Шёнерианцы и народный парламент

Решительнее всего против нового избирательного права выступали пангерманцы, требуя сделать немецкий язык государственным и изменить административное деление империи таким образом, чтобы обеспечить немцам большинство в парламенте. Теперь они полагали, что неразбериха, возникшая в Рейхсрате в результате введения нового права, подтверждает их правоту и является логическим следствием равноправия и демократии.

^{Демонстрация перед зданием парламента 2 октября 1910 года}

Они обвиняли правительство в том, что именно оно «затеяло всю эту избирательную реформу, чтобы превратить созданное немцами и веками управлявшееся немцами государство в славянское государственное образование и придать ему славянский характер»[539].

По мере того, как многонациональная империя становилась всё менее управляемой, а народный парламент — всё более неработоспособным, пангерманцы всё громче превозносили былую гегемонию немцев и их превосходство над другими якобы отсталыми народами, «народами рабов». Они утверждали, что в те времена, когда немцы, благодаря выгодному для них куриальному голосованию, имели большинство в Рейхсрате, парламент ещё функционировал. Впрочем, это большое преувеличение.

Народный парламент они насмешливо называли «аппаратом по поглощению депутатского жалования»[540]. Франц Штайн, соратник Шёнерера по партии, поносил «безвольных, трясущихся от страха народных представителей» и считал, что «всё их геройство — лишь нелепый фарс, достойный театра марионеток»[541].

А депутат-пангерманец Винценц Малик высказался следующим образом: «Уважаемое собрание! Мы находимся на пороге великого хаоса, какого Австрия ещё не знала, и всё это, уважаемые господа, из-за того, что этому многоязычному государству наклеили универсальный пластырь под названием «избирательная реформа»; пластырь этот навязали добропорядочным и благоразумным обитателям нашей империи Хофбург и правительство в союзе с социал-демократами. Господа думали, что избирательная реформа истребит на корню межнациональные конфликты, но господа вляпались в дерьмо. Вот пусть и думают теперь, как выбираться!»[542]

Сходные аргументы встречаем и у Гитлера в «Моей борьбе»: Образование парламентского представительного органа без предшествующего утверждения и закрепления общего государственного языка стало началом конца главенства немцев в монархии. Однако и государство как таковое было с этого момента обречено. Всё последующее стало лишь исторической ликвидацией империи. Наблюдать за этим распадом было столь же устрашающе, сколь и поучительно[543]. В парламенте полного краха удавалось избежать только потому, что немцы в ущерб себе шли на недостойные уступки и исполняли практически любое требование шантажистов[544]. После введения нового избирательного права страна опустилась до уровня возглавляемого парламентом, ненемецкого хаоса[545].

На посту рейхсканцлера Гитлер не уставал излагать «имперским немцам» австрийскую историю. Например, в 1942 году: Австрийское государство…! Чего там только не было — и тем не менее! Центральная власть не в состоянии удержаться, если вводишь всеобщее равное прямое голосование… А до той поры немецкое меньшинство прекрасно управлялось с остальными, так что нельзя сказать, что это умеют делать только англичане! У немцев это тоже хорошо получалось[546].

Однако фиаско многонационального парламента было связано не с недостатками демократии и равенства, как победоносно утверждали пангерманцы, а исключительно с несовершенством парламентского регламента. Именно по этой причине нацеленное на работу большинство оказывалось бессильно против радикального меньшинства, терроризирующего парламент. Против чешских национальных социалистов — с одной стороны, и пангерманцев — с другой. Ни в каком другом учреждении молодому Гитлеру не удалось бы настолько хорошо изучить власть террористического меньшинства и бессилие огромного аппарата, как в Императорско-королевском рейхсрате в Вене.

Парламентские речи депутатов-пангерманцев перепечатывались в партийных газетах. Например, газета «Альдойчес Тагблатт» напечатала выступление Карла Иро под придуманным им самим заголовком: «Боже, избавь нас от этого австрийского зла! Аминь»[547]. Иро повторяет обычные претензии пангерманцев к правительству, критикует его за бездействие в области социальных реформ, утверждая, что доходы государства «бросают в пасть военного молоха». Но главный объект критики для автора статьи — якобы существующая в государстве «система привилегий для славян и дискриминация немцев». Это выражается, в частности, в вопросе о языке: «Никогда раньше права немцев в том, что касается допуска на государственную службу и продвижения по служебной лестнице, не ущемлялись настолько сильно в пользу славян, и никогда ещё требование немецкого народа вести в немецких областях делопроизводство только на немецком и допускать к рассмотрению дел в суде только немецких судей не отодвигали в сторону так презрительно и непристойно».

«Новый народный парламент с его слепой преданностью и услужливостью правительству во многих отношениях хуже, чем старый, избранный по куриям». Этот парламент — «мнимо-конституционное чучело». И главное: «Героям 1848 года и в страшном сне не могло присниться, что оплот свободы, в борьбе за который они проводили годы в застенках, проливали кровь, рисковали жизнью и свободой, окажется спустя шестьдесят лет таким слабым и чахлым, каким он стал сегодня». «Австрии» угрожает «абсолютное главенство славян, а немцы будут играть роль илотов, платящих налоги, и разделят судьбу саксов Зибенбюргена». Эти устремления «тайно поддерживает и одобряет высшая власть страны» (здесь имеется в виду император).

Пангерманцы настроены «бороться самым решительным образом… против враждебной немцам австрийской системы и готовы посреди этого австрийского беспорядка, в котором нет нашей вины, который возник вследствие корыстолюбивых браков, высоко нести знамя пангерманской идеи до тех пор, пока не придёт время и её можно будет претворить в жизнь». Под «пангерманской идеей» подразумевалось присоединение Немецкой Австрии к Германской империи.

Пангерманские газеты выходили небольшим тиражом и распространялись только в узком кругу партийцев и сочувствующих. Общественность не обращала на них внимания, крупные венские газеты упоминали их разве только для смеха. Любые внеочередные вопросы, поставленные пангерманцами в парламенте, не приносили результата, что только усиливало агрессивность этого сектантского меньшинства.

В «Моей борьбе» Гитлер возмущался замалчиванием пангерманских депутатов Рейхсрата в венской еврейской прессе: Выступать перед таким «форумом» — значит метать бисер известно перед кем. Вот уж правда смысла не было!… Депутаты-пангерманцы могли голос себе сорвать — результата никакого. Пресса или замалчивала их выступления, или преподносила их вырванными из контекста, так что смысл искажался или вовсе утрачивался, и общественность, таким образом, могла составить себе лишь негативное мнение о намерениях нового движения. Было совершенно неважно, что говорили отдельные выступающие, главное — то, что из этих речей потом печатали[548].

Гитлер полагал, что для пангерманцев лучше было бы создать внепарламентскую оппозицию, а не направлять в Рейхсрат троих депутатов от партии (этот вопрос после 1907 года активно обсуждался и шёнерианцами): Следует ли идти в парламент, чтобы его уничтожить, чтобы его, как принято говорить, «подорвать изнутри», или следует вести борьбу против этого учреждения, нападая снаружи? Они отправились внутрь и проиграли[549].

Единственный положительный момент во введении всеобщего избирательного права Гитлера видел в том, что оно привело к краху государства Габсбургов: Чем больше языковой хаос разъедал и разрушал парламент, тем ближе был час распада этой вавилонской империи и тем ближе, таким образом, час свободы моего народа — австрийских немцев. Лишь благодаря этому свершится однажды присоединение к родине-матери[550]. Все эти фразы, вплоть до последнего слова, можно было бы переписать из газеты «Альдойчес Тагблатт».