Операция «Барбаросса»

В ночь на 22 июня 1941 года Германия все-таки начала осуществление своего плана нападения на СССР – плана «Барбаросса»: армии Третьего рейха вторглись на территорию Советского Союза без объявления войны. Drang nach Osten – «Натиск на восток», – о котором давно уже помышляли немецкие милитаристы, начал претворяться в жизнь. По замыслу Гитлера, молниеносная война Германии с Советской Россией должна была закончиться победой Германии еще до окончания ее войны с Англией.

Для правительства СССР нападение Германии именно в этот момент стало неожиданностью. «Я знал, что война скоро начнется, но я думал, что мне удастся выиграть месяцев шесть или около этого», – признался Сталин в августе 1942 года Черчиллю, упрекнувшему его за то, что он проигнорировал его, Черчилля, слова, когда он в апреле 1941 года предупредил Сталина о надвигающемся нападении Германии.

И в самом деле, пытаясь отсрочить столкновение с Германией, Сталин проявлял пассивность, чтобы не побуждать Гитлера ускорить дату нападения на СССР. Он до самого последнего момента отказывался объявлять тревогу, пытаясь избежать «провокаций». Когда же он наконец-таки подписал приказ о начале военных действий, тот поступил в дислоцировавшиеся возле границы войска уже после того, как немцы вторглись на советскую территорию[340].

Разгром и отступление Красной Армии в первые месяцы войны породили две легенды: первую – о том, что Сталин наивно поверил Гитлеру; вторую – о том, что Сталин в первые дни после начала вторжения немецких войск на территорию СССР впал в отчаяние. Молотов – с уверенностью человека, долго бывшего очевидцем важных исторических событий, отверг эти домыслы: «Сталин поверил Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял! И были на то основания. Гитлер обманул Сталина? Но в результате этого обмана он вынужден был отравиться, а Сталин стал во главе половины земного шара!»[341]

В предвидении войны, которую Сталин считал неизбежной, но начало которой он надеялся максимально оттянуть, он стал 6 мая 1941 года Председателем Совнаркома. Это был его первый официальный государственный пост. Ночное нападение Германии на СССР ошеломило политических и военных руководителей Советского Союза. Сталина – тоже. Однако он, отнюдь не впадая в отчаяние, решительно взялся за дело. В два часа ночи все члены Политбюро собрались у него в Кремле. Между двумя и тремя часами ночи, когда Шуленбург явился к Молотову, чтобы сообщить ему о начале войны, Сталин и Молотов немедленно составили обращение к народу, которое Молотов затем зачитал по радио в полдень 22 июня. Сталин же выступил по радио лишь 3 июля. Ему потребовалось несколько дней промедления для того, чтобы суметь оценить ситуацию во всей ее сложности и подыскать слова, необходимые для объявления всеобщей мобилизации. Речь, с которой он выступил по радио, свидетельствовала о его окончательной трансформации из революционера в государственного деятеля.

С самого первого дня войны к нему в кабинет лился непрерывный поток посетителей – и это свидетельствует о том, что он не впадал ни в отчаяние, ни в панику. В один лишь только день 22 июня – между 5.45 утра и полночью – он встретился в своем кабинете с Молотовым, Берией, Тимошенко, Мехлисом, Жуковым, Маленковым, Микояном, Кагановичем, Ворошиловым, Вишневским, Кузнецовым, Димитровым, Мануильским, еще раз с Кузнецовым, еще раз с Микояном, еще раз с Молотовым, еще раз с Ворошиловым, еще раз с Берией и еще раз с Маленковым[342].

На следующий день после начала немецкого вторжения – 23 июня – Сталин создал Ставку Верховного Главнокомандования, в которой объединил под своим командованием главных военных руководителей и некоторых членов Политбюро. Тридцатого июня был также создан Государственный комитет обороны. Ставка расположилась в Кремле. Система средств связи позволяла Сталину иметь доступ ко всем уровням военной иерархии – вплоть до командиров низшего звена. Девятнадцатого июля Сталин также стал народным комиссаром обороны, тем самым взяв на себя всю полноту ответственности за ведение войны. Работая по восемнадцать часов подряд и зачастую ложась спать прямо на диване в своем кабинете – не раздеваясь, как солдат на войне, – он держал в своих руках ниточки, тянущиеся со всех фронтов. Он и сам был своего рода фронтом…