Глава 35. Прибыль

Мадагаскар, где можно сэкономить деньги.

Рембо матери и сестре, 25 августа 1887 г.

Французский консул в Массауа французскому вице-консулу в Адене, 5 августа 1887 года:

«Господин консул!

Некий Raimbeaux, который утверждает, что был торговцем в Хараре и Адене, прибыл в Массауа вчера на еженедельном почтовом пароходе из Адена.

Этого француза, высокого и худого, с серыми глазами и усами, почти светлыми, но небольшими, привели мне carabinieri [таможенная полиция]. У месье Raimbeaux нет паспорта, и он не смог предъявить никаких доказательств его личности. […]

Я буду благодарен, господин консул, если бы вы смогли проинформировать меня об этом человеке, чье поведение несколько подозрительно. Этот Raimbeaux владеет чеком на 5000 талеров, подлежащим оплате по предъявлении в течение пяти дней месье Лукарди, и еще одним чеком на 2500 талеров к уплате одним индийским купцом в Массауа»[786].

Рембо путешествовал, будто границы прекратили свое существование или будто он снова надеялся быть под присмотром государственного чиновника. С другой стороны, поскольку один из кредиторов Лабатю пытался его выследить в Адене, и наверняка попытался сделать это через консульство, он, возможно, решил получить свой паспорт на безопасном расстоянии[787].

Реакция консула в Массауа на сероглазого скитальца была типичной: недоверие, за которым следовало уважение. Неделю спустя консул писал другу в Каирском апелляционном суде, горячо рекомендуя «месье Рембо Артюра»:

«…Весьма уважаемого француза, торговца-исследователя Шоа и Харара. Он прекрасно знает этот регион и жил там в течение более чем девяти [sic – семи] лет.

Месье Рембо находится на пути в Египет, чтобы немного восстановить здоровье после своего долгого напряжения. Он сможет передать вам новости от брата Борелли-бея, которого он встретил в Шоа»[788].

После того как его личность была подтверждена, из Адена был выслан паспорт. Рембо обналичил по крайней мере один из своих чеков[789], затем продолжил путь к Красному морю, возвращаясь тем же маршрутом, каким он прибыл сюда в болезни и отчаянии семь лет назад.

В Суэце французский консул был точно так же очарован. Он упомянул Рембо в своем следующем докладе французскому министру иностранных дел, как «человека, заслуживающего большого уважения и почета, который представляет Францию в Шоа»[790], что означает, что Рембо успешно продавал оружие Менелику, вопреки британскому запрету. Из Суэца он проследовал в Каир и снял номер в отеле «Европейский».

22 августа 1887 года важная каирская газета Le Bosphore ?gyptien («Египетский Босфор»), издаваемая братом Жюля Борелли Октавом, объявила о прибытии из Шоа «несколько дней назад» «месье Raimbaud, французского путешественника и бизнесмена».

Должно быть, он начал писать, как только добрался до отеля. 25 и 27 августа Le Bosphore ?gyptien опубликовал длинный отчет Рембо о его последней экспедиции. В нем содержалась вся жизненно важная информация о безнадежном проекте Ассальского озера, принесшей разочарование реке Аваш, последствиях разрушений Менелика и всплеске патриотизма в Абиссинии. Он также описал отличный новый маршрут из Шоа к побережью[791].

В докладе Рембо было больше точной детализации и анализа, чем в дипломатических депешах на протяжении нескольких лет. Он способствовал формированию французской политики и, таким образом, современной истории Восточной Африки. Подчеркивая бесполезный ужас таджурского маршрута, Рембо переключил внимание к участку побережья, известному как Джибути, «до сих пор совершенно пустынному». Строительство дороги в Таджуре – пустая трата времени, а в Джибути была вода, и расположена она гораздо ближе к Харару и новому пути в Шоа. Следует немедленно строить склады и казармы, хотя, конечно, торговцы должны быть предоставлены сами себе: «Нечего и говорить, что Джибути должна оставаться свободным портом, если мы хотим конкурировать с Зейлой»[792].

Такой бойкий отчет не был трудом сломленного человека. Прибывший с расторопным слугой торговец неопределенной национальности, который сидел за письменным столом в хорошо проветриваемом отеле, очаровавший соотечественников, чья помощь ему может потребоваться, имел скрытые резервы более чем в одном смысле.

По крайней мере, у Рембо осталось 7500 долларов (талеров) после того, как он заплатил 4000 долларов владельцу «Вселенной» и 866 долларов одному из кредиторов Лабатю. Он также заявил, что имеет 600 долларов наличными и получит 5800 долларов за недвижимость Лабатю. В записке к Барде о торговле в Шоа фраза «Я оставил слоновую кость» говорит о том, что, как предполагалось изначально, Рембо возвращается с мускусом и золотом. Маловероятно, что он так долго добирался до Адена с пустыми руками. По его расчетам, мускус и золото составили бы пятьдесят процентов прибыли в Адене[793].

Выручка Рембо от экспедиции к Шоа будет, таким образом, составлять 18 766 долларов или 84 500 франков. Его минимальная прибыль может быть оценена в 33 750 франков (около 100 000 фунтов стерлингов сегодня). Совокупная чистая прибыль составила 225 процентов от его первоначальных инвестиций. Фактическая сумма, возможно, была 62 550 франков, за исключением выручки от импортируемых товаров. Иначе трудно будет объяснить, каким образом он смог прогуляться по Красному морю, положить 16 000 франков в банк, провести семь недель со своим слугой в Каирском отеле и оставаться безработным в течение следующих пятидесяти дней.

Отчет, который Рембо приказал отправить аденскому консулу в том ноябре, – это танец с вуалью, заканчивающийся провокационным пируэтом и поспешным уходом: «Я имею честь объявить господину консулу о том, что отказываюсь впредь реагировать любым образом на любое требование касательно вышеупомянутого дела».

Даже если не вдаваться в арифметические подсчеты нельзя избежать настойчивых подозрений. Во-первых, несмотря на неоднократные требования в течение ближайших трех лет, Рембо никогда не предъявлял никаких документов, подтверждающих его утверждения, что он, а не наследники и кредиторы Лабатю были в убытке. Во-вторых, его запутанная бухгалтерия, несомненно, была результатом умышленной неумелости. Один французский бизнесмен, который знал Рембо в Адене и проработал двадцать пять лет с «большим количеством арабских, черных и белых торговцев», считал, что он «гораздо лучше многих других преуспел в ясном и аккуратном подведении баланса»[794].

Независимо от того, как подсчитывались суммы, Рембо всегда оказывается в выгоде. Самый успешный французский бизнесмен в Адене – мультимиллионер по имени Антонин Бесс[795], начал свою карьеру, получив работу у Альфреда Барде в 1897 году. Он утверждал, что заработал свое состояние, следуя «интуиции» Рембо[796].

Экспедиция в Шоа не только не провалилась, она оказалась более выгодной, чем Рембо надеялся. Смерть Лабатю была счастливой случайностью. Это был не Рембо из биографических легенд, а тот Рембо, кого Борелли видел в работе, – «озлобленный» человек, но не жертва жизненных обстоятельств: «Было очень интересно наблюдать за ним, когда после заключения сделки он отсылал своего человека, с издевкой глядя ему в лицо, а затем, полусмеясь, забавно подмигивал мне»[797].

Рембо преувеличивал жару, скупость его работодателей и свою некомпетентность, так почему бы не преувеличивать и его финансовые трудности? Рембо столь преуспел, описывая свои мнимые несчастья, что статус неудачника пристал к нему намертво. Удивительно, но образ Рембо в Африке воспринимается через призму его сфальсифицированных финансовых отчетов.

Как трагическая история неясных похорон Моцарта[798], фиктивный провал экспедиции Рембо в Шоа является частью поучительной басни, которая делает абсурдность его конца более сносной. Получается внезапный обрыв в хвосте аккуратной параболы. Проступки героя – разбазаривание таланта, отрицание религии Искусства, слишком большая оригинальность и др. наказываются неудачами в материальном мире. Его смерть прикрыта утешающей логикой и относится без доказательно к факторам судьбы: обычно это наследственное заболевание или таинственное невезение. Ложные сообщения об изменении Рембо на смертном ложе справедливо высмеиваются, но вместо этого принимается идея неотвратимого упадка.

Так или иначе, жизнь Рембо используется, несмотря на его собственную философию, для доказательства, что человеческое существование подвергается высшей форме управления.

Существует, однако, нечто в поведении Рембо, что создает впечатление неизбежного несчастья. Его письма к аденскому консулу имеют характерный тон самоуничтожения. Легенда о его грабительской миссии в Шоа рассказывается с каким-то мазохистским ликованием, которое вряд ли внушает уверенность в цельности его натуры – оскорбление должностных лиц, бездумная раздача слабительных, насильственный захват подштанников и сжигание тетрадей.

За несколько дней до своего тридцать третьего дня рождения Рембо по-прежнему ведет себя как преступник, ищущий наказания, беглец, который с нетерпением ожидает дня, когда его схватят. Только в этом смысле экспедиция в Шоа может быть названа провалом.

Рембо лечился в Каире в течение семи недель. У него был ревматизм в пояснице, левом бедре и колене, а также в правом плече. Это может объяснить его своеобразный способ передвижения, замеченный Арманом Савуре: «левое плечо всегда далеко впереди правого»[799]. Но ревматизм, кажется, прошел. Известия о его здоровье в целом солнечны до февраля 1891 года.

Мало известно о семинедельном отпуске Рембо в Каире, за исключением того, что он нашел его, – или утверждал, что нашел его, – необычайно дорогим и скучным. В отрывке из того, что может быть до сих пор не признанной перепиской с сестрой[800], он нарисовал значительно более веселую картину: Каир был «цивилизо ванным» городом, напоминающим Париж, Ниццу и Восток и где живут в европейском стиле»[801].

Он занимал время тем, что строил планы[802]: Судан снова был открыт для торговли; в Массауа итальянская армия приноравливалась к императору Йоханнесу и нуждалась в услугах предприимчивого торговца. Он снова размышлял о том волшебном месте, Занзибаре, «откуда можно совершать дальние путешествия в Африку», и «Мадагаскаре, где можно сэкономить деньги». Он также упоминал «Китай или Японию», но, видимо, лишь поддразнивал свою мать.

Все эти планы имели одну общую черту: желание избежать оседлого образа жизни и чтобы ему за это платили. 26 августа он попросил Географическое общество профинансировать экспедицию в регионе, который был «очень опасным для европейцев», в соответствии с ответом общества. (Письмо Рембо не сохранилось.) Возможно, он думал о неизвестных землях, которые он мельком увидел на обратном пути из Шоа, и об огромных бездонных озерах, которые, по слухам, лежат к югу[803].

К сожалению, он также думал об очень крупной сумме денег. Общество выразило сожаление, что оно не в состоянии финансировать его путешествие. Но даже прежде, чем он получил ответ, он планировал экспедицию иного рода. Рембо писал французскому консулу в Бейруте, спрашивая, где он мог бы купить четырех чистокровных ослов «в отличном состоянии», пояснив, что король Менелик надеется создать «мулов высшей расы».

Рембо получил паспорт для себя и Джами и, возможно, даже посетил Бейрут и Дамаск[804]. Единственное, что можно с уверенностью сказать, – что он вернулся в Аден 8 октября 1887 года и помог Альфреду Барде с бумагами[805].

Это было лишь временное решение. Когда он писал домой, на 22 ноября и еще 15 декабря он был «в добром здравии» и размышлял о чем-то гораздо более выгодном и легко поддающемся перевозке, чем сирийские ослы.

Большую прибыль, как он теперь знал, можно было получить в торговле оружием. Он также знал, что французское правительство предлагает огромные стимулы, чтобы обойти эмбарго на поставки оружия. Губернатор Харара Маконнен обещал закрыть британские торговые пути, если Франция разрешит импорт ремингтонов[806].

Рембо нашел то, что выглядело идеальным решением. Он попросил мать переслать письмо местному d?put? с письмом к министру колоний. Он, видимо, вспомнил, что d?put? занимается сталелитейным делом, что было к лучшему. Идея состояла в том, что, вместо того чтобы импортировать оружие и патроны, он будет импортировать оборудование для их производства. Это, говорил он министру, будет означать новые рабочие места и инвестиции, и это было добрым делом, ибо Шоа «христианская держава» и «друг Европы, и особенно Франции».

Одновременно он послал отчеты об абиссинских походах в несколько французских газет, а также письмо Полю Бурду, журналисту, которого Барде встретил на пароходе, предлагая свои услуги в качестве иностранного корреспондента[807].

Две схемы были взаимосвязаны. Решения в сфере внешней политики повлияли на торговлю; но, как его недавние разговоры с французскими дипломатами напомнили ему, эти решения принимались под влиянием людей, которые знают ситуацию изнутри, таких как Рембо, – особенно если представляемая ими информация появляется в газете, где она могла бы формировать общественное мнение.

Не было найдено ни одной газетной статьи, подписанной Рембо; но интересно, что, в конце 1887 года новости из Абиссинии в Le Temps («Время») начинают эхом повторять переписку Рембо. Le Temps рассматривалась как основной источник достоверной информации об этом регионе. Вскоре в палате депутатов были выступления, которые, казалось бы, непосредственно поддерживают интересы Рембо[808]. К 1890 году d?put?s были под впечатлением, что Харар приютил целое сообщество французских торговцев (Рембо был единственным): этим храбрым людям, которые защищают торговлю и «поддерживают в тех далеких уголках почтенную репутацию Франции», следует предложить посильную помощь[809].

Пока Рембо выжидал разрешения от министра на запуск военно-промышленной экономики в Южной Абиссинии, он согласился предпринять нелегальную миссию для парижского торговца оружием по имени Арман Савуре. Его работа заключалась в том, чтобы снарядить 225 верблюдов, несущих 3000 винтовок и полмиллиона патронов, и провести караван с побережья до Харара. Французский губернатор Обока согласился закрыть на это глаза.

Савуре предложил 1000 франков, но Рембо выторговал 2000. Савуре, очевидно, был предупрежден о своем партнере. Он больше волновался о Рембо, чем о туземцах или англичанах: «Если заплатить все деньги, как я могу быть уверен, что ты не остановишься при первом препятствии и что я не потеряю 2000 франков?»

Рембо, кажется, сдержал свое обещание. Министр отказал ему в импорте оружейного завода, и он до сих пор не имел постоянной работы. В любом случае Савуре уже подготовил путь: он нашел хороший «невольничий путь» и устроил так, чтобы boutre (арабский парусник) встретил Рембо в тихом месте на побережье.

1 февраля 1888 года Рембо писал инженеру Менелика Альфреду Ильгу, который отдыхал у себя дома в Цюрихе. Он поведал ему, что вот-вот уедет из Харара исследовать рынок камеди и смолы. Как подозревал Ильг, камедь и смола были лишь частью истории. Было бы нетипично глупо со стороны Рембо обсуждать контрабандную операцию в письме, которое почти наверняка будут читать английские и итальянские шпионы.

Он выступил из Адена приблизительно 14 февраля, пересек залив и добрался до Харара в рекордно короткие сроки – 25 февраля. Он вернулся в Аден к 14 марта. Альфред Ильг был поражен: «Полный вперед на всех парах! – слишком редкая вещь в этой части Африки».

По какой-то причине Рембо не смог доставить 225 верблюдов до побережья. Вся весна 1888 года по сути является одним из самых темных периодов его жизни в Африке. По поводу этой темноты в 1930-е возникали споры, которые грозили уничтожить репутацию Рембо, особенно его верительные грамоты представителя левого крыла, как раз тогда, когда его гомосексуальность и анархизм были предварительно приняты как часть респектабельного литературного предприятия.

22 мая 1888 года итальянский консул в Адене, Антонио Чекки, который встречался с Рембо в 1881 году, направил рапорт своему министру иностранных дел[810]. Рапорт был основан на данных британской разведки. Большой караван с рабами и слоновой костью видели у Амбоса 10 мая. Его вел сын небезызвестного работорговца Абу-Бекра «в сопровождении французского торговца Rembau, одного из умнейших и самых активных агентов французского правительства в этих регионах».

Аналогичное сообщение было отправлено в июне в министерство иностранных дел Великобритании, которое уже имело записку в своих делах о более ранней контрабанде оружия «француза по имени Rambon»[811].

В 1937 году Энид Старки, которая обнаружила этот рапорт, сделала поспешный вывод, что Рембо был работорговцем, и подкрепила свое заявление избирательным цитированием. Она также обвинила аденского торговца Сезара Тиана, который собирался было нанять Рембо, в операциях через те же «неприглядные каналы».

Воспользовавшись информацией, полученной от сына Сезара Тиана, итальянский критик Марио Матуччи в 1962 году реабилитировал как Тиана, так и Рембо, и продолжает делать это в ряде книг и статей. Суть его аргументации состоит в том, что Рембо, который находился в Хараре 3 и 15 мая 1888 г.[812], не мог быть в Амбосе 10 мая.

Дело тогда было закрыто. Сезар Тиан не был n?grier (работорговцем), он был достойным, уважающим себя торговцем оружием и политическим агентом. Поклонники Рембо вздохнули с облегчением и облили презрением Энид Старки. Хотя Матуччи сам представил ценные доказательства сговора европейцев с работорговцами, эффект его опровержения состоял в концентрации на вопросе об участии Рембо в работорговле на этом сравнительно шатком основании с последующей его реабилитацией.

Дело теперь должно быть возобновлено. Хотя Рембо никогда не стремился получать прибыль непосредственно от работорговли, совершенно ясно, что ни один европеец не мог сделать бизнес в Абиссинии без нее. При правлении Маконнена Харар снова стал одним из самых оживленных невольничьих рынков в Восточной Африке. Вот почему Рембо хотел, чтобы на работорговлю были продлены принципы невмешательства. Двуликий французский губернатор Обока действительно посоветовал партнеру Рембо Савуре использовать «невольничий путь», но не сопровождать караван, «чтобы французы не оказались замешанными в это из-за англичан»[813]. В подобных обстоятельствах частые ссылки Рембо на его собственное «порабощение» явно ироничны.

Отчет Чекки сам по себе совершенно правдоподобен. Рембо, возможно, не был штатным «агентом французского правительства», но, как епископ Таурин, который в конечном итоге был удостоен ордена Почетного легиона за службу Франции, он, конечно, позволял, чтобы его информация была использована в политических целях.

Решающий аргумент, что Рембо не мог быть в Амбосе 10 мая, был несколько ослаблен тем, что только один человек, который писал на эту тему (Дункан Форбс в 1979 г.), знал, где находился Амбос. Все остальные, в том числе Матуччи, помещают его на побережье, как можно дальше от Харара. Современное итальянское исследование показывает, что Амбос был расположен внутри страны в 50 километрах по прямой от Харара[814]. Именно там торговцы должны были выбирать свой окончательный маршрут: британский город Зейла, французская Джибути или уединенный участок побережья, где рабов можно загрузить на корабль, а оружие – выгрузить.

В течение двух имеющихся в распоряжении недель Рембо мог бы с легкостью присоединиться к невольничьему каравану в Амбосе 10 мая. В марте он проскакал 320 километров от побережья до Харара за шесть дней, а назад – за пять. Путешествие в Амбос было на 50 километров короче.

Это также соответствует вероятной последовательности событий. Савуре, с трудом сдерживая ярость, писал из Обока 26 апреля 1888 года: «Где верблюды, которых Рембо должен был привести из Харара?» Рембо, казалось, оставил своего партнера в беде. Но так как эти двое снова были в хороших отношениях год спустя, Рембо, должно быть, исполнил (или пытался исполнить) свою часть соглашения, – отсюда и его появление в Амбосе 10 мая[815].

К тому времени Рембо решил вернуться домой в Харар, с его высокогорным воздухом, его знакомыми запахами и дешевой стоимостью проживания. Там он мог бы помогать отчаянным людям, таким как Савуре, вытягивать все жилы в рискованных операциях, в то время как он будет собирать свои комиссионные. Опытный аденский купец Сезар Тиан согласился сделать Рембо своим единственным агентом в Хараре.

Рембо уже представлял огромный торговый центр «по образу и подобию конторы, которой я руководил, но с некоторыми улучшениями и инновациями». Он писал Альфреду Ильгу, призывая его не вступать в деловые отношения с греческой компанией в Хараре (просто «банда соглядатаев»), «и мы сможем – ты в Шоа, с твоим уникальным знанием людей, вещей и языков, а я в Хараре – организовать нечто такое, что принесет прибыль нам обоим».

Харар еще не оправился от бойни, к тому же ожидали голод; но для Рембо начиналась новая жизнь. «Следовательно, я снова буду жить в Африке, – сообщал он матери 4 апреля 1888 года, – и вы меня еще долго не увидите».