания в «духовном» контексте содержат призыв к духовенству воздерживаться от светского образа жизни, например от обучения охотничьих собак и птиц (сокола или ястреба). Аббатисам рекомендуется жить в монастырских кельях, согласовывая детали своего служения с епископом. Священнослужителям и каноникам, исполняющим послушание при дворе графа, также положено подчиняться епископу, следуя заведенным правилам. И вновь «публичная» санкция за отступление от правил вплетается в канву духовного права: «Если же священнослужитель или диакон после этого [указа] рискнет держать в своем доме женщин вне рамок канонического дозволения [мать, сестра], он, до того как предстанет пред нами, лишается своего служения и владения».

Остальные шестнадцать параграфов капитулярия посвящаются детальному регулированию правосудия. Его отправным моментом является убежденность, что без справедливости невозможны ни мир, ни согласие. Графы и их приближенные обязаны отправлять правосудие, четко соблюдать законы и заповедь справедливости, не притеснять бедных, а при исполнении своего служения не давать себя смутить лести, подаркам, родственным связям и даже угрозам при судебном преследовании и наказании преступников. Далее следует положение, которое ввиду его актуальности до сих пор вызывает споры в академических кругах: «Судьи должны справедливо судить на основе писаного права, а не по собственному усмотрению». Тем самым предполагалось пресекать произвол, а также сделать обязательный характер правовых текстов нормой правосудия. После обретения императорского достоинства Карл с энтузиазмом и живым интересом занимался тем, что фиксировал и исправлял правовые тексты, а также вносил в них необходимые добавления.

Таким образом, передаваемое в устном предании, нередко устаревшее, подвергавшееся произвольному толкованию, основанное на казуистике обычное право с его перечнями штрафов Карл стремился приспособить к велению времени, отмеченному королевским и императорским правлением, чтобы в актуализированном, письменно зафиксированном виде сделать основой правосудия. Поначалу в почти неграмотном обществе эпохи раннего средневековья, когда взаимное общение происходило главным образом в устной форме, такой проект мог показаться утопичным. Однако именно во времена Карла и особенно после вступления на трон его сына Людовика, то есть на протяжении примерно шестидесяти лет, было отмечено увеличение численности людей, владевших письменностью на фоне глобальной реформы письма и активного утверждения скорректированной латыни во всех областях, будь то грамоты, описи имущества или капитулярии, синодальные тексты, анналы и прочие исторические источники. Поэтому объявленная Карлом цель привязать судопроизводство к писаным текстам не представлялась такой уж несбыточной.

С ростом образовательного уровня духовенства и созданием школ графы и прочие судьи получали соответственно квалифицированный, обученный двум языкам персонал, который оказался в состоянии переводить на латынь тексты, распространявшиеся в устном виде на народном языке.

Особые успехи в этом смысле отмечены при переводе в конце VIII века в разных источниках (и разных редакциях) Lех salica (Салическая правда). Так называемые «Судебные глоссы» — это термины древнефранкского судебного языка с пояснением сформулированного по-латыни содержания; термины, содержащиеся, в целом ряде текстовых свидетельств, дают реальное представление о практическом применении письменного оформления в судопроизводстве. Лишь в «темные» времена раннего средневековья, главным образом в X веке, сравнительно широкий поток письменного начала в юриспруденции превратился в тонкий ру- чеек — по сравнению с расцветом эпохи Каролингов это был этап возврата варварства.

Далее император призывает графов и избранных предстоятелей судебных округов не мешать его доверенным лицам выполнять возложенные на них поручения, а оказывать им незамедлительную поддержку. Особого внимания заслуживает глава, основная идея которой заключается в том, чтобы не изолировать императора от посещающих его двор независимо от того, кто они: осведомители, христиане или язычники, просители или жалобщики. Все пользуются монаршим покровительством, а кто на них покушается, закрепощает или даже продает в чужие руки, тот по приказу императора должен заплатить за это собственной жизнью. Королевский суд начинает действовать и в том случае, если после умышленного убийства при отягчающих обстоятельствах и убийства без отягчающих обстоятельств пострадавшие семьи обращаются в суд, и в порядке возмещения ущерба потерпевшему убийца вынужден уплатить выкуп семье убитого, но пострадавшие отказываются принять искупительную сумму, ведя дело к вражде и кровной мести. В этом случае потерпевшие становятся объектом королевской юрисдикции. Если же лицо, причинившее ущерб, не готово уплатить наложенный на него штраф, то до решения королевского суда лишается своего наследства.

Еще одну прерогативу королевский суд определяет при совершении преступления, выражающегося в кровосмешении, если преступник не подчиняется воле епископа. Деликт клятвопреступления не подлежит более компенсации по народному праву, а карается отсечением правой руки и изъятием имущества. Конфискация имущества распространяется также на отцеубийцу и убийцу родственника, которого в случае невыполнения решения епископов, священнослужителей и прочих задерживают эмиссары и во имя душеспасения и вынесения справедливого приговора препровождают в королевский суд.

В противовес современной систематике, однако в духе фактического хода рассуждений, приведших к составлению и провозглашению капитулярия по проблематике реформ, текст еще раз обращает внимание на заинтересованность короля: никому не дозволено заниматься браконьерством в его охотничьих угодьях, «как мы уже неоднократно имели честь распорядиться». Если нарушителями этой заповеди оказываются даже графы, избранные предстоятели судебных округов или вассалы, то для несения ответственности они предстают перед королевским судом. Народ же за совершенные нарушения ограничивается уплатой штрафа. Впрочем, присяга верности императору предусматривала донесение королевскому двору о фактах браконьерства. Соответствующий параграф дает представление о смысле огороженных участков леса для «городской охоты» в интересах власть имущих.

В заключение правитель повелевает тщательно оберегать этот декрет, который сейчас распространяют его эмиссары на всех территориях империи, «чтобы граждане [!] знали, как следует себя вести или, при необходимости, что-нибудь усовершенствовать». Впрочем, все происходящее — во славу Божию и грядущего душеспасения правителя.

Этот документ императорской власти является выражением глубоких реформаторских устремлений к идеалу христианизированного общества в духе мира, порядка как богоугодного устройства и справедливости, — общества, которое зиждется на всеобъемлющей любви к ближнему в противоположность отвергнутым Августином «грабительским государствам». Эта направленность капитулярия, охарактеризованного Ф.Л. Гансхофом как «программный», отразилась также в детальных «положениях по исполнению» для вновь назначенных королевских эмиссаров. В пользу этого говорят не менее четырех полновесных текстовых свидетельств и определенное число не самых достоверных фрагментарных записей. Можно утверждать, что эти «misitica» своим происхождением связаны с Аквитанией, обширными районами вокруг Парижа, Руана, Санса и Реймса, а также, вероятнее всего, с Льежем. Именитые пары королевских эмиссаров, составленные из одного духовного и одного светского представителя, отчасти известны. В Париже это были граф Стефан и аббат Фардульф из монастыря Сен-Дени, бывший лангобардский изгнанник и приближенный к Карлу деятель, предупредивший короля о заговоре его сына Пипина Горбуна десять лет назад. В Руане — местный архиепископ Маженар и граф Мадальгод; в Саисе — архиепископ Магнус и граф Готфрид; в Реймсе наряду с графом будущий архиепископ Вальфарий. После смерти Тульпина в 794 году Карл оставил за собой право распоряжаться епископским владением и не торопился с назначением на вакантное епископское место. В Италии и Аквитании, где осуществляли «промежуточное правление» Пипин и Людовик, очевидно, не дошло дело до создания подобных постоянных округов, зато главным образом к югу от Альп достаточно часто встречаются специальные императорские структуры такого рода.

В Баварии такое служение было возложено на архиепископа Зальцбургского Арна. В назначении именитых эмиссаров, которые к тому же в своих округах чаще всего пользовались немалым духовным и светским авторитетом, а в новом качестве подчинялись исключительно двору, Карлу и его непосредственному окружению скорее всего виделось надежное средство по искоренению серьезных упущений и зла в сообществе людей, как то: рознь, угнетение и отказ от «жития» по закону. К тому же общее обязательство перед монархом и его смысловое уточнение было призвано не допустить медленной эрозии монаршей законодательной и судебной власти и одновременно способствовать укреплению королевских экономических ресурсов. Хотя строгий отбор духовных и светских авторитетов предполагал углубление почтения и послушания властям, все эти именитые архиепископы, епископы, графы и королевские вассалы оставались представителями правящего слоя так называемой имперской аристократии и таким образом частью той системы правонарушений, угнетения и отказа от выполнения приказа, которую как раз и предстояло преодолевать.

А пока эгоизм семьи и региона преобладал над государственными интересами, требованиями императора и его двора. На закате правления Карла общий тон капитуляриев становится все более заклинающим, озлобленным и даже отрешенным. Об успехе его «проповеди» говорить было рано, ибо монарх, как он сам подчеркивал еще в 802 году, не был в состоянии «дойти» везде и до каждого. Конфликт интересов между верхними слоями общества и правящей властью не поддавался разрешению средствами все еще полуархаичного века по крайней мере в пользу центральных властей за счет руководящих элит.

Немногие общественные выдвиженцы так и не сумели устранить эту элементарную нехватку лояльной администрации на местах. О характерных трудностях, с которыми столкнулись такие выдвиженцы на службе у короля, свидетельствует типичная история жизни Эбо. Ему впоследствии суждено было стать архиепископом Реймским. За несвоевременное выдвижение своего фаворита Эбо на роль главы архиепископии Людовик Благочестивый заслужил гневную критику собственного биографа, гордившегося аристократическим происхождением епископа Трирского Тегана.

К столь очевидным недостаткам в персонально-институциональной сфере добавился культурный разрыв между отдельными землями империи франков, что также неблагоприятно сказалось на эффективности управления. Это проявилось не только в вопиющей неодинаковости внедрения письменности в управление и судопроизводство, но и в принятии и восприятии христианства, заповеди которого Карл однозначно сделал отправными при составлении программы своего правления. Неодинаковые правовые взгляды и отсутствие базирующейся на них единой юридической практики также не удалось преодолеть на основе только одного графского служения. Вместе с тем королевский суд все больше превращался в инстанцию публичного уголовного права и лишь временами выносил образцовые решения, в то время как каждодневное судопроизводство погрязло в беспорядочном многообразии «без руля и ветрил».

Указания королевским эмиссарам составляют основу программного капитулярия, особенно положения и текст присяги на верность, которую должны были приносить все без исключения. Подчеркивается обращенный ко всем запрет угнетать бедных свободных, а также наносить ущерб фискальным владениям в ущерб королю. Далее речь идет об обязанности участия в воинском призыве. К жителям прибрежных районов имеет отношение указание о строительстве флота. В круг обязанностей королевских эмиссаров вхо-: дит также борьба с языческими нравами, недопущение святотатства в храмах, приготовления к введению (новых) мер и весов.

Насколько успешной оказалась эта программа, хотя бы в зачатках, нам неизвестно. Осенью 801 года и далее в 802 году Карл продолжил эти принципиальные усилия по внутренней консолидации своей империи. Наивысшей точкой отсчета стала попытка сделать так называемое народное право основой судопроизводства, зафиксировав его и обогатив обязательными добавлениями, с целью доведения до современного уровня и последующего расширения на основе определенных положений королевской власти. В случае если основой судебной практики станет писаное право, необходим единообразный, упорядоченный текст, учитывающий необходимые уточнения и дополнения, а также содержащий положения современного королевского права. Только благодаря этой обширной программе получило письменную фиксацию и дошло до нас по преданию восточнорейнское — «германское» народное право саксов, тюрингов и фризов.

Впрочем, одними приготовлениями к закреплению программы реформ императорское правление не исчерпывалось. Летом 802 года Карл отправился на охоту в Арденны. Он велел собрать oтряды из саксов против племен па другом берегу Эльбы и опустошить их земли. 20 июля 802 года в Ахен наконец-то прибыл слон из Багдада. Пятнадцатым сентября датирована одна из немногих подлинных грамот Карла из Вогез. В ней подтверждается владение монастыря Герсфельд. Королевский батрак Магинфред на основе полномочия, которое ему как серву (виллану) не полагалось, противозаконно передал его аббатству Винфрида-Бонифация. Поскольку Карл принципиально запрещал подобные сделки своих лично зависимых крестьян, в данном случае он сам из этого запрета сделал необходимые выводы.

В октябре состоялось общее имперское собрание в Ахене, о котором хорошо информированный хроник из Лорша пишет следующее: «[Тогда] он [Карл] собрал общий собор в указанном месте [Ахен]. Здесь он велел епископам вместе со священнослужителями и диаконами вновь прочитать все каноны, принятые священным собором, а также папские декреты. Монарх распорядился в полном объеме устно зачитать эти документы. Точно так же он собрал всех прибывших аббатов и монашествующих. Они попеременно собирались и зачитывали уставные правила святого Бенедикта. Посвященные в суть вопроса разъясняли устав в присутствии аббатов и монашествующих. Затем монарх обратился ко всем епископам, аббатам, священнослужителям, диаконам и собравшемуся клиру. Он призвал каждого на своем месте жить сообразно предписаниям святых отцов, а любые проявления вины и упущений среди клириков или в народе преодолевать на основе авторитета канона. В случае отступления в монастырях от устава святого Бенедикта следует их устранять в духе настоящего устава. Между тем император собрал и герцогов, графов и остальной христианский народ совместно с законодателями и велел зачитать все права, действующие в его империи, причем каждому его право. Монарх позволил каждому при необходимости исправлять относящееся к нему право, фиксируя таким образом исправленные формулировки, чтобы судьи судили на основе писаного права и не принимали никаких подношений и все люди, богатые и бедные, на просторах его империи познали суть справедливости».

Эта законоохранная и законотворческая деятельность не прекращалась до весны 803 года. Предание донесло до нас документы для клириков и монашествующих как результат раздельных заседаний собрания. Согласно свидетельствам хроник монастыря Лорш, до их сознания действительно доводился смысл канонов и устава бенедиктинцев, а также предлагались своего рода критерии для выявления принципиальных недостатков в подготовке священнослужителей.

В качестве обращенной к клирикам программы-минимум воспринимался призыв возносить молитвы за жизнь императора, его сыновей и дочерей, а также за благополучие империи. Далее излагается обязанность по церковному строительству, по смиренному сохранению святых мощей, но главным образом по проповедничеству во все воскресные и праздничные дни и по просвещению народа, до сознания которого следовало доносить глубокий смысл молитвы «Отче наш» и символа веры. Текст многократно иллюстрирует с помощью цитат предписания Римского собрания церковного права «Дионисия-Адриана», которое еще в 789 году составило основу «Общего увещания».

Затем речь идет об оформлении богослужения, пении псалмов по Римскому обряду, о катехизации еще не прошедших крещение, заупокойной мессе, формах распространения веры, исповеди и покаянии, а также о стиле жизни священнослужителей, призванных служить образцом для общины. Епископы должны воздерживаться от любых тиранических замашек, воздействуя на души верующих не столько страхом, сколько любовью. Священнослужители должны предостерегать членов общины от половых сношений между близкими родственниками, от блуда, умышленного убийства при отягчающих обстоятельствах и убийства без отягчающих обстоятельств, клятвопреступления и колдовства и тем самым соответствовать намерениям короля и осуществляемой им власти.

Хроника монастыря Муассак на юге Франции подтверждает и дополняет эти источники, указывая прежде всего на стремления Карла приспособить мессу и пение псалмов к царящей в Риме традиции. В этой связи встает вопрос о создании школ певчих; на такие планы не могла не повлиять любовь Карла к мелодической декламации псалмов, хотя, по утверждению Эйнхарда, во время публичного богослужения он вполголоса подпевал певчим.