1650–1652 годы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1650–1652 годы

Шла зима, холодная парижская зима 1649/50 года. Каждое утро на улицах подбирали остывшие трупы людей. Но в доме Перро, где с осени запаслись дровами, было тепло.

Вечером 18 января отец вошел в дом мрачный, как туча, накричал на слугу, принимавшего у него одежду, грубо ответил на вопрос жены, сурово посмотрел на сыновей. Шарль немедленно удалился в другую комнату, и только Пьер осмелился спросить у отца, что случилось.

— Случилось, случилось… — проворчал отец, подходя к камину и грея озябшие руки. — Сегодня королева арестовала принцев Конде, Конти и герцога Лонгвиля.

— За что?

Отец, не поворачиваясь от камина, процедил сквозь зубы:

— За то, что их народ любит больше, чем Мазарини! За то, что они не хотят примириться с ним! За то, наконец, что пришла пора королеве переходить в наступление и становиться полновластной королевой! — Отец повернулся к жене и с раздражением спросил: — Ужин готов?

— Готов! — спокойно ответила Пакетт Леклерк и пошла распорядиться на кухню. По пути она послала к мужу слугу с тазиком и кувшином с теплой водой для мытья рук.

…Через несколько дней отцу через третьих лиц удалось узнать, как же королева решилась на этот поступок. Под большим секретом ему рассказали, что принцев предали их ближайшие друзья, прежде, конечно, выторговав у королевы новые привилегии. Герцог Вандомский — иначе «базарный король» Бофор — остался главным начальником флота, его второй сын должен был занять после его смерти эту должность; маркиз Нуартье получил в свое управление Шарлвилль и Монт-Олимп; маркиз Бриссак стал губернатором Анжу; маркиз Лег утвержден начальником конвоя герцога Орлеанского; наконец, кавалер де Севинье получил в награду за предательство 22 тысячи ливров.

При случае Шарль спросил брата Пьера: как могло случиться, что принца Конде, который спас Францию при Рокруа, при Норлингене и при Лане, который поддержал королевскую власть в Сен-Жермене и Шаратоне и с торжеством привез короля в Париж, арестовали?

— Да будет известно тебе, — откровенно ответил ему старший брат, — что ни верности, ни благодарности при дворе нет и не будет. Там царит одно только предательство!

Шарль навсегда запомнил его слова.

…Так началась «Фронда принцев». Герцогиня Лонгвиль, которая сумела спастись от посланных за ней солдат, встретилась с генералом Тюренном, и они решили — ни много ни мало — пропустить на территорию Франции испанскую армию и двинуть ее в глубь страны. К этой армии вскоре присоединились восемь с половиной тысяч французских парней, набранных в графствах Овернь и Пуату герцогами Ларошфуко и Булльонским. Вместе с этим отрядом ехала в карете жена принца Конде с сыном, герцогом Ангиемским. По дороге в Бордо отряд имел несколько кровавых стычек с королевскими войсками. Военные действия развернулись почти по всей территории Франции.

* * *

На требование парламента освободить принцев королева отделывалась общими словами. Единственное, на чем она настаивала, так это на том, чтобы убрать коадъютора Гонди, который, как она выразилась, поджигает Париж. Королева не устрашилась угроз, исходящих со всех сторон — и со стороны дворянства, и со стороны народа. А что касается Мазарини, то его она намеревалась оставить в своем совете до тех пор, пока его служба будет полезна для короля.

…Париж снова кипел! Люди жгли костры на улицах, собирались перед Пале-Роялем, и угрожающие крики становились все громче.

Весь январь 1651 года прошел в беспокойстве. Парламент требовал решительных мер. Верные Мазарини маршалы предлагали ввести в Париж войска.

Однако Мазарини, тонко чувствовавший ситуацию, решил по-другому. 6 февраля в десять часов вечера, вернувшись от королевы в свои покои, он переоделся в красный кафтан, надел серые брюки, шляпу с пером и, выйдя из Пале-Рояля в сопровождении только двух чиновников своей свиты, отправился к Ришельевской заставе, где ожидали его с лошадьми несколько человек. Через два часа он был уже в Сен-Жермене.

Но каким бы тайным ни был побег кардинала, коадъютор узнал о нем и тут же ночью отправился к герцогу Орлеанскому, у которого застал нескольких придворных.

— Господа! — объявил Гонди собравшимся. — Только что из Парижа бежал кардинал!

Ответом ему было многоголосое «ура!». Потребовали шампанского.

— Но, господа! — Коадъютор обращался ко всем, но смотрел при этом на герцога Орлеанского. — Не думаете ли вы, что следом за кардиналом Париж покинет и регентша с королем?

Многие согласились с ним, но только не герцог. Если для большинства парижан отъезд короля стал бы трагедией, то для него это было бы благо: в таком случае именно он, предводитель королевского войска, становился полным хозяином города. И когда через несколько дней ночью, извещенный девицей де Шеврез, коадъютор прибыл к герцогу Орлеанскому с известием, что королева и король и в самом деле собираются покинуть город, герцог не стал отдавать приказ перекрыть все заставы Парижа, а ограничился лишь тем, что послал к королеве господина де Суше, начальника своей швейцарской роты.

— Этого будет достаточно, — сказал герцог. — Когда королева увидит, что ее намерение раскрыто, она побоится его исполнить!

Но не тут-то было. Весть о возможном бегстве короля разнеслась по Парижу, и в городе вновь вспыхнули беспорядки. У Пале-Рояля собралась огромная толпа народа. Кто был вооружен палкой, кто топором, а кто и алебардой. Вооруженные всадники гарцевали среди народа. Это было единение парижан. Если бы так было всегда! В толпе сновали лоточники, продавая пирожки, булочки, жареное мясо. Богатые горожане скопом платили за всю еду, и народ питался бесплатно весь день, а бочки с вином не закрывались.

Королева объявила, что никуда ехать и не собиралась. Но толпа неистовствовала, требуя предъявить ей короля. Господин де Суше, посланник герцога Орлеанского, лично был отведен королевой в покои его величества и удостоверился в том, что король спит в своей постели. Однако толпу это не успокоило.

Крики за окном настолько напугали Анну Австрийскую, что она приказала отворить во дворце все двери и ворота и пропустить народ.

— То, что вы видели, — сказала она де Суше, — должны видеть все. Предупредите только, что король спит, чтобы они вели себя как можно тише.

И произошло удивительное. Толпа, ворвавшаяся во двор с радостными воплями, вдруг приостановилась и затихла. Неистовствовавшие минуту назад люди заходили в спальню короля на цыпочках. С благоговением и любовью приблизились они к постели монарха, не имея, однако, смелости открыть ее занавески. И в эту минуту в спальню величественно, в роскошном платье с высоким стоячим воротником, сверкая бриллиантами, вошла королева. Народ расступился перед ней, склонив голову. Анна Австрийская подошла к королевской постели и откинула полог.

Увидев короля спящим, мятежники один за другим встали на колени и просили Бога даровать здоровье и покой их монарху.

О великие женщины Франции! Они были во все времена. Но в тревожную для страны годину их мужество и решительность проявлялись с особой силой. Нельзя не признать, что Анна Австрийская достойно вела себя в эту минуту!

Позже, когда Шарль Перро станет придворным, из случайных разговоров и воспоминаний он узнает, что в ту ночь Людовик не спал, а лишь делал вид, что спит. Король поклялся отомстить народу за эти минуты страха и унижения.

* * *

В это время кардинал с беспрерывными остановками ехал к Гавру, где надеялся встретиться с королевой. Однако там его ждал курьер, который рассказал о событиях в Париже.

Понимая, что проиграл, кардинал решил примириться с принцем Конде и приказал освободить заключенных. Неслыханная любезность: он сам открыл принцам двери темницы! Однако Конде был прекрасно осведомлен о поражении королевы-матери и хотя и любезно поблагодарил Мазарини, не думал прощать его. «Фронда принцев» не только не прекратилась, но стала разгораться с новой силой.

16 февраля бывшие узники уже приближались к Парижу. У Сен-Дени их встретила ликующая толпа, среди которой выделялись своей роскошной одеждой аристократы. Они были либо верхом на лошадях, либо в каретах. От Сен-Дени до Парижа карета принцев и герцога де Лонгвиля ехала шагом, так велика была толпа.

А вечером парламент издал указ, в котором благодарил королеву за изгнание Мазарини (теперь это выглядело именно так!) и просил ее издать декларацию, по которой из ее Совета изгонялся бы всякий чужестранец или всякое лицо, присягнувшее в верности другому государству. Королева пошла на это. Но карта кардинала была еще далеко не бита.

…Общая схема истории Фронды многое объясняет нам в истории семьи Перро между 1648 и 1652 годами. И сам Пьер Перро — напомним, адвокат парижского парламента, и его сыновья разделяли страхи и надежды своего сословия. В начале Фронды — восторженная поддержка народного восстания, в конце — когда Пьер-младший покупает должность сборщика налогов в отделе финансов Парижа — измена народу и сделка с центральной властью.

Но для Шарля Перро эта семейная сделка — лишь вынужденная мера. Любовь к народу сохранится в нем на всю жизнь. В годы Фронды он соглашается на предложение отца пойти по его стопам и становится адвокатом — прежде всего для того, чтобы защищать бедноту, простой народ от произвола власти.

* * *

Всю весну 1651 года Шарль готовился к сдаче лиценциата по праву. Здоровье отца к этому времени сильно пошатнулось, однако он помогал сыну овладевать премудростями юридической науки.

В июле пришла пора ехать в Орлеан (в Сорбонне преподавалось только каноническое право). Вместе с Шарлем на экзамен по праву в Орлеанский университет отправились еще двое молодых людей — господин Варэ (впоследствии он станет главным викарием монсеньора архиепископа Сансского) и господин Манжо. Отправились рано утром в карете с откидывающимся верхом, но ближе к полудню верх пришлось поднять, так как сильно пекло солнце.

В те времена стекол в карете не было, и Шарль, отодвигая занавеску, с интересом оглядывал окрестности. Взгляд его терялся в синевато-серых далях. На самом горизонте их замыкали кольцо холмов и лес, окутанный легкой дымкой. Зеленеющие луга перемежались широкими нивами, где начала колоситься белесовато-золотистая рожь. Иногда вдали вырастали силуэты замков. Шарлю они казались неверными видениями, отражением былой жизни. Время замков прошло. Знать предпочитала жить во дворцах, и замки стояли пустые, заброшенные, дворы их заросли травой. Придет время, и Шарль Перро опишет такой замок в сказке «Спящая красавица»…

К Орлеану подъехали поздним вечером. Трудно сказать, кому из трех путешественников пришла в голову странная мысль: немедленно, ночью, идти сдавать экзамен. Сам Шарль Перро очень живо описал сдачу лиценциата по гражданскому праву в своих «Мемуарах»:

«…В тот же вечер, как мы прибыли, нам взбрело в голову попробовать экзаменоваться сейчас же, и когда мы в десять часов вечера постучали в дверь, разговаривавший с нами через окошечко лакей, узнав, что мы хотим, спросил, с собой ли у нас деньги. Получив положительный ответ, он впустил нас и пошел будить докторов (их было трое), которые явились нас спрашивать в квадратных колпаках, надетых поверх ночных чепчиков. Глядя на них при слабом свете свечи, терявшемся во мраке под сводами этого помещения, я представлял себе, что вижу Миноса, Факуса и Радаминта, пришедших экзаменовать призраков. Первый из нас, которому был задан вопрос, который я не запомнил, дерзко и бойко ответил на него и наговорил по этому поводу кучу всякой ерунды, которую мы учили наизусть. Затем ему задали другой вопрос, на который он не ответил ничего путного. Затем были опрошены двое других, и ответы наши были ничуть не лучше. Однако доктора сказали, что уже более двух лет они не экзаменовали таких талантливых молодых людей, которые бы знали столько, сколько знаем мы. Думаю, что звон наших монет, которые слуга пересчитывал за нашими спинами, пока мы экзаменовались, повлиял на то, что они признали наши ответы наилучшими из многих».

«На следующий день после экзамена, — продолжает Перро — осмотрев церковь Святого Креста, бронзовую фигурку Орлеанской девы на мосту и множество хромцов, оказавшихся в городе, мы поехали назад в Париж. 27-го числа того же месяца (июля. — С. Б.) мы все трое были зачислены адвокатами».

* * *

О начале своей адвокатской карьеры Шарль Перро писал в «Мемуарах» так:

«Я изучил и очень хорошо выучил, хотя и без учителя, „Институции“ с помощью комментариев Боркольтена. „Институции“ — это замечательная книга, и ее единственную я бы хотел оставить из романского права. Было бы неплохо сжечь все другие книги по юриспруденции, дигесты, кодексы и особенно папки с приговорами, которые вовсе не являются лучшим в мире средством по уменьшению числа процессов.

Я довольно успешно защитил два дела, но не потому, что я их оба выиграл, поскольку поражение или победа в деле редко зависят от адвоката, а потому, что те, которые меня слушали, выглядели весьма довольными, особенно судьи, в частности, господин Добре, королевский судья по гражданским делам. Он даже просил меня прикрепиться к Шатле (местность во Франции. — С. Б.), обещая, что я получу от него самое доброе расположение, которое может пожелать адвокат. Может быть, я и последовал бы его совету, но братья отбили у меня охоту к профессии адвоката, и я заметно потерял к ней интерес. Для этого был весьма существенный повод: дело в том, что мой старший брат, очень искусный адвокат (Пьер. — С. Б.), прекрасно знающий свое дело, обладающий остротой ума и судейским красноречием, как никто из его коллег, не достиг почти ничего в своей профессии; он многого стоил, но не заставил ценить себя. Я думал, что и со мной будет то же самое и даже еще хуже; кажется, я не ошибся».

Главная же причина, по которой Шарль бросил столь удачно начавшуюся адвокатскую практику, заключалась в том, что вскоре, через несколько месяцев после получения диплома, умер его отец. Более никто не настаивал на его работе адвокатом. Да и сам мир судейских людей, законников не мог увлечь его. Два десятилетия спустя в «Мыслях» Блеза Паскаля Шарль Перро найдет точное изображение этого мира:

«…Я убежден, что почти все судейские поступки совершаются под натиском воображения. Ибо самый яркий разум в конце концов сдается и следует, словно своим собственным, тем правилам, которые он своевольно и повсеместно вводит. Французские судьи отлично знают это таинственное свойство воображения. Потому-то им и нужны красные мантии и горностаевые накидки, в которые они кутаются словно пушистые коты, и дворцы, где вершится правосудие, и изображение лилий — вся эта торжественная бутафория. И не будь у лекарей чудесных одеяний и туфель без задка, а у ученых мужей — квадратных шапочек и широченных мантий, им не удавалось бы одурачивать мир, ну а противостоять столь внушительному зрелищу люди не способны. Если бы судьи и впрямь могли бы судить по справедливости, а лекари — исцелять недуги, им не понадобились бы квадратные шапочки: глубина их познаний внушала бы почтение сама по себе».

* * *

Вскоре после совершеннолетия Людовика (5 сентября 1651 года ему исполнилось тринадцать лет) принц Конде объявился в Бордо, который стал центром нового мятежа. Сюда стекались сторонники мятежного принца, отказавшегося присягать на верность королю. Среди них были граф Фуко дю Дуаньон, бруажский губернатор, который имел в своем распоряжении все побережье, начиная от Ла-Рошели до Ройона, герцог Ришелье, принцесса Конде, герцог Ангиемский, герцогиня Лонгвиль, старый маршал де ла Форс.

Новая война была неизбежной, и 27 сентября армия во главе с самим королем выступила в поход против Конде. Находившийся в изгнании Мазарини сумел переманить на сторону королевы маршала Тюренна, который полководческими талантами не уступал Конде, а также его брата герцога Булльонского и герцога де Лонгвиля, который устал от вечных измен жены. Противники встретились у города Коньяк. Сражение еще не началось, но в отдельных стычках уже имелись и раненые, и убитые…

Поздним вечером, когда король после обильного ужина отдыхал в своей утепленной палатке, ему доложили о чрезвычайном событии: Мазарини в сопровождении шести тысяч телохранителей возвращается во Францию.

Он верно рассчитал: сейчас было не до него!

Обрадованная Анна Австрийская выслала навстречу кардиналу роскошную карету. Это было сделано назло парламенту, который, узнав о приближении Мазарини к Парижу, издал еще более строгую декларацию против него. А герцог Орлеанский объявил себя на стороне Конде, не желая служить королеве, которая привечает предателя.

Так закончился 1651 год и начался новый, 1652-й, самый решительный год «Фронды принцев» и один из самых кровавых и опустошительных в истории Франции.

* * *

Весной беспорядки перекинулись в Париж. 20 мая толпа напала на господина де Сент-Круа, сына первого президента парламента Моле, и ему с большим трудом удалось скрыться. Небезопасно было ехать и в карете: кареты останавливали, пассажиров беззастенчиво грабили и избивали. В июне из-за волнений на улицах Парижа пришлось несколько раз переносить сроки заседания парламента.

Короля в Париже не было. Двор находился в одном из загородных дворцов. В столице хозяйничали герцог Орлеанский и принц Конде.

Последнее, самое решительное сражение Фронды произошло в Сент-Антуанском предместье, у самых ворот Бастилии. Битва была кровавой. С обеих сторон в ней участвовали десятки тысяч человек. Грохотали пушки, летели ядра, пули из мушкетов, сверкала сталь. Один из сторонников Конде, герцог Ларошфуко, был ранен выстрелом из мушкета. Пуля ударила в угол правого глаза и прошла через левый глаз, так что все лицо было залито кровью. Если бы не мужество принцессы Монпансье, бесстрашной дочери герцога Орлеанского, которую в те дни многие сравнивали с Жанной д’Арк, войска принца Конде были бы полностью разгромлены. Слабая физически, но могучая духом женщина фактически руководила ходом сражения. Это она, появляясь то там, то здесь, отдавала приказы, воодушевляя солдат. Это она поднялась на стены Бастилии (заставив своим именем коменданта Лувьера, сына советника Брусселя, открыть ворота) и повернула ее пушки против королевских войск. Это дало возможность Конде соединить свои силы, отбросить Тюренна и затем отступить, сохраняя порядок в своих рядах. Парижане впустили его в город через Сент-Антуанские ворота, а пушки Бастилии прикрывали отход.

В истории осталась фраза Конде: «Я не могу удержаться от слез по стольким храбрецам, которые пролили свою кровь из-за нашего частного спора». И в самом деле, не за идею, не за родину, но из-за частного спора группки аристократов гибли тысячи французов.

…И именно в эти страшные, трагические дни, но не на поле брани, а дома, в своей постели, умер отец Шарля Перро, Пьер Перро-старший…

Итак, Париж достался принцу Конде, но взял он его не приступом, а отступлением. Измученные, покрытые пылью и кровью солдаты вызывали жалость у горожан. Их угощали вином, раненым оказывали помощь.

Но чтобы овладеть Парижем, мало было ввести в него войска. Нужно было еще захватить административную власть. Конде и принц Орлеанский потребовали созвать собрание, на котором они надеялись склонить на свою сторону руководителей города.

4 июля в Ратуше собрались наиболее именитые люди Парижа: губернатор, члены муниципалитета, прево, делегаты от капитула Нотр-Дам, кюре и викарии парижских приходов, делегаты от парламента и крупнейших ремесленных цехов, представители всех кварталов. Семья Перро внимательно следила за тем, как будут развиваться события, но в работе собрания не участвовала.

Поначалу собрание благосклонно отнеслось к участию Конде и герцога Орлеанского в управлении городом: во время военных действий военачальники должны иметь реальную власть. Однако время шло, а принцы не появлялись. Обычное чванство заставило их опоздать на несколько часов. И это в корне изменило настроение собравшихся. Разгневанные отношением к ним принцев, участники собрания решили перейти на сторону короля! Когда Конде вместе с герцогом Орлеанским и герцогом Бофором прибыли в Ратушу, нотабли обсуждали вопрос о посылке делегации к Людовику.

Конде в гневе покинул зал. Он знал, что горожане поддержат его. Это стало ясно еще утром, когда повсюду на головных уборах парижан появились пучки соломы. Дело в том, что принц приказал своим солдатам переодеться в гражданское платье, а для отличия их от горожан — украсить свои шапки пучком соломы. Народ в знак солидарности сделал то же самое.

И в самом деле, собравшаяся перед Ратушей огромная толпа немедленно поддержала принца. Вооруженные солдаты и горожане сделали залп по Ратуше, перебив часть стекол, и начали ее штурм.

Завязался настоящий бой, в результате которого погибли сотни людей, ибо сражение шло и за стенами Ратуши, в городе, между сторонниками городской администрации и солдатами Конде. 4 июля стал кровавым днем для парижан.

Перро не участвовали в битве. У них хватило разума для того, чтобы не ввязываться в чужую драку.

Принц стал хозяином города. Но это была пиррова победа. Установив террор в столице, он оттолкнул от себя население. Чтобы прокормиться, его солдаты начали грабить дома. И тогда парижане стали покидать город.

«В Париже ощущается такая нехватка муки, — писала в те дни аббатиса мать Анжелика, — что хлеб, даже совершенно черный, стоит 10 солей один ливр. Даже если удается достать зерно, его невозможно смолоть: солдаты обворовывают все мельницы».

Авторитет Конде падал. В конце августа он не смог остановить роялистскую демонстрацию. В Пале-Рояле собрались парижские буржуа. Обсуждался недавний отказ Конде в просьбе шести крупнейших цехов отправить делегатов к королю, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Дворец был окружен тысячами людей, которые на этот раз украсили свои шляпы листком белой бумаги — королевским цветом. И Конде не решился на разгон толпы.

А в Пале-Рояле огласили королевский указ об амнистии всем участникам мятежа (кроме руководителей) в случае их возвращения в трехдневный срок под власть короля. Собравшиеся криком «ура!» встретили текст этого указа и тут же объявили его народу, для чего в разных местах толпы устроили помосты для глашатаев. Сторонники Конде стали покидать своего вождя. А 5 сентября фейерверком и потешными огнями Париж праздновал день рождения короля.

12 сентября Конде был нанесен окончательный удар: король объявил, что он отправляет Мазарини в изгнание. Конечно, парламент и аристократы понимали, что кардинал скоро вернется. Эта уловка предназначалась для простонародья, и она сработала. Последние противники короля перешли на его сторону.

Теперь двор мог въехать в Париж: его ворота были открыты.

Париж украсился разноцветными флажками, в руках у многих горели факелы. Дамы были одеты в лучшие наряды, кавалеры им не уступали в изяществе. Даже простые люди — мастеровые, приказчики — надели свои лучшие одежды.

Перро стояли в первом ряду: народ выстроился в две широкие шеренги возле Сент-Антуанских ворот, через которые должны были въезжать король и придворные.

Перед въездом в Париж королева-мать и Совет решили, что молодой король должен ехать на лошади подле кареты королевы, окруженной полком швейцарской гвардии.

— Ни за что! — воскликнул Людовик. — Я въеду в Париж верхом на лошади во главе французской гвардии, один — впереди поезда!

И на самом деле он въехал в Париж таким образом при свете 10 тысяч факелов, окруженный бесчисленным множеством народа, которому пришлась по душе его смелость. Шарль заметил большие изменения в короле. За время Фронды он сильно вырос, возмужал, в нем чувствовались сила и независимый характер.

Париж ликовал. Люди днем и ночью окружали Пале-Рояль, выкрикивая здравицы в честь короля. Так кончилась вторая война Фронды, до конца опустошившая Францию.

13 ноября на заседании парламента король повелел всенародно объявить, что принцы Конде, Конти, герцогиня Лонгвиль, герцог Ларошфуко, принц Тарентский и все их приверженцы, которые с презрением и упрямством пренебрегли предложенной им милостью и сделались таким образом недостойными прощения, подвергаются наказаниям как оскорбившие его величество, как возмутители общественного спокойствия и как враги своего отечества.

В декабре 1652 года был арестован кардинал Ретц — первый вождь Фронды.

Этого известия с нетерпением ожидал кардинал Мазарини. 17 декабря, то есть за два дня до ареста Ретца, он выехал из Сен-Дизье и присоединился к армии, осаждавшей Бар-де-Дюк, а 22 декабря присутствовал при взятии этого города. После Бар-де-Дюка сдался Линьи, а затем испанцы оставили Шато-Порсиан. Это был триумф Мазарини, который решил, что теперь он смело может возвратиться в Париж. Король выехал за три лье к нему навстречу и привез его в Париж в своей карете.

Большим празднеством в Лувре в честь возвращения министра-изгнанника и закончился 1652 год.