Ф. А. Ротштейн

Федор Аронович Ротштейн тоже был членом Герценовского кружка и эмигрантом, но в некоторых отношениях он сильно отличался от большинства русских политических изгнанников, проживавших в то время в Лондоне.

Обычно эти изгнанники попадали сюда уже после того, как прошли значительный революционный стаж: редкий из них был моложе 30 лет. Далее, многие из них сторонились контактов с английским окружением и жили своей замкнутой русской колонией. Даже когда нужда заставляла таких эмигрантов работать где-либо у англичан, дело сводилось к механическому отбыванию горькой повинности и стремлению возможно меньше соприкасаться с чужой средой. Эмигранты данного типа говорили только по-русски, читали только русские книги и газеты. Нередко о важнейших событиях английской жизни они узнавали лишь несколько дней спустя, когда в Лондон приходили петербургские или московские газеты. Был в те годы в Лондоне старый эмигрант Теплов, проживший на берегах Темзы свыше 20 лет. Он содержал русскую библиотеку и был очень популярен в эмигрантской колонии. Но английский язык оставался для Теплова книгой за семью печатями: у булочника или мясника он объяснялся больше жестами, чем словами. Не все эмигранты болели столь сильной антипатией к английскому языку, как Теплов, однако лишь немногие из них действительно хорошо владели этим языком.

Ф. А. Ротштейн не был похож на других эмигрантов. Первое отличие состояло в том, что в 1891 г. он явился в Лондон 20-летним юношей, не имея за плечами еще никакого серьезного революционного стажа. Сын провинциального аптекаря, он навлек на себя подозрение тем, что, будучи гимназистом в Полтаве, поддерживал связь с местным кружком народовольцев (Бунин, Сарпинский, Присецкий и др.). В результате перед Ротштейном стал выбор: либо арест, либо исчезновение из Полтавы. Он решил исчезнуть. Но куда направить свои стопы? Ротштейн был в таком возрасте, когда естественно вставал вопрос о высшей школе. Из-за подозрения в «неблагонадежности» русский университет был для него закрыт. Оставалась только заграница. И Ротштейн поехал в Лондон. Почему именно в Лондон? Почему не в Швейцарию, где обычно в те времена училась русская молодежь радикального толка? Да просто потому, что молодому Ротштейну очень импонировали имена Спенсера, Бокля, Джона Стюарта Милля, и он хотел вкусить от древа познания в их отечестве.

Ф. А. Ротштейн в годы эмиграции

Впрочем, метод, избранный Ротштейном для достижения своей цели, был довольно оригинален. Вместо того, чтобы поступить в лондонский или какой-либо иной английский университет, Ротштейн пять лет просидел в Британском Музее, подготовляя большой, труд по истории Римской империи. Его увлекала мечта создать марксистский противовес (Ротштейн уже был знаком с учением Маркса) известной книге английского историка Гиббона «Закат и падение Римской империи». Эту мечту реализовать не удалось: для окончания работы не хватило средств на жизнь. Зато в популярной серии Ф. Ф. Павленкова в Петербурге «Жизнь замечательных людей» появились биографии Цицерона, Сократа и Платона, принадлежавшие перу Ротштейна. Так, перед молодым эмигрантом открылись пути в русскую литературу.

Второе отличие Ротштейна от обычного типа русского эмигранта состояло в том, что он был тесно связан с английской жизнью. Произошло это так. В первые годы но прибытии в Лондон Ротштейн находился в контакте с «Фондом вольной русской прессы», основанным в конце 80-х годов прошлого века известным народником С. М. Степняком-Кравчинским. Около «Фонда» тогда группировались люди разных политических направлений, но благодаря Степняку общая линия «Фонда» оставалась весьма левой.

— Степняк был большой человек, — не раз слышал я от Ротштейна, — умный, талантливый, настоящий революционер… Он, пожалуй, единственный из старых народников сумел развиться в хорошего социалиста. Остальные народники по большей части превратились в простых либералов.

Однако в 1895 г. Степняк умер, и к руководству «Фондом» пришли иные люди. В России одерживал победы марксизм. В 1896-1897 гг. разразились знаменитые стачки петербургских ткачей. Все это способствовало процессу расслоения в среде лондонской эмиграции, и Ротштейн оказался в лагере марксистов в то время, как большинство членов «Фонда» не хотело отойти от народничества. Это оторвало Федора Ароновича от «Фонда» и привело его в ряды английской Социал-демократической федерации — в то время единственной в Англии социалистической организации, разделявшей взгляды Маркса и Энгельса. В 1895 г. Ротштейн стал членом Федерации. Лидером этой организации был Гайндман, представлявший собой очень своеобразную фигуру, возможную лишь в обстановке конца прошлого века. Выходец из крупнобуржуазных кругов, Гайндман в молодые годы «увлекся» марксизмом и в 1884 г. создал Социал-демократическую федерацию. Человек способный и энергичный, политический карьерист, он много сделал для разоблачения язв капитализма внутри Англии, но сохранил в своем сознании немало пережитков консерватизма, к которому принадлежала его семья. Всегда изящно одетый, с шелковым цилиндром на голове, Гайндман создал в Федерации режим диктатуры и не терпел никакой оппозиции. Товарищи по организации окрестили его именем «тори-социалиста», и это было не случайно. Ибо во многих вопросах Гайндман мало отличался от своих буржуазных сородичей, а в сфере внешней политики являлся настоящим британским националистом. Энгельс в письме к Бебелю от 30 августа 1883 г. характеризовал Гайндмана как «архиконсерватора и крайнего шовиниста»[44] и таким по существу он остался до конца своих дней. Как показательно в самом деле, что Гайндман предлагал Дизраели, этому столпу и пророку британского империализма, принять социалистическую программу. И вот, вступив в Социал-демократическую федерацию, Ф. А. Ротштейн очень быстро превратился в крупнейшего противника Гайндмана. Впервые с особой яркостью это обнаружилось во время англо-бурской войны 1899-1902 гг. В течение примерно двух лет после начала этой грабительской войны Социал-демократическая федерация вела против нее энергичную борьбу. Созываемые ею митинги и собрания нередко срывались бандами джингоистских хулиганов; ее деятели, ораторы, организаторы подвергались нападениям со стороны разнузданных «патриотов»; ее печатные произведения сжигались и уничтожались империалистическими охотниками за черепами. Однако члены Федерации героически сносили все эти испытания. И вдруг в июле 1901 г. Гайндман выступил в газете Федерации «Жюстис» (Справедливость) с письмом, в котором предлагал прекратить антивоенную борьбу и, заявив, что федерация уже выполнила свой интернационалистический долг, рекомендовал ей вернуться к мирно-повседневной пропаганде социализма. Ротштейн опубликовал на страницах той же газеты резкий ответ Гайндману, положивший начало ожесточенной борьбе по этому вопросу внутри Федерации. Очень быстро обнаружилось, что огромное большинство рядовых членов поддерживает Ротштейна. Для Гайндмана создалось столь трудное положение, что он вынужден был снять свою кандидатуру на ближайших выборах в исполком Федерации. А Ротштейн на этих выборах прошел в Исполком, собрав максимальное число голосов. В дальнейшем Ротштейн еще несколько раз переизбирался в Исполком.

С указанного времени Федор Аронович становится признанным лидером левого крыла Социал-демократической федерации, а впоследствии, с образованием в 1911 г. Британской социалистической партии, в которую влилась Федерация, лидером левого крыла и этой последней. Он много и продуктивно работает в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Публикует статьи в английской и иностранной социалистической прессе, редактирует с 1906 г. «Социалистические ежегодники» — сборники ценных политических и статистических материалов о международном рабочем движении, является лондонским корреспондентом органа египетского национального движения «Египетское знамя», участвует в съезде египетской молодежи в Женеве в 1909 г., выпускает в 1910 г. на английском языке свою известную работу «Разорение Египта», ведет борьбу против Гайндмана, поддерживающего лозунг «большого флота» в порядке соперничества британского империализма с германским. С началом первой мировой войны Ротштейн организует бунт местных отделений Британской социалистической партии против Исполкома с Гайндманом во главе, который занял «оборонческую позицию». Этот бунт имел результатом то, что на конференции партии в апреле 1916 г. 80% голосов было подано за интернационалистическую позицию Ротштейна. После этого Гайндман вышел из Британской социалистической партии и вскоре затем вообще сошел с политической сцены. Огромную роль сыграл Ротштейн в процессе формирования и первоначального становления Коммунистической партии Англии.

Надо ли при таких обстоятельствах удивляться, что Федор Аронович был тесно связан с английской средой, с английской жизнью?

Было еще одно побочное обстоятельство, действовавшее в том же направлении. В погоне за «хлебом насущным» Ротштейн с 1907 г. стал техническим работником либеральной газеты «Дэйли ньюс», в свое время основанной Диккенсом. Здесь он читал иностранную прессу и делал сводки из нее для сотрудников по международным вопросам. Как пригодились Федору Ароновичу накопленные при этом сведения и знания позднее, когда уже в советские времена он был послом в Тегеране, а затем работал в коллегии Народного комиссариата иностранных дел! Работа в «Дэйли ньюс» естественно создавало Ротштейну связи в леворадикальных кругах Великобритании.

* * *

В годы моей эмиграции Ротштейн был уже вполне сложившимся человеком. Он занимал определенное положение на левом фланге английской общественности. Он принадлежал к тем очень немногим русским изгнанникам, которые прочно устроились в Лондоне и имели по нашим тогдашним понятиям хороший и обеспеченный заработок. Ротштейн жил в Хайгете (Северный район Лондона), снимал коттедж, имел хорошую библиотеку и воспитывал троих ребят: двух мальчиков — Андрюшу и Женю, и девочку Наташу.

По субботам или воскресеньям я иногда заходил к Федору Ароновичу. Попав в эмиграцию, я поставил своей задачей использовать пребывание за границей для основательного ознакомления с политическими и профессиональными организациями Германии и Англии. Четыре года (1908-1912), проведенные мной в Германии, дали мне в этом отношении очень много. Теперь я хотел изучить британское рабочее движение, и Ф. А. Ротштейн с данной точки зрения являлся для меня настоящей находкой. От него всегда можно было услышать много любопытного по интересующим меня вопросам, он мог также дать полезные рекомендации к различным деятелям английского пролетариата. Кроме того, в доме Федора Ароновича я каждый раз встречал кого-либо из англичан — то социалиста, то левого лейбориста, то радикального писателя, то передового деятеля трэд-юнионов{20}. Это помогало мне правильнее ориентироваться в многообразных явлениях британской жизни и, естественно, притягивало меня к дому Ротштейна в Хайгете.

Как ни много сил и внимания Федор Аронович уделял английским делам, он никогда не отрывался от дел российских.

В 1901 г. Ротштейн вступил в РСДРП, и после раскола на втором Съезде партии в 1903 г. он примкнул к большевикам. В дальнейшем он принимал участие в работе российских социал-демократических организаций, и ниже я опишу (см. главу «Рассказ Ленсбери»), какую существенную роль Федор Аронович сыграл в урегулировании финансового кризиса V съезда РСДРП, происходившего в Лондоне в 1907 г.[45]

* * *

Ротштейн являлся также живой летописью событий из истории лондонской политической эмиграции почти за целую четверть века и любил рассказывать о наиболее интересных случаях и людях, с которыми ему приходилось встречаться. Из рассказов Федора Ароновича мне особенно запомнился один, имевший прямое отношение к В. И. Ленину.

Как-то раз, встретив Ротштейна в читальном зале Британского Музея, я спросил его:

— Вы, кажется, были в Лондоне, когда здесь жил Ленин?

— Да, был, — ответил Ротштейн, — Ленин провел в Лондоне около года в 1902-1903 годах, когда здесь издавалась «Искра».

— Приходилось вам с ним встречаться?

— Приходилось, и не раз, — живо отозвался Ротштейн, — главным образом в читальном зале. Ведь Ленин из соображений конспирации жил в Лондоне очень замкнуто. Но, поскольку мы оба работали в читальном зале, мы нередко здесь виделись.

Ротштейн повел меня по залу и стал показывать места за черными столами, где обычно любил сидеть Ленин. Потом он сказал:

— Меня всегда поражала изумительная работоспособность Ленина: он работал не только упорно, но и очень быстро, по крайней мере втрое быстрее меня… Администрация зала относилась к Ленину с большим уважением, и служащие зала нередко с удивлением говорили: «Этот читатель просто проглатывает книги… Такого количества книг не заказывает никто другой».

Я поинтересовался, работал ли Ленин дома.

Работал, — ответил Ротштейн, — но все-таки больше в Британском Музее. По двум причинам: во-первых, здесь были нужные книги и материалы, во-вторых, квартира Ленина, и в особенности вся окружавшая ее обстановка, мало располагала к серьезной умственной работе.

Что вы хотите сказать? — с недоумением спросил я.

— Это требует довольно длинных разъяснений, — заметил Ротштейн, давайте лучше выйдем из читального зала, тут неудобно много разговаривать, надо соблюдать тишину.

Когда несколько минут спустя мы очутились в одном из общих залов Британского Музея и присели на диван против каких-то мраморных древностей античного Рима, Ротштейн стал рассказывать.

Ленин жил в Лондоне по адресу дом № 30 на Холфорд-сквер, Клеркенвел, в северной части города. Жил не под собственным именем, а под именем мистера Рихтера. Снимал две небольшие комнаты в нижнем этаже обычного английского коттеджа. Одна комната выходила на улицу, другая во двор. Комнаты были сданы без мебели за 1 фунт в неделю, и Ленину самому пришлось их меблировать. Кажется, ему в этом помогали некоторые товарищи. Однажды по просьбе Ленина я занес ему на дом какие-то материалы и таким образом имел случай увидеть его квартиру. Все было спартански просто: стол, несколько стульев, две железные кровати, маленький шкаф для посуды… Помещение было тесное, негде было по-настоящему расположиться с книгами, выписками и т. п. Но, главное, окружение, в котором находились комнаты Ленина… оно способно было только расхолаживать серьезную работу мысли.

— Какое окружение? — с удивлением спросил я.

— Видите ли, — пояснил Ротштейн, — Клеркенвел — это цитадель мелкой буржуазии и отчасти рабочей аристократии. Быт, нравы, психология людей этого района сугубо мещанские. Хозяйка, у которой Ленин снимал комнаты, была типичной представительницей Клеркенвела, да еще с сильным налетом «викторианских традиций». Фамилия у нее была странная — Йо. Семья состояла из матери Эммы-Луизы, дочери-портнихи и трех сыновей-типографщиков. И вот эта-то семья, а пуще всего «викторианская» матушка то и дело вмешивалась в жизнь Ленина и его жены со своими мещанскими рецептами. На этой почве происходило немало курьезов. Ну, вот, например…

— Как-то в воскресенье, вскоре после переезда Ленина на Холфорд-сквер, миссис Йо увидала из окошка картину, которая ее потрясла: мистер Рихтер (т. е. Ленин) шел по улице и нес под мышкой булку, не завернутую в бумагу. На следующий день миссис Йо разъяснила Надежде Константиновне, что в их квартале не принято делать покупки в воскресенье, это надо делать в будни, и что купленные продукты нужно обязательно нести завернутыми в бумагу. Миссис Йо просила Надежду Константиновну и ее мужа непременно соблюдать этот обычай.

— Однако! — невольно вырвалось у меня.

— А вот другой пример, — улыбнулся Ротштейн. — Миссис Йо спустя короткое время заметила, что в комнатах, снятых мистером Рихтером и его женой, на окнах нет занавесок. Ее «викторианское» сердце было шокировано, и она заявила опять-таки Надежде Константиновне, что в их квартале принято окна занавешивать. Надежда Константиновна обещала исполнить просьбу хозяйки. В ближайшее воскресенье миссис Йо вдруг услышала стук молотка из комнат Рихтеров — это Ленин прибивал занавески. Миссис Йо пришла в ужас, немедленно вызвала Надежду Константиновну и объяснила ей, что воскресенье — день отдыха и стучать молотком в этот день не полагается. Пришлось прибить занавески на другой день.

Я невольно рассмеялся.

— Миссис Йо, — далее рассказывал Ротштейн, — очень смущало, что Надежда Константиновна не носит обручального кольца. Она даже долго колебалась: не отказать ли ей Рихтерам из-за этого? Но Рихтеры платили очень аккуратно, и миссис Йо не хотела терять столь выгодных квартирантов. В конце концов она решила: «Они иностранцы, кто знает, какой у них закон». На этом миссис Йо успокоилась, — тем более, что любезность и сердечность миссис Рихтер очень располагала в ее пользу. Постоянной темой разговоров в семье Йо была «дружба» Надежды Константиновны с их кошкой, которую она научила подавать лапку и здороваться. Миссис Йо только не совсем нравилось, что миссис Рихтер слишком мало занимается кухней и слишком много «пишет»…

Ротштейн еще раз улыбнулся и прибавил в виде пояснения:

— Вы ведь знаете, что Надежда Константиновна в то время была секретарем «Искры».

Он помолчал мгновение и затем закончил:

— Очень изумляло семью Йо, что, несмотря на явную скромность средств, которыми располагали Рихтеры, к ним по вечерам нередко приходило много народу и при том какого-то необыкновенного народу… Как выражалась миссис Йо, «в тяжелых пальто и с меховыми воротниками»[46]… Еще больше семью Йо поражало,что на подобных сборищах ничего не ели и не пили, а только разговаривали…

Я еще раз рассмеялся, живо представляя себе, как чужды и непонятны были английским обывателям «викторианского» стиля нравы и обычаи русских революционеров. Это были два полярно противоположных мира.

А Ротштейн между тем резюмировал:

— Вот, если вы конкретно представите себе то окружение, в котором находилась домашняя квартира Ленина, окружение, постоянно и назойливо напоминавшее о себе, то вам станет яснее, почему Ленин так охотно проводил целые дни в читальном зале Британского Музея.

Много лот спустя я прочитал в воспоминаниях Н. К. Крупской о Ленине следующие слова, относящиеся к их пребыванию в Лондоне в 1902-1903 гг.:

«Всепоглощающее засилие мещанства мы могли наблюдать в семье нашей квартирной хозяйки — рабочей семье»[47]

В моей памяти невольно воскрес тот рассказ, который я слышал от Ф. А. Ротштейна в годы моей эмиграции[48].