Глава 25. Мистер Холмс

Я не знаю ни одного препятствия, которое превосходит мощь человеческого разума, кроме правды.

Граф Лотреамон, песнь II

Через два месяца после своего двадцать первого дня рождения Артюр стоял у могилы своей сестры, потрясенный ее долгой агонией. Витали Рембо умерла от синовита 18 декабря 1874 года. Ей было семнадцать лет. Говорили, что она была «вылитый Рембо, если бы он был очень красивой молодой девушкой»[594].

Артюр всегда относился к ней как к любимой ученице и вряд ли оставался равнодушным к ее восхищению. Даже он нуждался в аудитории.

На похоронах некоторые из скорбящих заметили, что Рембо вдруг превратился в старика: пергаментного цвета череп на плечах юноши производил странное впечатление. Можно было предположить, что от перенесенного стресса у него выпали все волосы, однако причина была иной. Рембо какое-то время испытывал сильные головные боли; приписав их, как ни странно, своим густым волосам, он убедил парикмахера сбрить их. Верлен мог бы интерпретировать его постриг как религиозный жест, знак, что он готов к отпущению грехов. Отказавшись в очередной раз оплачивать «шлюх, выпивки и уроки игры на фортепиано», он писал Рембо:

«…Как я огорчен тем, что ты занимаешься всякими глупостями – ты, с твоим умом, столь подготовленный (возможно, тебя забавляет учеба!).

Я апеллирую к твоему отвращению ко всему и всем, твоему постоянному возмущению всем окружающим: возмущению справедливому по существу, хотя ты и не осознаешь его причины».

У Рембо не было такого простого противоядия от отвращения. Но то, что он провел следующие четыре года, странствуя по миру без видимой цели, не обязательно свидетельствует о смятении. Вполне возможно иметь ясное восприятие вещей, не зная, что и зачем ты делаешь.

Когда ночи стали теплее, он снова упаковал чемодан. На этот раз он собирался в один из крупнейших городов мира, Вену, якобы для того, чтобы совершенствовать свой немецкий, а затем в Варну на Черном море, надеясь, наверное, что болгарские националисты вербуют наемников. Его пунктом назначения была Россия, где его ожидало некое неуточненное «промышленное сотрудничество»[595].

Он добрался до Вены в начале апреля. И опять путь на Восток был перекрыт. Он нанял фиакр, заснул и был ограблен извозчиком. Изабель позже отказывалась верить, что ее брат был слишком пьян, чтобы отреагировать[596], но это, должно быть, был необычайно глубокий сон, если, как он рассказывал Делаэ, он очнулся на тротуаре без пальто, без шляпы и без денег. Его карта улиц Вены, от которой, очевидно, местному извозчику было мало проку, пережила ограбление и сейчас находится в библиотеке Шарлевиля.

Рембо сообщил об ограблении в венскую полицию, которая, демонстрируя талант широкого кругозора, выслала его как иноземного бродягу.

Как он помнил по своей первой поездке в Париж, официальное изгнание было дешевым способом путешествовать. Он мог бы просто просить милостыню на улицах, пока местные полицейские не арестовали бы его и не отправили в соседнюю землю. Он сам добивался своей высылки на всем пути через Южную Германию, пока не добрался до Страсбурга. Оттуда он прошел 290 километров пешком и вернулся в Шарлевиль.

Теперь его тело было настроено на большие расстояния, хотя и не всегда было способно их преодолеть. Как стихи или музыка, ходьба была ритмическим навыком, сочетанием транса и продуктивной деятельности. Описание Делаэ атлетического пешехода предполагает особое состояние бытия, счастливое делегирование ответственности в кровь и к мышцам: «Его длинные ноги спокойно делали огромные шаги; его длинные, размахивающие руки отмечали очень регулярные движения, его спина была прямая, голова поднята, глаза смотрели вдаль. Лицо его носило выражение сдержанного вызова, ожидая все без гнева или тревоги»[597].

Казалось, будто каждая дорога была обязана возвращаться по кругу в Арденны, пока не будет достигнута определенная скорость бегства. Если составить карту странствий Рембо, то станет очевидной их палиндромическая форма, которая прослеживается в некоторых из его «Озарений» – повторы вокруг несуществующего центра[598].

После быстрого восстановления сил в Шарлевиле он решил отправиться на север. Известно, что он ушел из дома незадолго до 18 мая, примерно 6-го, когда по стечению обстоятельств дотла сгорел шарлевильский коллеж[599].

Хотя не было никаких признаков предварительного планирования, Рембо собирался начать свое величайшее приключение. В течение многих лет считалось, что это заморское путешествие изобрели его первые биографы для развлечения легковерных читателей. Документальные свидетельства с тех пор оправдывали все, кроме самых экстремальных форм доверчивости.

В Брюсселе или другом «фламандском городе»[600] он встретил вербовщика в Нидерландскую колониальную армию. По сравнению с карлистскими desperadoes (головорезами) Нидерландская колониальная армия была эффективной современной организацией. За последние три года она подавляла небольшие бунты, которые грозили срывом поставок колониальных товаров из Нидерландской Ост-Индии. В это предприятие были вложены большие деньги.

Обычному наемнику эта «экспедиция» представлялась не менее экстремальной, чем «тур Кука». Внештатный агент в Брюсселе в тот год давал объявление в местной прессе для мужчин в возрасте от двадцати одного до тридцати семи лет, которые не имели «ни работы, ни семьи, ни денег» или которые «очень любят путешествовать» и которым «интересно посмотреть мир»[601]. В данном случае «мир» означал кишащие повстанцами леса бывшего султаната Ачех на острове Ява.

Рембо подписался в голландском консульстве в Брюсселе на шесть лет, что было минимальным сроком. Он получил единовременное пособие в размере 300 флоринов (сегодня около 1800 фунтов или 2800 долларов США) и билет на поезд в Роттердам с приказом явиться к командиру гарнизона[602].

Вместо того чтобы сбежать с деньгами, он поехал в Роттердам, откуда был переправлен в морской порт города Хардервейк. Он приехал туда на поезде ближе к вечеру 18 мая 1876 года. Его документы оказались в порядке, и его телосложение сочли достаточно крепким для войны в джунглях.

Тот Артур Рембо, которому так не хотелось нести воинскую службу во Франции, теперь оказался в ветхих бараках и учился пользоваться винтовкой и выполнять приказы на голландском языке.

В документах завербованный новый рекрут стирается до почти полной анонимности:

Лицо: овальное

Лоб: обыкновенный

Глаза: голубые

Нос и рот: обыкновенные

Подбородок: круглый

Волосы и брови: каштановые

Никаких отличительных знаков

Рост: 1 м 77 см [5 футов 10 дюймов]

Согласно плану последний контингент должен был отплыть на Малайский архипелаг 27 мая, но агенты не сумели набрать полный комплект. Поскольку операция зачистки началась еще в 1873 году, вернувшиеся солдаты распространяли слухи, что Ява была тропическим адом.

Рембо охлаждал свои подошвы в Хардервейке с 18 мая по 10 июня. Большинство его товарищей по оружию были профессиональными наемниками, бывшими заключенными и людьми, не привязанными к жизни. Там был также контингент итальянцев, которые уже хотели вернуться домой. Каждый вечер с пяти до девяти тридцати местные кабаки и бордели были переполнены солдатами, отягощенными внезапно появившимися деньгами, которые они могли потратить. Говорят, что Рембо коротал время с проституткой по прозвищу Rotte Pietje. Голландец, который утверждает, что спас его от сутенера, нашел Рембо «испорченным, школьником-переростком, который терял разум, когда пил джин», но ему, должно быть, было хорошо в ее обществе, поскольку он пробыл с ней до тех пор, пока корабль не отплыл[603].

После трех изнурительных недель запоя, блуда и базовой подготовки двести солдат под бой барабана промаршировали на железнодорожную станцию Хардервейка и сели в поезд на Ден-Хелдер, что на северо-западном побережье.

Теперь было слишком поздно дезертировать, но Рембо, видимо, решил посмотреть другую сторону мира. Будь то вымысел или реальность, но большинство поэтов-романтиков со временем превращались в буржуазных капиталистов. Рембо довел эту тему закоснелого идеала до нелепой крайности. Бывший коммунар присоединился к империалистической силе, единственной raison d’?tre (причиной, смыслом жизни) которой были деньги. Никто не вступал в Нидерландскую колониальную армию по идеологическим соображениям.

Туманная душа актера получает наслаждение от четко определенных ролей. Рембо уже воображал себя в новой роли в стихотворении в прозе D?mocratie («Демократия»). Согласно Делаэ, это – аутентичное звучание разговора Рембо: сардонический энтузиазм и потрясающая способность выстреливать залпы собственных словесных потоков, где бы это ни происходило. «Демократия», очевидно, служит прообразом приключений Рембо, но ее историческое предвидение, пожалуй, более замечательно. Это могла быть Нидерландская Индия 1876 года или Вьетнам век спустя:

«Знамя украшает мерзкий пейзаж, а наше наречье заглушает бой барабанов.

Самую циничную проституцию мы будем вскармливать в центрах провинций. Мы истребим логичные бунты.

Вперед, к проперченным, вымокшим странам! – К услугам самых чудовищных эксплуатаций, индустриальных или военных.

До свиданья, не имеет значения где. Новобранцы по доброй воле, к свирепой философии мы приобщимся; для науки – невежды, для комфорта – готовы на все, для грядущего – смерть. Вот истинный путь! Вперед, шагом марш!»

10 июня Рембо и 225 других рекрутов покинули Ден-Хелдер на трехмачтовом пароходе Prins van Oranje («Принц Оранский»). Следующим вечером судно пришвартовалось в Саутгемптоне и два дня принимало на борт припасы. Новобранцам выдали табак, трубки, игры на выбор и по куску черного мыла. Какой-то дезертир был выловлен из Солента[604], и 13 июня «Принц Оранский» отплыл в Гибралтар.

22 июня он достиг Неаполитанского залива, где итальянцы были взяты под особое наблюдение. Для Рембо первая часть путешествия была предварительным просмотром предстоящих прелестей. Вдали был виден Кипр, а затем, после Суэца, сомалийское побережье с его таинственными отдаленными империями, куда еще не добрались даже миссионеры. Капитанам не рекомендовалось бросать якорь: известно было, что местные племена подгребают на лодках и вырезают матросов.

Когда исчезли последние тучи, было роздано тропическое платье: белая льняная рубашка, синие брюки в белую полоску, берет в клетку. Для офицеров настала самая беспокойная часть рейса. В период с 26 июня по 2 июля девять человек прыгнули в Красное море и поплыли к берегу. По крайней мере один утонул.

После Адена корабль вошел в океанскую рутину. День начинался в 5 утра и проходил в обычных корабельных хлопотах, играх и лежании в шезлонгах под белым тентом, натянутым над палубой. После обеда час занятий скрадывал скуку. Чай и табак не переводились, а по субботам давали небольшой стаканчик бренди. Воскресенья отмечались свежим мясом и пирогами.

Две недели спустя показалась северная оконечность Суматры, а затем и порт. В 80 километрах к югу от экватора, в Паданге, «Принц Оранский» стал на якорь. На следующий день (20 июля) он прошел мимо тлеющих вершин Кракатау, держа путь в мелкое Яванское море, и через сорок дней после отплытия из Голландии вошел в мутные желтые воды Батавии (Джакарты). Термометр показывал 35 градусов по Цельсию.

Батальон Рембо переправили во временные казармы – перестроенную чайную фабрику в 10 километрах от гавани в районе Меестер-Корнелис. После десяти дней потения в бараках контингент из 160 мужчин – около сорока из них дезертировало или убыло по состоянию здоровья – был доставлен в гавань на гужевом транспорте и погружен на грузовой пароход на Самаранг. 2 августа за прибрежной дымкой проступили очертания переполненного судами порта. Изнемогая от жары, моряки со всего мира грузили чай, кофе, сахар, специи и хинин или наблюдали за прибытием очередной партии ничего не подозревающих наемников.

Рембо накапливал полезную информацию. Он отмечал корабли с европейскими флагами и, возможно, усваивал кое-какие обрывки языка от яванских солдат. Загадочное слово, что мучило комментаторов стихотворения в прозе «Молитва», «Бау» – летняя трава, жужжащая и зловонная», – считается некоторыми исследователями транслитерацией слова малайского диалекта «вонь»: пожалуй, это было одним из первых слов, которые великий французский поэт выучил за время своего краткого пребывания в Батавии[605]. Если бы не «бау», это стихотворение из «Озарений» можно было бы с точностью датировать более ранним периодом.

На Самаранге первый батальон сел в поезд до Тунтанга, а оттуда двинулся через крестьянские хозяйства и деревни в Салатига, в местность с более приемлемым для европейца климатом, находящуюся на высоте 610 метров над уровнем моря.

Через день после прибытия (3 августа) один француз из батальона Рембо умер. Вскоре последовали и другие смерти. Началась серьезная военная подготовка. Глаза, привыкшие к монотонному виду океана, сосредоточенно всматривались в темную массу незнакомой растительности за пределами лагеря.

С иммигрантским населением из китайцев, арабов и европейцев Ява была своего рода тропическим перекрестком, где человек во фланелевом жилете и белых брюках, с обожженным солнцем лицом и видом «сдержанного вызова» может легко сойти за колониста, торговца или даже натуралиста-исследователя. Несомненно, в таком костюме человеку было безопаснее, чем в форме Нидерландской армии оранжево-синей расцветки. Дезертиров всегда преследовали, и иногда они заканчивали свою карьеру перед расстрельной командой.

15 августа рядовой Рембо не появился на церковной службе, возможно не в первый раз. На вечерней перекличке он по-прежнему отсутствовал. В результате поспешного обыска его места в казарме обнаружили пару фуражир-аксельбантов[606], эполеты, две фуражки военного образца, шинель, два свитера, две рубашки, три галстука, две пары синих брюк, одну пару трусов, полотенце и деревянный сундук. Оружия не было. Не было и самого Рембо[607]. Отряд был послан в погоню.

У Рембо было достаточно времени, чтобы быстро спуститься к железнодорожной станции Тунтанг, прежде чем его отсутствие заметили. Но если бы он попытался сесть на поезд, его бы мгновенно поймали. Самаранг, где человек может раствориться в кипящем котле национальностей, был всего в 40 километрах, но для дезертира любой очевидный маршрут до него был недоступен.

Из сообщения на основе разговоров с Рембо можно догадаться, что он провел около месяца в скитаниях по Яве, «поглощая новые ощущения». Это вполне правдоподобно, если «месяц» заменить на «пару недель». Муж Изабель Рембо Берришон тупо ставит под сомнение весь этот эпизод в своей книге 1897 года, заявляя, что Рем бо «был вынужден… укрыться в страшных девственных лесах, где у орангутанов он научился спасаться от тигров и змей»[608].

Пожалуй, и неудивительно, что Берришон наделил орангутанов такой высокой умственной активностью.

Поскольку на острове было интенсивно развито земледелие, пища, особенно фрукты, была более доступна, чем на дороге из Парижа в Шарлевиль. Кроме того, Рембо только что прошел почти тринадцатинедельный курс военной подготовки, специально адаптированной к яванским условиям.

Возможно, его путь к Самарангу пролегал через леса и холмы, или же, что логичнее, он направился на восток в порт Сарабайя. Но как только Рембо перешагнул административную сеть Нидерландской колониальной армии, он в тот же момент исчезает столь же бесследно, как и яванский орангутан.

Один из африканских друзей Рембо говорит, что он также утверждал, что видел Австралию. Он мог сделать это только в августе 1876 года. Путешествие из Сарабайи в Пальмерстон (Дарвин) заняло бы по меньшей мере пять дней. Это вписывается в известную хронологию, к тому же один из списков слов Рембо содержит термин «ягоды вагга-вагга»[609], которые, очевидно, встречаются только в Австралии, но никаких твердых доказательств этому найдено не было[610].

Среди европейских моряков, которые надеялись покинуть Самаранг тем летом, был шотландец, капитан Дж. Браун, владелец небольшого парусного судна водоизмещением 477 тонн под названием Wandering chief («Странствующий вождь»)[611].

После отплытия из Саут-Шилдс за шесть месяцев до этого у капитана Брауна настали трудные времена. Через десять недель после того, как корабль достиг Батавии, человек упал за борт, и его сочли утонувшим. В июле, пока «Странствующий вождь» брал груз сахара в Самаранге, повар и еще один член экипажа были уволены по «болезни».

Капитан Браун готовился к опасному путешествию домой. Ему предстояло обогнуть мыс, испытывая недостаток в команде, состоящей из двух офицеров, четырех матросов и четырнадцатилетнего юнги.

В августе удача ему, похоже, улыбнулась. Просеивая людей с сомнительной репутацией, которые слонялись у пристаней и отелей Самаранга, а также у более мелких портов на яванском побережье, он сумел найти три замены: датского кока Ханса Ханссена; матроса Джона Хингстона, который служил лейтенантом на «Кливленде»; и человека по имени Эдвин Холмс, который утверждал, что он бывший член экипажа Oseco («Осеко»).

Даты и подробности путешествия домой на «Странствующем вожде» так точно соответствуют собственному отчету Рембо, что это почти наверняка был корабль, на котором он отплыл с Явы. Но, как обнаружила Энид Старки, никакого Рембо не было ни в числе членов экипажа «Странствующего вождя», ни в Генеральном реестре судоходства и моряков.

Для Рембо было бы глупо наниматься на судно под собственным именем. Голландская военная полиция просматривала списки команд кораблей, отплывающих с Явы, особенно с французами на борту. Поскольку представляется маловероятным, что Рембо обладал необходимыми навыками, чтобы выдать себя за голландского кока, и поскольку лейтенант Хингстон действительно уволился с «Кливленда» 6 июля, именно Эдвин Холмс попадает под подозрение.

Корабль «Осеко» действительно потерпел крушение в Индийском океане тем летом, об этом было хорошо известно в Самаранге. Но сколько людей знают, что имя Эдвин Холмс никогда не появлялось ни в одном списке, отчете или договоре, касающемся «Осеко» или любого другого корабля? Таинственный мистер Холмс материализуется в спертом воздухе Самаранга только для того, чтобы исчезнуть четыре месяца спустя, когда «Странствующий вождь» достигнет Гавра.

К тому же известно, что, тогда как члены экипажа «Осеко» получали по восемьдесят семь франков в месяц, мистер Холмс получал только семьдесят пять – меньше, чем четырнадцатилетний юнга.

Способность Рембо завоевать симпатии людей на ответственных постах многократно подтверждается. Кем бы он ни был, Эдвин Холмс, очевидно, достиг личной не совсем законной договоренности с капитаном: когда новые члены экипажа были зарегистрированы в Самаранге 29 августа, за день до отплытия «Странствующего вождя», Холмс, бывший член команды «Осеко», был вписан как принятый в команду капитаном Брауном 11 июля, за три дня до того, как был оставлен «Осеко» и, наверное, что важнее, более чем за месяц до того, как рядовой Рембо был объявлен пропавшим без вести.

«Остров Св. Елены, 4 ноября…

30 сентября в точке с координатами 31 градус южной широты и 31 градус восточной долготы [ «Странствующий вождь»] столкнулся с очень тяжелыми погодными условиями, с высокими волнами, смывающими все подвижные предметы с палуб и бросающими судно на концы бимса, в таком положении оно оставалось на протяжении 30 часов с люками и нок-реями в воде; было предпринято все, чтобы его выправить, но, сочтя, что с шестью футами воды в трюме сделать этого не получится, пришлось срубить бизань-мачту, а также фок– и грот-брам-стеньги. Некоторое количество сахара было смыто из грузового отсека, вследствие того что вода опустилась ниже»[612].

К удовольствию Рембо, мыс Доброй Надежды оправдал свою репутацию. Мужчины со «Странствующего вождя», которые радостно богохульствовали в ясную погоду, упали на колени и молились. Все рассказы Рембо, даже «Озарения», основывались на реальности, и нет причин сомневаться в истории, что, когда корабль стал на якорь у острова Святой Елены (что подтверждается корабельным дневником), он пытался поплыть к берегу, чтобы увидеть одинокую скалу, на которой Наполеон прожил свои последние годы. «К счастью, за ним нырнул матрос и вытащил его обратно на борт»[613].

Ввиду повреждения судна и продолжительности плавания, вполне возможно, что Рембо впервые ступил в Африку на Атлантическом побережье в Дакаре (о чем он сам сообщил Делаэ)[614].

Через девяносто девять дней после отплытия из Самаранга 6 декабря 1876 года «Странствующий вождь» встал в доке Квинстауна на южном побережье Ирландии.

Заключительные этапы путешествия Рембо, скорее всего, проходили по такому маршруту: из Квинстауна до Корка на поезде; паромом в Ливерпуль, потом поездом в Лондон и через Ла-Манш в Дьеп[615]. Оттуда он направился в Париж, где и был замечен на площади Бастилии скульптором по имени Виссо, одетый «как английский матрос», – отсюда и прозвище, бывшее в ходу у сплетников, знакомых с Рембо: Rimbald le marin («Рембад-мореход»)[616].

9 декабря он вернулся домой бородатый, обветренный и слегка страдающий ревматизмом[617]. Следующие несколько недель он не подавал признаков активности, похоронив себя со своими дорожными образами в доме матери. До конца января даже Делаэ не знал о том, что Рембо в Шарлевиле. 28 января 1877 года он писал их общему другу Эрнесту Мийо: «Он вернулся… из маленького путешествия – почти пустякового: из Брюсселя в Корк через Яву; затем в Ливерпуль, Le Havre [sic], Париж и, как всегда, закончил… в Чарльзтауне. […] И это еще не конец. Кажется, мы будем свидетелями многих других приключений»[618].

Немногочисленные критики, огорченные зрелищем упавшего занавеса, уже перелопатили «Озарения» в поисках образов этих приключений – гипотетическую батавскую вонь «бау», эпизод из его цирковой жизни «Парад», возможное описание Стокгольма в «Жизнях». Но Рембо прекратил вести записи. Теперь его единственной аудиторией был Делаэ и случайные собеседники в кафе.

Если и можно датировать какое-либо произведение этим очень поздним периодом, то это может быть только «Распродажа», которая, похоже, была вдохновлена полосой рекламы в газете. Рембо, возможно, хотел сделать ее последним «Озарением». Отсюда можно было бы сделать впечатляюще неоднозначный вывод. Была ли эта финальная распродажа банкрота-ясновидца, или он собирался начать дело под новым именем?

«Продается анархия для народных масс; неистребимое удовольствие для лучших ценителей; ужасная смерть для верующих и влюбленных!

Продаются жилища и переселения, волшебные зрелища, спорт, идеальный комфорт, и шум, и движенье, и грядущее, которое они создают!

Продаются точные цифры и неслыханные взлеты гармоний. Находки и сроки ошеломительны: незамедлительное врученье!

Безумный и бесконечный порыв к незримым великолепьям, к непостижимым для чувств наслажденьям, – и его с ума сводящие тайны для любого порока, – и его устрашающее веселье и смех для толпы.

Продаются тела, голоса, неоспоримая роскошь – то, чего уж вовек продавать не будут. Продавцы далеки от конца распродажи! Путешественникам не надо отказываться от покупки!»