Тифлис

В Тифлисской духовной семинарии – самой престижной высшей школе Грузии, в которой преподавалась православная теология, – юного Сосо ждала совсем не такая жизнь, к какой он привык в Гори. Хотя задача данного учебного заведения состояла в подготовке священников, оно стало и своего рода рассадником революционной идеологии в силу царивший в нем репрессивной атмосферы и проводившейся здесь оголтелой русификации. В 60-е и 70-е годы XIX века в семинарии не раз вспыхивали бунты и возникали различные подпольные группы. В воздухе витали политические идеи, подрывавшие феодальные порядки, которые все еще существовали в этом учебном заведении. Великие национальные герои Грузии стали первым «оружием» борьбы за толстыми стенами семинарии. Джугашвили поступил в нее всего лишь через несколько месяцев после последней большой забастовки, парализовавшей деятельность данного учреждения. Он тут же проникся неприязнью к удушливой семинарской атмосфере и вскоре выступил против существующих порядков. В первый год своей учебы в Тифлисе он уже больше не был тем прилежным учеником, который вызывал восхищение у учителей в Гори, и в кондуитном журнале семинарии фигурируют записи о его недисциплинированности и дурном характере – как будто избавление от любящей, но, безусловно, и сдерживающей опеки со стороны матери позволило ему проявить свою истинную сущность. В частности, 21 октября 1894 года надзиратель сделал запись о том, что Иосиф Джугашвили, громко разговаривая и смеясь, мешал своим товарищам спать. Начиная с декабря наказания сыплются на него одно за другим: его то изолируют во время обеда от всех остальных, то заставляют есть в столовой стоя, то помещают на несколько часов в карцер…

Но какие же проступки он совершал? Это были всего лишь детские выходки не очень хорошо воспитанного юноши: он неподобающим образом вел себя в церкви, а именно стоял, опершись на стену; он слишком громко пел в церковном хоре и не реагировал при этом на замечания надзирателя; он терроризировал некоторых из своих товарищей; он опаздывал на утренние молитвы; он нарушал правила внутреннего распорядка семинарии, жизнь в которой текла строго по расписанию – как в казарме; он шумел в столовой; он частенько отсутствовал на занятиях[15]. Его достижения в учебе в первый год пребывания в семинарии – более чем скромные. Они весьма далеки от тех успехов, которых он достиг в духовном училище в Гори.

С началом нового, 1895 учебного года он тем не менее получает статус «полного пансионера»[16]. Жизнь в стенах семинарии была для него не очень радостной: кормили там плохо, а спали учащиеся по 20–30 человек в комнате, причем под постоянным надзором. Подобное добровольное заточение, чем-то напоминающее пребывание в тюрьме, казалось ему почти невыносимым. Узкая форменная одежда семинариста его раздражала. Он демонстративно показывал свое нежелание подчиняться существующим порядкам и вел себя все более и более строптиво. Подъем в семь часов, утренняя молитва, завтрак, занятия до двух часов, обед в три часа, перекличка в пять часов, вечерняя молитва, чай, самостоятельные занятия, отбой в десять часов[17]. Такой – строго расписанный и монотонный – образ жизни навсегда выработал у него аллергию к жесткому распорядку дня.

Учебные дисциплины, которые он должен был изучать, не пробуждали в нем ни любопытства, ни жажды знаний: богословие, священное писание, литература, математика, история, древнегреческий и латинский языки. По воскресеньям и праздничным дням ему приходилось участвовать в религиозных церемониях, длившихся часами. Нескончаемые наказания постоянно выводили его из душевного равновесия. Между этим – все более и более строптивым – учащимся и руководством семинарии, пытающимся усмирить его и заставить выполнять свои требования, сложились очень напряженные отношения. Неподчинение стало нормой его поведения.

Юный Иосиф страстно любил читать, но отнюдь не религиозные книги. С самого начала своей учебы в семинарии он интересовался исключительно произведениями светского характера, не включенными в программу обучения в семинарии. Он прочел – в упрощенном варианте – произведения Галилея, Коперника, Дарвина. Из истории наибольший интерес у него вызвала Парижская коммуна. Он с удовольствием читал также классическую русскую литературу – произведения Пушкина, Лермонтова, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Чехова. «Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с ней не расставался даже во время еды», – вспоминает Глурджидзе, один из его товарищей по семинарии. «Я не однажды отбирал у него ночью книгу и тушил свечу», – вспоминает другой его товарищ – Иремашвили. Новые сферы интереса юного Джугашвили еще больше отдаляли его от программы обучения в семинарии[18]. В кондуитном журнале семинарии скрупулезно зафиксировано, какую именно нежелательную литературу читал Сосо. Тридцатого ноября 1896 года надзиратель сделал следующую запись: «Джугашвили […] оказывается, имеет абонементный лист “Дешевой библиотеки”, книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него сочинение В. Гюго “Труженики моря”». Возле этой записи пометка: «Наказать продолжительным карцером. Мною был уже предупрежден по поводу посторонней книги – “93-й год” В. Гюго». Третьего марта 1897 года у Сосо забирают книгу Летурно «Литературное развитие различных племен и народов», и его опять сурово наказывают – надолго сажают в карцер[19].

Монахи следили за учащимися и за тем, что те читают, рылись в их карманах, подслушивали их разговоры, стоя за дверью, и тут же доносили о малейших нарушениях. Неповиновение юного Сосо вовсе не было в истории семинарии исключительным явлением. Начиная с 60-х годов XIX века очень многие учащиеся исключались из учебных заведений Тифлиса по политическим причинам. В 1885 году Сильвестр Джибладзе – бывший учащийся, исключенный из семинарии, – ударил ректора, сказавшего про грузинский язык, что это «язык для собак». Если Сосо не «бунтовал» из-за подобных лингвистических вопросов (он говорил по-русски в совершенстве, хотя и с сильным грузинским акцентом, избавиться от которого – к своему превеликому сожалению – он так никогда и не смог), то его однокашники – которые были немного постарше его – очень болезненно пережили ущемление их национального языка. В 1890 и 1893 годах случились вспышки недовольства, переросшие в забастовки. Местные власти закрыли семинарию на один месяц и исключили из нее восемьдесят семь учащихся, из которых двадцати трем запретили находиться в Тифлисе[20]. В их число попал бывший товарищ Сосо по Горийскому духовному училищу Ладо Кецховели, который был на три года старше Сосо и который сыграл ключевую роль в приобщении его к политической деятельности. Таким образом, молодой Джугашвили выражал свой личный протест на общем мятежном фоне.

В этот нелегкий период его жизни, когда он искал, по какому пути пойти, он написал на грузинском языке стихи и опубликовал их в 1895 году под псевдонимом «Сосело» в крупной грузинской газете «Иверия». Стихи эти, представлявшие собой сочетание народного романтизма и патриотических мотивов, воспевали главным образом природу и выражали сожаление по поводу тяжелой жизни крестьян. В стихотворении «Утро» («Раскрылся розовый бутон»)[21] он пишет:

Грузия, милая, здравствуй!

Вечной цвети нам отрадой!

Друг мой, учись и Отчизну

Знаньем укрась и обрадуй.

В июле 1896 года он, завершая свой творческий путь в качестве подающего надежды молодого поэта, публикует в газете «Квали» стихотворение «Старец Ниника».

После этого он присоединился к другим учащимся, решившим создать подпольный кружок молодых социалистов. В этот бурный период жизни Сосо его характер постепенно изменялся: из юного весельчака с душой нараспашку и с кипучей энергией он превращался во все более замкнутого, сдержанного и недоверчивого молодого человека. Тем самым он трансформировался в личность, о которой впоследствии станут говорить, что он уже в то время видел себя выдающимся руководителем, но еще не знал, против кого ему следует направить свою бунтарскую энергию. Наладить с ним отношения было нелегко. Может, потому, что он с самого начала пытался позиционировать себя в качестве лидера – кем-то вроде Кобы, о котором он читал, будучи еще подростком? Если в том или ином студенческом кружке его не избирали руководителем, он тут же организовывал другой кружок, чтобы быть в нем главным. В донесениях, относящихся к последнему году его обучения в семинарии – 1898–1899 учебному году, – он фигурировал как неисправимый возмутитель спокойствия. В частности, 28 сентября 1898 года надзиратель заметил в столовой группу учащихся, собравшихся вокруг Джугашвили. Он им что-то читал. Когда надзиратель подошел к ним, Джугашвили попытался спрятать исписанный им листок и лишь после настоятельного требования надзирателя отдал его. Выяснилось, что Джугашвили читал книги, запрещенные руководством семинарии, делал из них выписки и затем зачитывал их другим учащимся[22].

Сосо все чаще и чаще отсутствовал на занятиях и опаздывал на молитву, причем подбивал поступать точно так же и других учащихся, за что и его, и их частенько наказывали (например, его вместе с несколькими другими учащимися 5 класса посадили на полчаса в карцер за опоздание на занятие по литургии). Если Сосо приходил на молитву, он во время нее разговаривал, смеялся и подстрекал своих товарищей делать то же самое. Администрация семинарии чувствовала себя все более и более бессильной по отношению к этому учащемуся, который громко выражал свое недовольство, когда в его личных вещах рылись, вел себя с персоналом семинарии все более и более грубо, проявлял неуважение к некоторым преподавателям и подстрекал вести себя подобным вызывающим образом других учащихся[23]. Ни карцер, ни увещевания не помогали поставить его на место. В кондуитном журнале семинарии последняя запись, относящаяся к Иосифу Джугашвили, датирована 7 апреля 1899 года.

В заключительный период своей семинарской жизни Сосо уже читал произведения Маркса, Плеханова и, в конце концов, Ленина. Литература, история и политика становились его страстью. Книги именно такого рода он теперь и читал.

В 1898 году Сосо решил уйти из семинарии и заняться агитационной деятельностью среди рабочих. Он наконец-таки, двигаясь на ощупь, вроде бы нашел свой путь в жизни. В том же году он вступил в подпольную организацию «Месаме-даси»[24] («Третья группа»), представлявшую собой одну из первых социал-демократических структур Тифлиса. Его вдохновлял прежде всего пример Ладо Кецховели, которым он восхищался и который, будучи исключенным из семинарии, всецело посвятил себя революционной борьбе. После пребывания в течение некоторого времени в Киеве, где он попытался продолжить свою учебу, Кецховели нелегально приехал в 1897 году в Тифлис и начал вести там классическую жизнь профессионального революционера. Ладо работал печатником – обычное фиктивное занятие революционеров различных эпох – и постепенно организовал в Закавказье подпольные типографии. В 1900 году – то есть тогда, когда Сосо делал свои первые шаги на революционном поприще, – Кецховели обосновался в Баку и создал там типографию, в которой печатались нелегальные марксистские газеты – «Искра» и «Брдзола» («Борьба»). Сосо, будучи другом его брата Вадо, познакомился с ним в Тифлисе и затем частенько встречался с ним, пока их дружба не закончилась трагически. Кецховели в 1902 году арестовали, и затем его – в августе 1903 года – убил в тюрьме стражник, после того как он начал кричать в окошко своей камеры: «Долой самодержавие! Да здравствует свобода! Да здравствует социализм!»

Сосо ушел из семинарии 29 мая 1899 года, не сдав годовые экзамены и не закончив свою учебу. Поэтому он не получил никакого диплома и не мог стать – вопреки чаяниям своей матери – священником. Был ли он действительно исключен из семинарии, как указано в ее архивных документах, «за неявку на экзамены по неизвестной причине», или же, как утверждала много лет спустя его мать, его забрала оттуда она сама, потому что, живя в этом учебном заведении в слишком суровых условиях, он мог заболеть туберкулезом? Как бы там ни было, двойная жизнь – молодого подпольщика и недисциплинированного семинариста – отрицательно сказывалась на здоровье Сосо. Он становился все более бледным, его то и дело мучил кашель, он чувствовал себя изможденным. Впоследствии он скажет, что его выставили за дверь семинарии из-за марксистской деятельности. В течение всего периода обучения в семинарии он регулярно приезжал на каникулы в Гори. Он вернулся туда и после своего исключения из семинарии и находился там в течение всего лета 1899 года.

Двадцать восьмого декабря 1899 года бывший семинарист Джугашвили поступил на работу в Тифлисскую физическую обсерваторию[25] – не столько для того, чтобы там работать, сколько для того, чтобы у него, как у человека, занимающегося незаконной деятельностью, имелось легальное прикрытие. В обсерватории в его распоряжение была предоставлена рабочая комната (его первый «рабочий кабинет»), и это стало началом его личной жизни. В этой комнате он иногда принимал своих друзей, а иногда – рабочих, которых ему хотелось приобщить к революционной деятельности. Время от времени в ней проходили небольшие собрания. Иосиф становился настоящим революционером-подпольщиком. Вместе с несколькими товарищами он организовал рабочую маевку. Это скромное по своим масштабам мероприятие было похоже скорее на православный крестный ход, чем на массовое выступление пролетариата, однако на нем Джугашвили обратился ко всем собравшимся, и это стало его первой публичной речью[26].

Его в конце концов разоблачили. В донесении, полученном жандармским управлением Тифлиса и датированном 23 марта 1901 года, указывалось, что Джугашвили, работая в обсерватории, регулярно общался с рабочими и состоял в социал-демократической партии. Во время одного из обысков у него нашли книгу Прокоповича «Рабочее движение на Западе», в которой имелись сделанные рукой Джугашвили пометки и ссылки на запрещенные произведения. Было принято решение присвоить Иосифу Джугашвили статус неблагонадежного[27].

После этого обыска Сосо пришлось уйти из обсерватории и начать вести уже по-настоящему нелегальную и полную различных превратностей жизнь. За ним и за его ближайшими соратниками велась постоянная слежка. В одном из полицейских донесений того периода делается вывод: «Джугашвили – социал-демократ и ведет сношения с рабочими. Наблюдение показало, что он держит себя весьма осторожно, на ходу постоянно оглядывается»[28]. Сосо осознанно выбрал для себя такую нелегкую жизнь по нескольким причинам. Многими годами позже он даст по этому поводу разъяснения: «Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем неплохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из чувства протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые практиковались в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения»[29]. Таким образом, он хотел бороться с репрессивным и анахроническим режимом и своей главной задачей считал борьбу за свободу. Молитвы и религиозные ритуалы он сменил на марксистские кружки и пропагандистскую деятельность среди рабочих. «Месаме-даси» поручила ему проводить занятия в кружке, состоящем из рабочих железнодорожных мастерских. Его главными «духовными лидерами» были в то время три бывших семинариста: Сильвестр Джибладзе, Александр Цулукидзе и Ладо Кецховели. С ними он иногда заходил в редакцию газеты «Квали» («Борозда»), которая представляла собой издание либерального толка, но при этом еще и служила своего рода трибуной для руководителей «Месаме-даси». Именно они и надоумили его создавать кружки, в которых проводилось бы обучение рабочих. Сосо стал захаживать в перенаселенные рабочие трущобы в пригородах Тифлиса, в которых к сильному запаху дыма и копоти примешивался запах пота и нечистот. Он обучал рабочих марксизму в небольших группах по десять-двенадцать человек. Собрания обычно организовывались накануне праздников и выходных дней на квартирах рабочих в пригороде. Сосо на этих собраниях вел пропагандистские беседы, и очень быстро выяснилось, что он обладает способностью объяснять все коротко и доходчиво и имеет природный дар к обучению других людей. Даже не будучи выдающимся оратором, он умел вести разговор с рабочими и завоевывать их внимание. Предельная ясность его аналитических высказываний и его грубоватое красноречие оказались эффективными пропагандистскими средствами. В сравнении с затхлым психологическим климатом семинарии обстановка подпольной политической борьбы вызывала у него настоящий восторг. Он вскоре стал одним из самых активных членов небольшой группы, занимавшейся агитацией среди рабочих Тифлиса[30].

В возрасте двадцати одного года он уже всерьез занялся деятельностью профессионального революционера-подпольщика.