Февральская революция

Белзайс-парк — самая обыкновенная станция подземки в северо-западной части Лондона. В ней нет решительно ничего замечательного. Но для меня она имеет особое значение. И когда теперь, бродя по городу, я случайно попал на эту станцию, вот что нарисовала мне слегка затуманенная запись моей памяти.

* * *

…В тот день — 2 (15) марта 1917 г. — смутные волнующие слухи ползли по Лондону с раннего утра.

За неделю перед этим, в последних числах февраля, из Петрограда стали приходить необычные известия: «хвосты» перед продовольственными лавками увеличиваются, улицы города заполняются возбужденной толпой, на площадях устраиваются демонстрации, а вызываемые для подавления «беспорядков» казаки держатся со странными для них мягкостью и нерешительностью. Английские газеты день за днем, печатали эти сведения, воздерживаясь от всяких оценок и комментариев. И вдруг телеграммы и сообщения из России совершенно исчезли со страниц лондонской прессы. Точно ветром их сдуло.

Прошло пять дней. О Петрограде не было ни слова: ни военных сводок, ни политических новостей, ни сенсационных слухов о новых придворных назначениях. Что могло означать это странное молчание?

— Должно быть, случилось что-нибудь значительное, — думали и говорили лондонские эмигранты и с бьющимся сердцем ждали сведений с родины.

В тот день с раннего утра по городу-левиафану поползли смутные слухи. Откуда они взялись, никто оказать не мог, но все англичане сообщали «из самых достоверных источников», что в России происходят важные события, что власть перешла к Государственной думе и что Дума образовала правительство, составленное из представителей разных партий.

Весь день я ни на минуту не знал покоя. Я побывал в редакциях нескольких английских газет, посетил наиболее осведомленных из лондонских корреспондентов русской прессы, забежал в центральный комитет Независимой рабочей партии, с членами которого у меня были тогда хорошие отношения, к вечеру повидался с двумя знакомыми депутатами парламента, но нигде не мог узнать ничего определенного. Везде ползли все те же слухи, слухи, слухи.

Редактор крупного либерального органа многозначительно заметил:

— О, у вас в России сейчас должно быть жарко… Очень хорошо!.. Скоро мы совсем разобьем немцев!

А депутат-социалист в ответ на мои расспросы покровительственно заявил:

— В Петрограде, по-видимому, революция… Поздравляю вас!

И затем, спустя мгновение, добавил:

— Революционные армии всегда дерутся храбро, значит, мы скоро сотрем с лица земли прусский милитаризм… Очень хорошо!

Конечно, все эти рассуждения не могли меня удовлетворить. Мне страстно хотелось знать, что творится сейчас там, далеко, за морями и долами, за туманной гранью горизонта, и меня совсем не трогали военно-политические расчеты, связывавшиеся англичанами с русскими событиями. В моей душе происходила страшная борьба: я хотел верить волнующим известиям, — когда я думал о революции в России, вся кровь во мне загоралась, и мысль улетала куда-то в подоблачную высь, — и я боялся верить этим известиям, чтобы не обмануться в радостных ожиданиях, чтобы не пережить горечи острого разочарования. Усталый и недовольный, я вернулся поздно вечером домой и, наскоро поужинав, решил сразу же ложиться спать.

Мне не суждено было исполнить свое намерение. Едва я успел встать из-за стола, как в передней длинно и настойчиво задребезжал электрический звонок. Очень удивленный, я спустился вниз и открыл дверь. В полумраке лестницы какая-то высокая, тонкая фигура порывисто бросилась мне на шею, и, целуя меня в голову, в нос, в усы, завопила:

— Вот! Вот! Читайте! В России нет царя! Революция!

При этом фигура тыкала мне в лицо кипу каких-то бумажных ленточек и кусочков, остро пахнущих типографской краской.

— Что?! Что такое? Что все это значит? — невольно вырвалось у меня.

Передо мной стоял Васильев, лондонский корреспондент одной из крупнейших московских газет, но — о, небо! — в каком виде!.. В обычное время сдержанный и флегматичный, он теперь громко кричал, топал, неистово жестикулировал и все порывался обнять меня. Измятая шляпа его сидела набекрень, пальто висело на одном плече, модный галстук с бриллиантовой булавкой съехал набок. Таким я не видел его никогда.

— Идемте наверх! — пригласил, наконец, я своего неожиданного гостя.

Прыгая через три ступеньки, мы поднялись в мою комнату, и здесь Васильев, сбросив пальто, швырнул на стол кипу газетных гранок.

— Читайте! Я только что из редакции «Дейли Телеграф»!

Это были действительно гранки лондонской консервативной газеты. Я с жадностью накинулся на узенькие полоски бумаги, и в глазах у меня зарябили жирные заголовки: «Победа народа», «Дума правит страной», «Царь в поезде между Псковом и Петроградом», «Царь отрекся», «Монархия больше невозможна», «Всеобщее ликование в России»…

Да, это была несомненно революция, та революция, которую мы так долго призывали, к которой мы так страстно стремились, за которую клялись умереть! И вот она здесь! Вот она — факт! Вот она — дивная, озаренная красным пламенем действительности!

Я залпом проглотил всю порцию известий и когда кончил читать, то почувствовал, что во мне сложилось твердое решение.

— Идем к Берзиным! — предложил я своему гостю.

— Идем! — восторженно подхватил он, нахлобучив на голову щегольскую шляпу.

Спустя мгновенье мы уже бежали по тихим улицам лондонского предместья, направляясь к дому, где жили Берзины. Когда мы, запыхавшись, ворвались в знакомую квартиру, хозяева собирались ложиться спать.

— В России революция! Царь отрекся от престола! Армия восстала! — в один голос выпалили мы в упор изумленным Берзиным.

Посыпался град вопросов, раздались шумные восклицания, гранки забегали из рук в руки, и вслед затем единогласно было решено: — Не спать!

На газовую плиту поставили чай, начали звонить по телефонам, созывая друзей и знакомых, туда, где не было телефона, разослали «курьеров».

Мне не сиделось на месте, и я тоже отправился на розыски товарищей. Было уже 12 часов. Тихая, темная, слегка туманная ночь висела над землей. С неба падала какая-то мелкая слякоть. Но в душе моей цвели розы. Мне хотелось разбудить спящий Лондон, и, разбудив, громко крикнуть ему:

— Смотри! Над Невой развевается красное знамя! Да здравствует революция!

Какая-то волна мальчишеской удали внезапно нахлынула на меня. Я вошел в станцию подземки. Это была «Велзайс Парк». У кассы стояли элегантная дама с не менее элегантным кавалером. Я приблизился к ним, и, взяв руку под козырек, радостно воскликнул:

— В России революция! Царя больше нет! Ура!

Прекрасная англичанка посмотрела на меня как на сумасшедшего и придвинулась ближе к своему спутнику.

В лифте во время спуска вниз я хлопнул по плечу стоявшего у рычага рабочего и дружески сообщил ему:

— В России революция! Теперь скоро конец войне!

— Конец войне? — засмеялся тот. — Это хорошо!.. А царь того?..

— Да, да, того! — тоже засмеялся я, вдруг ощутив прилив необыкновенной нежности к этому скромному представителю британского пролетариата.

В вагоне подземки я чувствовал себя победителем. С горделивым сознанием своего превосходства я смотрел на ряды молчаливых англичан, уткнувшихся в газеты, и мысленно обращался к ним с укором сожаления:

— Жалкие люди! Вот вы сидите, читаете, дышите, живете и не знаете самого важного и великого, что случилось в мире! Вы не знаете, что в России революция!

И я с молчаливым презрением оглядывал моих спутников по вагону.

Сойдя с подземки, я пустился почти бегом к дому, где жил П. В. Карпович, о котором я уже говорил на страницах этих воспоминаний. Я громко и решительно постучал во входную дверь. Заспанная горничная мне нехотя открыла.

— Мистер Карпович дома? — громко спросил я,

— Господи боже! — всплеснула руками горничная. — Да ведь уже час ночи! Он спит!

— Ничего, я его разбужу!

И к немалому ужасу горничной я помчался вверх по лестнице во второй этаж, где находилась комната Карповича.

— Петр Владимирович, вставайте! — кричал я, барабаня в запертую дверь комнаты.

— А? Что? Кто там? — раздался заспанный голос изнутри. Я назвал себя и забарабанил еще энергичнее. Наконец, щелкнул замок, и я очутился в комнате Карповича.

— Вставайте! Вставайте! — продолжал я восторженно, — в России революция! Царь свергнут! Армия восстала!

Карлович, полуодетый, вскочил с кровати и, сжав меня в своих железных объятиях (он был очень сильный человек) так, что у меня дыханье сперло, не то радостно, не то угрожающе прохрипел:

— Нет, вы не врете? Не мистифицируете меня? Это правда?

— Правда, конечно, правда! Вот, читайте!

И я сунул Карповичу несколько захваченных с собою гранок.

Он торопливо пробежал их и схватился за голову.

— Так это правда? — точно не доверяя своим глазам, в страшном волнении шептал Карпович. — Так это правда? Дожили-таки! Дождались! Ныне отпущаеши!..

— Идемте к Берзиным! — пригласил я его, — Я за вами приехал. Там все собираются.

— Сейчас! Сейчас!

Несколько минут спустя мы мчались на автомобиле по опустевшим улицам спящего Лондона…

У Берзиных собралось уже целое общество. Было человек двадцать, и подходили все новые и новые люди. Трещал звонок, хлопали двери, в тесных комнатах эмигрантской квартиры становилось все оживленней и шумнее.

O чем мы говорили в ту темно-туманную мартовскую ночь? Какие планы строили? Какие дали провидели? Какие желания высказывали? Какие клятвы давали?.. Я не берусь сейчас сказать. Знаю только, что в ту памятную мартовскую ночь мы все жили в каком-то особом мире, в котором человеку удается побывать лишь однажды в жизни. Это был мир революционного вдохновения, которое двигает людей на совершение невозможного.

Мы разошлись с первыми лучами солнца, приветствуя восходящее светило громкими возгласами:

— Да здравствует революция!

И крепко пожимая друг другу на прощание руки, все в один голос говорили:

В Россию!