14. Один

14. Один

В длинные зимние ночи, когда остаемся одни, Государев рассказывает мне о своих интересных приключениях и об огромных пространствах, пройденных его собственными ногами. Теперь мне понятно, почему Государев все знает, умеет жить, понимать людей я смело отправляется в далекий путь.

— А когда пройдет зима, мы тоже здесь жить будем? — задаю я ему вопрос.

— Что касается меня, — отвечает он, — то заранее могу сказать тебе, что с первыми же весенними днями меня здесь не будет, а ты можешь оставаться.

— Это почему же вы так говорите? — обидчиво спрашиваю я.

Я не могу даже мириться с такой мыслью, чтобы расстаться с Государевым.

— Если захочешь, пойдем тогда вместе встречать весну.

С этой ночи мы только и делаем, что мечтаем вслух об уходе из Орла.

И действительно, как только становится теплее и сходит снег, нам уже не сидится на месте.

В один солнечный голубой день мы закупаем все, что нужно на дорогу, весело и бодро покидаем Орел, направляясь к югу, туда, где на пути стоит Курск.

Только теперь я начинаю по-настоящему любить природу. Только теперь я оценивлю каждое дерево, каждую рaспускаюшуюся почку, каждую волну лесного аромата.

Как хорошо лежать на согретой солнцем земле и вдыхать в себя сладкий и тонкий запах цветущей земляники!

Как удивительно звонко поют весною птицы. Откуда берутся у них такие сильные звуки, такие бесконечные песни? А эта голубая чаща над землею с ее перламутровыми облачками, освещенными солнцем… Как хорошо думается, глядя в высоту, какие мысли приходят в голову, какая смелость живет в твоей груди, когда обнимаешь далекие горизонты и чувствуешь себя живым участником всей этой безбрежной, необъятной жизни!

Мы делаем большие перевалы, совершенно незаметно и без всякой устали. На рассвете, разбуженный моим спутником и учителем, встаю, закидываю за спину маленький мешочек, беру в руку палку, и мы отправляемся дальше. Бодро шагаем вперед, и, когда солнце встает над нами, мы уже отмахали двадцать верст.

— Теперь, — говорит Государев, — можно подзакусить и всхрапнуть малость.

Выбираем с большим знанием дела небольшой, но уютный клочок, где имеется все для нас необходимое: и ручей с ключевой водой, и лес невдалеке, и не совсем крутой откос, и озеро или река, где можно купаться и поплавать, а главное — вблизи села или деревни, где легко раздобыть картофель и кусок свиного сала.

Да, мы умеем жить. Это не то, что бедняки-горожане, бегающие по лавчонкам и базарам, ищущие, где подешевле можно купить луковицу или стакан молока. У нас всего вдоволь, а главное и самое ценное — это золотые солнечные дни, малиновые закаты и сиреневорозовые тихие восходы. Где найдешь, где увидишь такие картины, такую красоту и такой отдых!..

Моя радость велика потому, что со времени ухода из Орла я не испытываю ни малейшего огорчения, никакой усталости и никакого недостатка в насущном хлебе. И когда Государев, желая отрезвить меня, рассказывает о тяжелых днях бродяжничьей жизни, я не очень этого боюсь.

— Ну, так что ж, — говорю я. — Знаю, что неприятно ходить по дождю, шлепать босыми ногами по грязи, зябнуть холодной ночью, но не всегда же это бывает. Вот сейчас, когда мы сидим здесь на берегу этого зеркального озера и когда мне хочется немножко поспать под звонкий свист птиц, мне даже противно думать об угрюмой осени и о зимних метелях.

Так говорю я, не зная и не предчувствуя, какое огромное горе ждет меня впереди.

Середина лета. Стоят жаркие, душные дни. Мы забираемся куда-нибудь на дно обрыва или к подножию холма, куда не проникает солнце, и двумя серыми комьями лежим без движения, без дум.

Но чуть солнце склоняется к западу и раскаленный воздух теряет зной, как мы уже на ногах и шествуем до поздней ночи, наверстывая время.

Сегодня мы ночуем в степи, неподалеку от города Александровска, на берегу широкого Днепра. Завтра Государев выберет путь, и мы двинемся дальше.

— Здесь много дорог, — говорит Степан Гавриилович. — Пойдешь направо, вдоль Днепра — до Херсона доберешься, пойдешь налево — на город Екатериноелав наткнешься, а ежели вздумаешь прямо держать путь, то в Область Войска Донского попадешь — на родину Стеньки Разина. Вот, старик, сколько дорог перед нами.

— А где же Севастополь? — спрашиваю я.

— Отсюда дорога и на Севастополь. Пойдешь сначала направо, дойдешь до Мелитополя и по крымским степям доберешься и до Севастополя.

— Еще далеко?

— Нет, теперь уже недалече, верст триста, больше не будет.

Медленно начинает светать. Чуть-чуть светлеет синева, и далеко на востоке открывается оранжевая щель.

Там рождается солнце. Государев встает и велит мне собираться в путь. Идем прямо на Александровск. В светло-серых сумерках рассвета видны очертания города.

Немного времени спустя мы подходим к пристани — деревянный помост, а внизу караван больших, длинных, вместительных барж.

Тишина, безлюдье. Подходим ближе к воде.

На одной из барж, самой близкой к пристани, из трюма поднимается человек. На нем парусиновые штаны и больше ничего.

Серой пылью покрыто давно не бритое лицо, и опущены вниз длинные, тонкие светлорусые усы.

Не спеша поднимается он на борт, ленивым движением сбрасывает штаны, становится на самый край и делает движение перед тем как броситься в воду.

— Тимоша! — вырывается у Государева.

Тот оборачивается, смотрит на нас, мгновенно натягивает на себя брюки и бежит к нам. Крепкое рукопожатие и радостные взгляды дают мне понять, что Государев неожиданно встретился с дорогим, близким ему человеком.

— Вот так встреча! — кричит весело и бодро Государев.

— А я, Степа, был уверен, что встретимся с тобой. А это кто? — указывая на меня, спрашивает Тимоша.

— Попутчик молодой, из самой Москвы шаландаемся с ним. Зимовали в Орле, а сейчас меня тянет на Херсонщину, а его на Севастополь.

Слова Государева меня пугают. Неужели мы с ним должны расстаться? Этого не может быть. Но судьбе угодно нанести жестокий удар по моей жизни.

Степан Гавриилович, после небольших переговоров с Тимошей, обращается ко мне:

— Ну, старик, прощай, спасибо тебе за компанию. Я уйду на Херсонщину, а ты прямым путем ступай к Черному морю.

Молчу, чувствую, как глаза мои наполняются слезами и у горла. застревает горький ком.

— А мне нельзя с вами? — сквозь сдавленные рыдания спрашиваю я.

— Нет, голубчик, три человека в пути — это уже шайка. Так ходить не принято. Да и зря ты печалишься. Попутчиков сколько хочешь: выйди на шлях и выбирай по своему вкусу любого.

Я плохо вникаю в слова Государева, но каждый звук его голоса ударяет меня по сердцу, и я готов кричать от отчаяния. И наконец происходит то, чего я больше всего боюсь: меня оставляет Степан Гавриилович.

Один… Один среди необъятных пространств… Куда итги?

Только теперь я понимаю, какое огромное значение для меня имел Государев. За его широкой спиною мне жилось спокойно. Он, мой учитель, защитник, ушел от меня… Бросил навсегда…

Я падаю на скамью, закрываю лицо ладонями и плачу горячими, болезненными, мучительными слезами.

Москва 1934 г.