Иммиграция на рубеже веков

После 1867 года соотношение сил на политической арене Дунайской монархии начало меняться, причём не в пользу немцев. Сначала — в связи с разделением на Транс- и Цислейтанию, затем — из-за либеральной конституции 1867 года, действующей в западной части империи и гарантирующей каждому гражданину защиту его национальных прав. Введённое в 1906 году всеобщее равное избирательное право окончательно ограничило политическое влияние немцев, так как их доля в общем составе населения невелика: в Цислейтании немцев — всего 35,6%, а во всей Австро-Венгрии — и того меньше. При новой демократической системе немцы распростились со своим привилегированным положением, по традиции и сначала делили власть с другими национальностями, а в итоге смирились с доминированием «ненемецкого» большинства. Процесс протекал крайне болезненно, на фоне ожесточённой межнациональной борьбы.

До 1867 года в школах и университетах преобладал немецкий язык, теперь его всё больше вытесняли местные языки коронных земель. В 1867 году занятия на немецком велись в большинстве, а в 1905 году — только в половине гимназий, в 1912/1913 учебном году — лишь в 43% гимназий. Тенденция сохранялась[1174].

В Галиции, например, число жителей, называющих родным языком польский, выросло на 17%, а доля немецкоязычных упала на 57%[1175]. В Буковине число польскоязычного населения выросло почти на 40%, румыноязычного — почти на 20%, а немецким языком пользоваться фактически перестали. Перемены были обусловлены не только выездом немцев с этих территорий, но и тем, что многие двуязычные граждане, к тому же зачастую смешанного происхождения, теперь стали называть себя поляками, а не как прежде — немцами.

Немецкий язык особенно заметно сдал позиции в чешских землях, в индустриально наиболее развитом регионе монархии. Чехи были второй после немцев нацией Цислейтании по политическому весу, отличались высоким уровнем образования и эффективной экономикой. Чехи составляли жёсткую конкуренцию богемским немцам, тем более что их рабочая сила стоила дешевле. Не выдержав давления, многие рабочие из богемских немцев уезжали в Саксонию или Нижнюю Австрию. Чехи, напротив, приезжали. Таким образом регионы, прежде немецкоязычные, становились двуязычными. Ещё и потому, что у чехов рождаемость была выше, чем у немцев. С 1900 по 1910 год доля чешского языка в богемских землях выросла более чем на 40%.

Например, город Будвайс (сегодня — Ческе-Будеёвице) в Южной Богемии в середине XIX века был чисто немецким, в 1880 году численность немцев и чехов сравнялась, в 1910 году немцы составляли уже только 38,2% населения, и тенденция сохранялась[1176]. В Праге, включая предместья, проживали в 1880 году 228.019 чехов и 41.975 немцев — соотношение составляло примерно 82% к 18%. А в 1900 году — 92,3% к 7,5%[1177]. В 1910 году в городском совете Праги не осталось ни одного немца.

В 1909 году из немецкого посольства озабоченно писали в Берлин: «Немцы в Судетской области вынуждены держать оборону против чехов, причём уже давно. Чехи систематически добиваются того, чтобы создать государство в государстве, включающее Богемию, Моравию и Нижнюю Силезию, с единым ландтагом всех «Земель Богемской короны» в Праге. Они хотят превратить это государство в некое подобие Венгрии, с чешским верховенством, чешским государственным языком и проч.» Богемские немцы проформа будут иметь равные права с чехами, «но на практике подвергнутся славянизации и притеснениям… Чехи работают на то, чтобы не осталось ни одной чисто немецкой части Богемии»[1178].

С Моравией, правда, в 1905 году удалось прийти к компромиссу («Моравское соглашение»). Однако переговоры об аналогичном соглашении с Богемией затянулись на годы, погубили несколько кабинетов министров, но результата так и не дали. Камнем преткновения стала столица региона — Прага. Чехи настаивали на исключительно чешском характере города. Немецкое меньшинство требовало сохранения двуязычия.

На «славянизацию» жаловались не только члены радикальных националистических партий. Всем немецким партиям, включая социал-демократов, либеральные объединения и христианских социалистов, было присуще национальное самосознание, пусть и в разной степени. Убеждению немцев в своей элитарности противостояло мощно растущее национальное и экономическое самосознание чехов.

Количество чехов в Вене увеличилось с 1851 по 1910 год примерно в десять раз[1179]. В 1910 году каждый пятый житель города был чешского происхождения, и приток чехов продолжался. Перспектива превращения Нижней Австрии и Вены в двуязычный регион казалась весьма реальной, но только в том случае, если бы приезжие не ассимилировались, сохраняя свою чешскую идентичность. Об этой проблеме во времена юности Гитлера обсуждавшейся весьма горячо, он упоминает и в «Моей борьбе»: Немецкие населённые пункты принимали на работу ненемецких чиновников и превращались медленно, но верно в опасные смешанные зоны. Процесс набирал обороты даже в Нижней Австрии, и многие чехи уже считали Вену своей столицей[1180].

Немцы, демонстрируя данные по налогам, пытались доказать, что лишь они имеют право на господствующее положение в Габсбургской монархии. Именно они обеспечивают существование «двора, армии и правительства, а также выживание балластных «ненемецких» наций». В то время как правительство якобы рассматривает их «лишь как губку, из которой можно бесконечно выжимать кровь и золото»[1181].

Статистик Антон Шуберт, придерживавшийся националистических взглядов, решил провести «сортировку по национальному признаку» каждой деревни и каждого министерства, чтобы доказать засилье чужаков. За основу своей классификации он взял не разговорный язык, а происхождение, о котором судил по фамилиям — крайне сомнительный метод, ведь население смешивалось здесь веками. Если так, то «славянином» окажется сегодня каждый четвёртый венец.

И всё равно «засилье чужаков» не казалось устрашающим. Тогда Шуберт обозначил некоторые социальные группы как «ненемецкие»: аристократию, даже немецкоговорящую, а заодно — «национально равнодушную немецкую буржуазию», прежде всего либералов. В результате подсчётов получилось, что немцы занимали в государственных учреждениях лишь 0,8% всех руководящих позиций: «Сегодня нами управляют чехи, поляки, южные славяне и феодалы; настоящих немцев уничтожили и истребили»[1182]. Эти «статистические данные», опубликованные в 1905–1907 годах в трёх томах, позже активно использовались националистами как оружие в политической борьбе.

Запугивание населения ужасающими картинами «славянизации» было широко распространено. Например, журнал «Унферфелыпте Дойче Ворте» в 1908 году писал о «попытках славянизации», предпринимаемых чешскими железнодорожниками, следующее: в городе Амштеттене, Нижняя Австрия, в мастерской одной из станций работают «уже 50 сынов Святого Вацлава», что составляет одну шестую часть от общего числа сотрудников. От газеты потребовали опровержения. Ответ: пойти на это невозможно, «потому что тот, кто будет пересчитывать, обнаружит в мастерской лишь шесть чехов, а словенцев и чехов, которые уже давно здесь живут, посчитает как немцев»[1183].

В 1942 году Гитлер обнаружил знакомство с подсчётами подобного рода, беседуя за ужином с Рейнхардом Гейдрихом: Чехи просачиваются везде, стоит только посмотреть на Вену. Накануне мировой войны среди 1800 высокопоставленных императорских и королевских чиновников[1184] немцев набралось бы едва ли 120 человек, а все остальные, включая высших сановников, были чехами[1185]. В соответствии с традиционно используемым принципом определения национальности по разговорному языку, по официальным данным на 1 января 1914 года из 6293 министерских чиновников — 4772 (75,8%) были немцы и только 653 (10,8%) — чехи[1186].

Однако не приходится сомневаться, что жители Вены, где ситуация из-за безработицы, дороговизны, нехватки жилья и нестабильного политического положения и так была непроста, испытывали настоящий страх перед увеличением числа приезжих, и прежде всего — чехов. На это указывает и венская присказка тех лет: «В имперской Вене всякий венец по морде — чех, по справке — немец».

Точно определить количество чехов, проживавших в Вене около 1910 года, невозможно. Но можно с уверенностью утверждать, что данные переписи 1910 года не соответствуют действительности, чехов в столице было гораздо больше, чем 100.000. Стоило только указать в анкете, куда мог любой заглянуть, что немецкий язык для них родной, как они автоматически становились «немцами» — так чехи спасались от дискриминации. Немцами считались и все обладатели свидетельства уроженца Вены.

^{После переписи населения. Подпись: Гномоподобный немецкий Михель и превосходящие его по численности чехи и евреи (1910): «Надо быть начеку, а то эти двое всё заполонят». («Кикерики»).}

Однако с учётом происхождения картина вырисовывается совсем другая. В 1910 году около 500 тысяч из 2 миллионов жителей Вены были родом из богемских земель. Если учесть поколение родителей, то наберётся ещё почти столько же. Значит, от четверти до половины жителей Вены (зависит от точки зрения) имели богемские корни. Число чехов среди них было куда больше числа немцев[1187]. И всё-таки данные о количестве иммигрантов не позволяют точно определить долю чехов в общем составе населения. Во-первых, не все они проживали на одном месте. Во-вторых, что ещё важнее, ассимиляция осуществлялась порой так быстро, что новоприбывший «онемечивался» буквально за несколько лет.

Чехи и чешки работали в Вене горничными, кухарками, нянями, портными, сапожниками, музыкантами, а также рабочими на заводах. Многие из них (ученики, служанки) проживали у своих работодателей, и это тоже способствовало ассимиляции. Чехов можно было встретить во всех районах города, в отличие от евреев, населявших в основном район Леопольдштадт.

Профессиональные поставщики рабочей силы привозили в Вену и совсем юных чехов, часто едва достигших десяти лет. Венские ремесленники разбирали их прямо на Вокзале Франца Иосифа, как на невольничьем рынке[1188]. Заплатив поставщику за труды и возместив дорожные расходы, они уводили детей, обычно не знавших ни слова по-немецки. В 1910 году в учениках у венских портных, столяров и сапожников ходило уже в два раза больше чешских мальчишек, чем немецких. Да и многие мастера были чехами по происхождению.

Помимо тех чехов, что постоянно проживали в Вене, были здесь ещё и чешские сезонные рабочие, т.н. «кирпичные чехи» и «мешальщицы раствора». С весны до осени они трудились на стройках и кирпичных заводах, а зимой возвращались в Богемию к семьям. Ещё в Вену на заработки приезжали молодые мужчины. Оставались здесь на несколько лет, копили деньги, набирались опыта и возвращались в Богемию. Там они вкладывали свои сбережения в предприятие или в строительство дома, стимулируя тем самым экономический подъём. Что ж, в Вене всегда было много чехов, но состав их постоянно менялся. Не случайно историк Моника Глеттер сравнивает столицу с «гостиницей, где свободных номеров нет, но постояльцы всегда разные»[1189].

Гнев на «славянизацию» дополнительно подпитывался чешскими террористическими акциями против пражских немцев и парламентской обструкцией чешских национальных социалистов. Немецкие националисты вымещали свой гнев на самом слабом звене в этой цепи — на венских чехах. Как правило, те не интересовались политикой, они просто хотели спокойно жить и работать. Однако они невольно попадали в жернова национальной борьбы в Богемии, становясь объектом агитации для чешских радикалов в Вене. Особенно после происшествий юбилейного года, когда в Праге ввели военное положение. Немецкие радикалы со своей стороны использовали венских чехов как заложников в борьбе с чехами в Богемии.

Таким образом, и в Праге, и в Вене, пострадавшими оказывались самые слабые. Если в Праге совершалось нападение на немцев, то на следующий день в Вене нападали на чехов, и наоборот. Если в Праге бойкотировали немецкие магазины («Не покупай у немцев!»), то в Вене начинался бойкот чешских магазинов («Не покупай у чехов!»), и наоборот.

Любое чешское собрание в Вене грозило обернуться беспорядками. Радикальные немецкие националисты нагнетали страх перед «засильем славян» и заявляли, что «крупные города Австрии, созданные потом и кровью немцев, захватывают славяне. Прага уже пала, Брюнн схватился с противником в жестокой битве, а Вену — какой позор для немцев! — уже называют самым большим славянским городом на континенте»[1190].

Недовольство вызывало прежде всего растущее экономическое самосознание чехов. К 1912 году в Вене открылись четыре крупных чешских банка. Газета «Бригиттенауер Бециркс-Нахрихтен» сокрушалась по поводу их успехов и ретивости: чешские банки работали с восьми утра до семи вечера, тогда как немецкие — только с девяти до четырёх. Кроме того, чехи предлагали более высокие проценты. Многочисленные чешские сберегательные и ссудные кассы, как утверждала газета христианских социалистов, «своими чешскими вывесками на венских улицах пытались превратить Вену в двуязычный город»[1191].

Пангерманцы требовали ограничить хождение чешских газет и угрожали предать огласке имена деловых людей, занимающихся их распространением. Однако большинство чешских изданий, выходивших тогда в Вене (общим числом 31, список опубликовал в 1909 году «Дер Хаммер» для доказательства мощи чешской прессы[1192]) — это мелкие газеты различных союзов и профессиональных объединений. Две самые крупные чешские ежедневные газеты — беспартийная газета для буржуазии «Виденски Денник» и социал-демократический листок «Дельницке Листы» — имели в общей сложности всего 20.000 подписчиков. Типографию социал-демократического издания громили трижды в течение одного года[1193]. В октябре 1909-го редакция, администрация и типографии обеих газет переехали в здание по адресу Штупергассе 5, поблизости от типографии «Альдойчес Тагблатт». С 1910 года в Вене крошечным тиражом выходила также немецкоязычная славянская газета, «Славишес Тагблатт» с подзаголовком «Беспартийный орган для соблюдения и защиты интересов славян».

^{«Солдатская милка». Подпись: «Обычные античешские стереотипы: честный немецкий Михель платит, а кормят только чеха. «Повариха Австрия: Господин хороший, платите за стол, будьте любезны, но на кухню я вас не пущу!»» (карикатура в сатирическом журнале «Кикерики», 25 февраля 1912 года)}

Немецкие фирмы, нанимавшие работников других национальностей, подвергались общественному и экономическому бойкоту. Газеты писали, что представитель союза «Зюдмарк» высказался так: «Вышвырнуть на улицу двести чехов — куда более патриотичный поступок, чем провести триста митингов или тысячу раз крикнуть «Хайль!»»[1194]

Скандалы возникали по любому, даже самому незначительному, поводу. Однажды кассир императорского и королевского благотворительного Общества помощи музыкантам, чех по национальности, растратил 8000 крон. Газета «Альдойчес Тагблатт» дала комментарий: «Музыкант он негодный, ему нельзя доверить даже ноты переворачивать, а внешность его — торчащие уши, землистый цвет лица, низкий лоб, нетесаная круглая голова и коварный взгляд — заставляет вспомнить одного из тех «типов» и «воров», которых можно увидеть в Пратере, в паноптикуме Пройшера за 20 геллеров»[1195]. Так читателям внушали мысль, что чехи — «люди низшей расы». Той же цели служили и карикатуры в каждом номере венского сатирического журнала «Кикерики». Пангерманцы считали, что «чехизация города» несёт с собой упадок культуры, а «наводняющий улицы Вены чешский сброд» отпугивает туристов[1196].

Бойкотировали даже популярное пиво «Будвайзер». Витрины фирменной пивной разбивали не один раз. Владельцы трактиров, обслуживавшие чешские союзы, были вынуждены им отказать. Иначе грозил террор! Так, в одном из трактиров разорвали в клочки чешские газеты и обклеили бюст, установленный там чехами, пропагандистскими националистическими наклейками[1197].

В национальную борьбу оказались втянуты даже сироты и найдёныши. Сиротские приюты в то трудное время были переполнены, детей нередко отдавали на воспитание в бедные семьи — например, крестьянам из предместий. Те получали деньги на содержание детей, они же — подрастающие работники. Но многие эти семьи были чешскими, а немецкие националисты протестовали против «превращения детей в чехов» и их «воспитания в антинемецком духе».

Бургомистр Люэгер поспешил утихомирить страсти, построив большой городской сиротский приют. Детей забрали из чешских семей и воспитывали отныне в христианско-социальном духе: немцами и католиками. Герман Белоглавек, христианский социалист чешского происхождения, с гордостью отмечал национальное значение этого заведения: благодаря реформе сиротских домов, «сотни немецких детей, подвергавшихся при либералах славянизации в чешских приёмных семьях, теперь останутся в лоне своего народа»[1198]. Немецкие партии активно противостояли протестам чехов в парламенте. Пангерманец Винценц Малик заявил под шум и выкрики: «Мы вовсе не против, чтобы чехи и другие народности жили в Вене, только пусть ведут себя тихо. Они здесь всего лишь гости, и наглеть не надо. Иначе мы объявим им борьбу, даже если придётся бороться со всем миром»[1199].

Венским чехам становилось всё опаснее собираться в общественных местах. Число членов чешских гимнастических и сберегательных союзов, кружков книголюбов, объединений путешественников и велосипедистов, клубов любителей пения уменьшалось. Призыв к чехам делать покупки только в чешских магазинах закончился плачевно: из тысяч владельцев чешских магазинов лишь несколько не побоялись войти в этот список, остальные устрашились террора и не захотели потерять клиентов-немцев. Деловые люди, уставшие от этого противостояния, по совету полиции прибегали к самозащите, снимали чешские вывески и вешали на их место немецкие[1200].

В те годы многие венцы отрекались от своих чешских корней и, переиначивали фамилии на немецкий лад, чтобы раз и навсегда избавиться от неприятностей. А были и такие, кто пытались спрятать своё «позорное» чешское происхождение за преувеличенной приверженностью всему немецкому. Как, например, христианский социалист Белоглавек, заявивший в ландтаге Нижней Австрии: «На меня нападают за то, что я якобы недостаточно немец и имя у меня соответствующее. Но моё произношение показывает, что я не чех. А среди тех, кто придирается ко мне по всякому поводу, есть и такой человек, которого раньше звали Врпутофатель, а теперь он называет себя Эмануэлем Вайденхоффером»[1201]. Речь шла о депутате от немецких националистов.