Последние годы пребывания у власти

Хотя Сталин и изолировал свою страну от остального мира, «в первые пять послевоенных лет происходило стремительное экономическое возрождение»[426]. Советские люди, бедные и изнуренные, собственными силами поднимали из руин промышленные объекты, строили и реконструировали заводы и фабрики, восстанавливали плотины и выкачивали воду из затопленных шахт, превращая их затем в шахты функционирующие. Благодаря этим сверхчеловеческим усилиям производительность труда выросла, и пятилетний план во всех базовых отраслях промышленности был перевыполнен. В период с 1947 по 1952 год зарплаты всем категориям трудящихся повысили. Первого марта 1949 года Сталин распорядился понизить цены на товары массового потребления: на хлеб и муку – на 10 %; на масло – на 10 %; на мясо, колбасные изделия и консервы – на 10 %; на водку – на 28 %; на духи – на 20 %; на шерстяные изделия – на 10 %; на велосипеды – на 20 %; на часы – на 30 %. Все это привело к понижению цен в ресторанах, столовых, кафе и других предприятиях общественного питания[427]. В последующие годы проводились новые снижения цен.

В последние годы пребывания Сталина у власти культурный уровень советских людей повысился и – что еще более важно – были успешно внедрены социальные гарантии (прежде всего пенсии, оплачиваемые отпуска, денежные пособия семьям погибших на войне и многодетным матерям)[428]. Именно тогда были заложены основы советской системы социального обеспечения, которая сохранится до самого распада СССР и которую преемникам Сталина оставалось лишь поддерживать и развивать.

Скрытой частью «айсберга» сталинизма были, конечно же, лагеря. Именно в эту эпоху их количество увеличилось – как увеличилось и количество высланных и депортированных (в их число, в частности, входили бывшие военнопленные из советских военнослужащих, «чуждые элементы» с территорий, недавно присоединенных к СССР, те, кто во время оккупации сотрудничал с немцами, члены националистических организаций). «Система лагерей достигла своего апогея в послевоенные годы»[429], а особенно в 1948–1952 годах.

Когда Сталин праздновал 21 декабря 1949 года свое семидесятилетие, его популярность достигла своего зенита. Ему отовсюду присылали подарки. Ведущие руководители мирового коммунистического движения прибыли в Москву, чтобы поучаствовать в этом событии. Из огромной массы ценных предметов, которые ему при этом подарили, он не оставил лично у себя абсолютно ничего, полагая, что данные подарки адресованы ему не как человеку, а как символу. Все было отдано в музей – музей подарков, полученных Сталиным.

Явно пресытившись всевозможными почестями, Сталин потребовал от своих соратников не присуждать ему больше наград. Он хотел избежать ситуации, при которой его ставят в известность о свершившемся факте, как это произошло в 1945 году, когда ему, не посоветовавшись с ним, присвоили звание Героя Советского Союза и звание генералиссимуса и наградили его орденом «Победа». Он тогда, придя в ярость, созвал своих ближайших соратников и устроил им сцену. Лишь в 1950 году, во время празднования Первого мая, он согласился принять награды, которые ему «пожаловали» в 1945 году. На семидесятилетие Сталина наградили орденом Ленина.

«Ублажаете старика… Здоровья это не прибавляет…» – так, насколько известно, сказал Сталин, подустав от множества оказанных ему почестей[430].

Он в то время находился на вершине своей славы и одновременно стоял на краю пропасти. В 1952–1953 годах он оказался в полном одиночестве. Он путешествовал все меньше и меньше, уже не покидал Москву и проводил бо?льшую часть времени в Кунцево. Рядом с его старой дачей построили маленький деревянный домик, в котором имелась большая центральная комната с камином. Сталин находился в ней преимущественно днем, уже не встречаясь со своими ближайшими родственниками – ни с дочерью, ни с сыном, ни с внуками. В часы отдыха компанию ему составляли лишь его личные охранники и Истомина. Он собирал их вокруг себя и рассказывал им случаи из своей жизни. Иногда он советовался с ними по текущим вопросам[431].

Порой ему доводилось общаться и с простыми людьми. В частности, 17 июля 1949 года произошла удивительная история. Когда он ехал под дождем на свою дачу в Семеновском, он увидел стоявших на автобусной остановке людей и приказал своему шоферу притормозить. «Дождь-то какой… А люди стоят под открытым небом. Давайте усадим их в машины и довезем до деревни. Тем более что время у нас на это есть. Пригласите людей с остановки», – сказал он своему охраннику. Охранник вышел из машины, подошел к стоявшим на остановке людям и пригласил их от имени Сталина сесть в его автомобиль и в автомобиль сопровождения. Никто даже и не пошевелился: все смотрели на него как на какого-то призрака, явившегося неизвестно откуда. Охранник доложил об этом Сталину. «Вы плохо приглашали, не умеете это делать», – сказал Сталин и сам вышел из автомобиля. Он подошел к автобусной остановке и заговорил со стоявшими там людьми. Поскольку места в его автомобиле и автомобиле сопровождения было мало, развозить всех этих людей по домам пришлось в два захода. Поначалу те, кто сел к нему в машину, смущенно молчали; затем Сталину удалось их «расшевелить», и завязался разговор. Сталин, чувствуя себя абсолютно раскованно, рассказал им о том, как погиб во время войны его сын Яков. Оказавшаяся среди этих пассажиров девочка-подросток поведала Сталину о своем горе: на фронте погиб ее отец. Впоследствии ей прислали от имени Сталина школьную форму и портфель[432].

Такие спонтанные встречи с простыми людьми Сталину нравились, а вот оваций толпы при его появлении он не любил. Он с неприязнью относился к почти пустым специальным поездам, на которых он ездил и которые еще больше изолировали его от народа, к пустым железнодорожным платформам, построенным для таких поездов, можно сказать, посреди чистого поля. Однако он ничего не мог поделать с системой, которую сам же и создал и которая все больше и больше лишала его возможности контактировать с простыми людьми. Порой, когда люди, увидев его, бежали толпой к нему навстречу, ему не хотелось их видеть.

Летом 1951 года он провел последний отпуск в Грузии: это было своего рода навеянное ностальгией возвращение на малую родину, которую он уже почти забыл. Узнав о его приезде, местные жители захотели его увидеть. На вокзале в Кутаиси земляки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагона, невозможно было сесть в машину и поехать… Люди бросались чуть ли не под колеса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой. Данное проявление чувств было неподдельным, искренним, шло от самого чистого сердца, но Сталина оно раздражало. Он уже давно привык к тому, что вокзал, когда он приезжает, пуст, что дорога, по которой он едет, свободна… Поэтому подобное излияние чувств его разозлило[433]. Где бы он ни проезжал, люди выходили из своих домов, чтобы его поприветствовать, клали ковры там, где он должен был проехать, бежали вслед за ним, вынуждали его выйти из автомобиля и посидеть с ними за столом. Почувствовав себя пленником такой народной любви, которую он совсем не ценил, Сталин был вынужден прервать свою поездку, и его «прощальный визит» в Гори и Тифлис не состоялся.

Светлана разошлась со своим вторым мужем Юрием Ждановым, в браке с которым у нее родилась девочка, названная Катей. Света сообщила о разводе с мужем своему отцу 10 февраля 1952 года – уже после того, как развод состоялся. «В результате этих событий возникли некоторые вопросы чисто материального характера, о которых мне захотелось с тобой посоветоваться, потому что больше мне ждать помощи неоткуда (на великодушии Юрия Андреича держаться очень неприятно). […] Я все-таки очень надеюсь тебя увидеть, и ты, пожалуйста, на меня не сердись, что я тебя оповещаю о событиях post factum. […] Твоя беспокойная дочь»[434]. Сталин стал помогать ей в новой жизни – жизни одинокой матери, воспитывающей двух детей. По его распоряжению ей выделили квартиру в знаменитом «Доме на набережной», который принадлежал правительству и в котором она жила вплоть до того, как уехала из СССР в декабре 1966 года. Сталин был доволен тем, что Светлана обосновалась за пределами Кремля. Он не раз и не два говорил своим детям, что государственные дачи, квартиры, автомобили – все это не принадлежит им, не является их собственностью. Однако встретился со своей дочерью он лишь осенью, да и то потому, что она настояла на том, что должна прийти к нему. Двадцать восьмого октября она написала ему: «Мне очень хочется повидать тебя. Никаких “дел” и “вопросов” у меня нет. Если бы ты разрешил и если это не будет тебе беспокойно, я бы просила позволить мне провести у тебя на Ближней два дня из ноябрьских праздников – 8–9 ноября. Если можно, я захватила бы своих детишек – сына и дочку. Для нас это был бы настоящий праздник. У меня все хорошо, устроилась я в городе удобно и очень благодарна за ту помощь, которую мне оказали». Для Сталина данная встреча стала запоздалым открытием того, как приятно быть дедушкой. То был момент психологического расслабления для этого замкнутого, холодного, сурового человека – такого, каким он стал в 1950-е годы. Присутствие внуков его умилило, и он всячески старался угодить Иосифу и Кате[435].

Светлана еще раз встретилась со своим отцом 21 декабря во время празднования его дня рождения. Он стал еще более щуплым, хотя и бросил курить. Сталин был болен, однако его лечащего врача – профессора Виноградова – арестовали. Другим врачам Сталин не доверял. Берии удалось убедить его, что этот авторитетный академик – «неблагонадежный». Когда Сталин узнал о его аресте, он пришел в ярость и отказался даже разговаривать с другими врачами, предложенными Берией, но при этом не сделал ничего для освобождения Виноградова, в котором как во враче очень сильно нуждался. Он стал лечить себя сам «бабушкиными средствами», каплями йода и таблетками, рекомендованными ему Поскребышевым – фармацевтом по образованию – без особого учета реального состояния его здоровья. Еще он ходил в баню – хотя это было отнюдь не желательно при его повышенном давлении – и, как обычно, выпивал во время еды немного грузинского вина.

Когда к нему – хотя и очень редко – приходила дочь, он неизменно брал из своих накопившихся зарплат (которые никогда не тратил на себя) какую-то сумму и отдавал ей. Он даже понятия не имел, сколько дает денег и много ли товаров на них можно купить, потому что уже много лет не ходил ни в какие магазины и ничего не покупал. Он взял себе за привычку давать Светлане деньги после ее первого развода и никогда не забывал добавить к ним отдельно еще немного, говоря при этом: «А это дашь Яшиной дочке»[436].

В декабре 1952 года Светлана встретилась со своим отцом в последний раз (затем она увидит его уже только тогда, когда он будет находиться при смерти). Однако то ли в январе, то ли в феврале 1953 года у нее состоялся с ним странный разговор по телефону, проливающий свет на тяжелую психологическую обстановку, сложившуюся в то время в верхнем эшелоне власти. Сталин сам позвонил ей.

– Это ты передала мне письмо от Надирашвили? – спросил он.

Она ему ничего не передавала, тем более что существовало железное правило: она не должна носить своему отцу чужие письма и служить «почтовым ящиком».

– Ты знаешь его? – спросил Сталин.

– Нет, папа, я не знаю такого.

– Ладно.

Сталин повесил трубку.

Надирашвили, как видно по его фамилии, был грузином. Он пытался уберечься от когтей Берии, преследовавшего его в течение уже многих лет. Берия засадил его за решетку и, судя по всему, намеревался убить. Однако Надирашвили удалось бежать. Затем он написал письмо Сталину, которое непонятным образом очутилось на столе у вождя. Именно поэтому Сталин и подумал, что оно, возможно, попало к нему через дочь. Надирашвили, по всей видимости, сообщал в письме что-то крайне негативное о Берии, на которого он собрал множество компрометирующих материалов. Рассказал ли Сталин Берии об этом письме? Это неизвестно. Очевидным является лищь то, что все тогда жили в обстановке страха. Вскоре после этого телефонного разговора Сталин умер. На следующий день после похорон своего отца Светлана встретила Надирашвили у порога своей квартиры. Он со слезами на глазах говорил что-то о смерти Сталина, о его трагической судьбе, о том, что у него, Надирашвили, есть документы, изобличающие Берию как врага народа, и что он послал копии этих документов Сталину, но, к сожалению, слишком поздно. Едва этот – разыскиваемый сотрудниками НКВД – человек ушел, как Светлане позвонил Берия. Он, видимо, узнал о том, что к ней приходил этот человек, и теперь пытался выяснить, где его можно найти. Поскольку Надирашвили сказал Светлане, что хочет встретиться с Ворошиловым или Жуковым, Светлана, заинтригованная тайной, связанной с этим грузином, отправилась к Ворошилову. Выслушав Светлану, тот то ли рассердился, то ли испугался и, побледнев, стал едва ли не упрекать ее за этот поступок, говоря ей, что все дела, касающиеся Грузии, Сталин доверял Берии. Светлане стало страшно. Она лишь в 1991 году решилась вспомнить об этом случае, который был хотя и банальным, но отражал ту атмосферу, которая царила в высших эшелонах власти[437].

Когда Сталин смотрел на пламя, пляшущее в камине его деревянного домика, или наблюдал за закатом, сидя на веранде своей дачи в Кунцево, чувствовал ли он, будучи уже почти стариком, хотя бы малейшие угрызения совести из-за того, что по его вине пострадало так много людей? Данный вопрос не имеет большого смысла, потому что Сталин всегда был уверен, что цель оправдывает средства. Он был уверен в правоте своего дела, был уверен в том, что действовал наилучшим образом, был уверен в правильности своей политики, пусть даже он иногда и признавал кое-какие свои ошибки. «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, – сказал он Молотову во время войны. – Но ветер истории безжалостно развеет ее!»[438]

Подытожив в своем секретном докладе на XX съезде КПСС преступления и ошибки, совершенные руководством страны в период нахождения Сталина у власти, Хрущев сделал следующий вывод: «Все то, о чем говорилось выше, было совершено при Сталине, под его руководством, с его согласия, причем он был убежден, что это необходимо для защиты интересов трудящихся от происков врагов и нападок империалистического лагеря. Все это рассматривалось им с позиций защиты интересов рабочего класса, интересов трудового народа, интересов победы социализма и коммунизма. Нельзя сказать, что это действия самодура. Он считал, что так нужно делать в интересах партии, трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции. В этом истинная трагедия!»[439]