1671 год

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1671 год

Это был необычный год в жизни Шарля Перро. Наш герой решился наконец нарушить свой холостяцкий покой…

Почему? Потому ли, что поджимал возраст? Безвозвратно уходили годы? Или потому, что он очень любил детей и хотел иметь своих?

На самом деле все очень просто. Шарль впервые в жизни влюбился.

Он и сам не знал, что с ним такое может произойти. С детства он желал и боялся женщин.

Именно с детства! Именно в семье корень его болезненного отношения к противоположному полу. Мать, сама себе не отдавая в этом отчет, не любила Шарля. А он жаждал ласки матери и в то же время отвергал ее. И если во многих своих стихах он бросает колкости в адрес женщин — то на самом деле невольно и неосознанно направляет их против матери.

Профессор Парижского университета Марк Сориано считает, что это противоречивое отношение к женщине проявляется во всем творчестве Шарля Перро, в том числе и в сказках. Так, в сказке «Феи» присутствуют не одна, а две феи, — таким образом опять же неосознанно Шарль Перро хочет подчеркнуть противоречивость женщины, которая может быть доброй и злой, «медовой» и «уксусной», может награждать и наказывать, приносить в дар змей и жаб или цветы и драгоценные камни.

Доктор Лозье-Депрец писал о Перро: «Шарль был последним ребенком в семье. У него была разница более чем в двадцать лет со старшим братом; его отец был слишком стар, чтобы дать ему представление о мужественности, а мать — слишком стара, чтобы внушить ему желание женщины. Это вызвало у него, во-первых, подавление импульсов, а во-вторых, огромный страх перед женщинами».

«Действительно, — соглашается с ним Марк Сориано в своей докторской диссертации „Критическое изучение сказок Шарля Перро“, — отсутствие мужественности и боязнь женщин глубоко связаны чрезмерным чувством неуверенности, которое испытывал Перро из-за того, что он был младшим и единственным выжившим из двух близнецов».

Доказательство этому мы находим в его удивительном «Диалоге Любви и Дружбы».

Вот его тема. Мирно живут сестры-близнецы — Красота и Доброта. Приходит Желание и, как это и должно быть, влюбляется в Красоту. У них появляется ребенок — Любовь; сначала она очень забавна, но потом делается несносной. В этот момент Желание увлекается Добротой, тоже женится на ней, и у этой новой пары также появляется ребенок более ровного нрава — Дружба. Тем, кто удивляется этому двойному браку, автор непринужденно сообщает, что действие происходит в то время, когда позволительно было жениться на двух сестрах.

На самом деле, разъясняет Марк Сориано, речь идет о так называемом «общем браке», о котором, как свидетельствуют исследования, мечтают многие близнецы. Женщины-близняшки хотят иметь одного мужа на двоих, причем дети от этих двух пар образуют еще одну пару, на этот раз — разнополую.

Эта подспудная идея «Диалога» позволяет сделать вывод не об отсутствии полового влечения автора, а о его необычайной хрупкости. Шарль боялся разочаровать женщину физически. Он желал женщину и одновременно боялся ее. У него и раньше были попытки близости с женщиной, но они кончались неудачей из-за того, что партнерша слишком торопила события…

Девушку, на которой предстояло жениться Шарлю, звали Мари Пишон. Она была из очень богатой семьи. Иначе и быть не могло: в семье Перро привыкли во всех обстоятельствах думать о выгоде. Тем более когда речь шла о женитьбе.

Встреча состоялась в парке. Мари шла ему навстречу по аллее. Шла спокойно, ничем не выражая ни страха перед знакомством, ни торопливости в чувствах, На ней было бархатное платье зеленого цвета, ниже талии оно колыхалось на обручах.

«Она плывет словно фея, словно королева, — думал Шарль, стараясь лучше разглядеть черты ее лица. — А на вид еще ребенок!.. Сейчас она подойдет ко мне, и сказка разрушится».

А Мари приблизилась к нему, как-то очень по-простому улыбнулась, сделала книксен и лукаво спросила:

— Как вы меня находите?

— Вы прелестны… как дитя! — вырвалось у него.

А она продолжала, как бы шутя:

— Да разве вы меня разглядели? Вы смотрите куда-то в сторону!

— Я и так увидел слишком много, — пролепетал сорокачетырехлетний жених.

Мари протянула ему свою маленькую изящную ручку с дорогим перстнем и, пока он целовал ее, думала:

— У него испорченные желтые зубы… Под пышным париком конечно же лысина… На лице не сосчитать морщинок… Он уже старик… Но я буду его женой, ибо он не так плох еще… И я рожу ему детей.

И когда Шарль выпрямился и встретился взглядом с девушкой, то увидел в ее глазах материнскую теплоту… И едва не заплакал: ему так хотелось видеть именно такие теплые, добрые глаза!

Восемнадцатилетняя девушка, о которой он последний месяц столько слышал, но которую увидел впервые, стояла перед ним и улыбалась ему, старику. Улыбалась так, как улыбаются милому другу, а ведь между ними лежали многие годы. И единственное, что вырвалось у него, — это слова:

— Мари! Как ты хороша!

А она, девочка, вдруг протянула руку к его голове, на которой осталось так мало своих волос, мягко погладила его по парику, а потом прижала свою теплую ладошку к его щеке.

— Шарль… — ласково произнесла она, — я обещаю вам, что не предам вас и не изменю вам!

Это было сказано так неожиданно и так искренне, что он поймал ее руку и покрыл поцелуями.

…Так прошло знакомство. Позже будет обручение. И лишь весной следующего года — венчание.

В ожидании свадьбы Шарль не уменьшает своего рвения в работе. При его активном участии Кольбер основывает Парижскую академию архитектуры, в которой самую активную роль стал играть Клод Перро.

* * *

В 1671 году Шарль решился напечатать давно написанную поэму «Прогулки разума и кольца короля». Она получилась длинная, в половину печатного листа.

Как он был рад этой публикации!

Впрочем, радость ему омрачил, как и раньше, один из его ярых оппонентов Николя Буало-Депрео. Он посчитал эту поэму малозаметным явлением литературы. Если бы ее не было, заметил он в одном из разговоров, французская литература ничего бы не потеряла.

Буало был на восемь лет моложе Перро, однако литературная слава пришла к нему рано. Начало жизни у них было похоже. Буало тоже изучал право и тоже не стал адвокатом. Он решил посвятить себя литературе. Еще, ничего сам не написав, Буало стал критиковать других и, как ни странно, преуспел в этом. В 1660–1666 годах из-под его пера вышли девять сатир, которые принесли ему широкую известность, ибо написаны были очень метко.

В литературе Перро и Буало разделяло различное отношение к античному наследию. Братья Перро очень рано пришли к выводу, что античная литература не отвечает чаяниям Нового времени. И Шарль еще в 1648 году вместе с братьями Клодом и Пьером написал комическую пародию на одну из песен Энеиды.

Буало же всю жизнь был верен идеалам античности.

Находясь во главе Комитета литераторов, Шарль использовал свое положение для отстаивания своих идей. Когда на его рабочий стол в 1671 году легла поэма Буало «Поэтическое искусство», он стал ее внимательно читать, тем более что сам Жан Шаплен не считал ее публикацию своевременной.

Это была даже не поэма, хотя жанр был обозначен. Это, скорее, был кодекс правил о том, как писать литературное произведение.

В основу любого произведения, считал Буало, должны лечь строго определенные правила стихосложения. На основе изучения произведений античной литературы и поэтики (Аристотеля и особенно Горация) Буало пытался установить законы художественного творчества, незыблемые правила «хорошего вкуса». С точки зрения этих правил Буало судил и народную поэзию, которую он третировал как искусство вульгарное, варварское, площадное.

Особое возмущение Перро вызвала теория жанров Николя Буало. Каждый жанр, считал тот, имеет четкие формальные признаки, особую ограниченную сферу; никакого смешения возвышенного и низменного, трагического и комического, героического и шутовского не допускалось. Буало делит жанры на «высокие» и «низкие». Содержанием «высоких» жанров служат судьбы нации, ее героями являются короли и представители высшей знати, чья жизнь тесно связана с судьбами государства. К «низким» жанрам Буало относит комедию и роман, изображающие частную жизнь человека третьего сословия с ее прозаическими, будничными интересами.

Шарль Перро сделал все, чтобы Комитет литераторов отказал Буало в привилегии (то есть разрешении) на публикацию «Поэтического искусства».

Кольбер был недоволен этим решением. Однако он не смог игнорировать авторитет Шаплена, который был в большой милости у короля. Только через три года Буало сумел издать свой труд.

Вопрос о поэме Николя Буало «Поэтическое искусство» постепенно стал едва ли не государственным, ибо литература со времен кардинала Ришелье вошла в русло государственной политики. Кардинал впервые поставил литературу и театр на службу абсолютной монархии, сделал их проводниками своей политики. Он основал Французскую академию с целью создания во Франции общеобязательного языкового и литературного кодекса, соответствовавшего политическим задачам абсолютизма. И именно Ришелье способствовал развитию ведущего художественного течения во Франции — классицизма.

«Объявив войну» Буало, Шарль Перро, таким образом, выступил фактически против государственной политики в области литературы и искусства.

Он интуитивно чувствовал, что классицизм задерживает развитие французской литературы, втискивает ее в узкие рамки.

Жан Шаплен был одним из основоположников классицизма, и если бы он понял, что усилия Перро направлены против этого литературного течения, он бы не поддержал своего ученика. Но Шарль очень умело направил гнев старого поэта лично против Буало. Тем более что ни Шарль Перро, ни его сторонники («новые», как их стали называть) не отрицали классицизма. Они только выступали против тех принципов художественного отбора, которые сковывали инициативу писателя, ограничивали правдивое отражение современной жизни.

* * *

Благодаря экономической политике Кольбера Франции удалось сократить ежегодные выплаты государства с 52 до 24 миллионов ливров. Это был очень крупный успех финансовой политики Кольбера, который сумел уменьшить сумму сбора тальи — одного из самых тяжелых налогов в старых французских провинциях. Одновременно Кольбер добился более справедливого налогообложения благодаря тому, что выявил множество лиц, незаконно пользовавшихся привилегиями, освобождавшими от того или иного налога.

В 1671 году королевский домен, восстановить который не смог даже Ришелье, благодаря стараниям Кольбера дал 5 миллионов ливров дохода.

Но все эти успехи могли пойти насмарку, если бы Франция ввязалась в новую войну. А остановить ее Кольбер уже не мог. Людовик жаждал славы Александра Македонского, и Летелье и Лавуа, два французских министра, умело разжигали его тщеславие. Первый удар было намечено нанести по Голландии.

Голландцы с ужасом смотрели на приготовления Франции к войне. Людовик XIV и его военный министр Лавуа развернули кипучую деятельность по приготовлению экспедиции против голландцев. Созвано было все дворянство, как во времена феодальных войн. Во главе огромной армии стояли первоклассные генералы — Тюренн, Люксембург и Вобан. Сверх того к берегам Голландии в любую минуту были готовы плыть 30 больших кораблей Франции и 100 английских парусных судов под командованием герцога Йоркского, брата короля.

* * *

Шарль Перро был человеком сугубо штатским, и война его не особенно интересовала. Год 1671-й, помимо помолвки с Мари Пишон, ознаменовался для него еще одним важным событием: он был принят в Академию Франции. Сам Шарль Перро так рассказывал об этом в «Мемуарах»:

«Кольбер как-то спросил меня о новостях во Французской академии и очень удивился моему неведению. Я отвечал, что ничего не знаю, поскольку не имею чести быть в этой компании. Кольбер сказал на это, что я должен там быть.

— Это общество, — добавил он, — которое очень любит король, а так как мои дела не позволяют мне быть там так часто, как я бы этого хотел, то мне было бы удобно через вас знать обо всем, что там происходит. Попросите первое же освободившееся место.

Через некоторое время умер брат Буало-Депрео. Все академики, с которыми я разговаривал, обещали отдать за меня свои голоса, но сказали, что нужно еще заручиться согласием канцлера. Я поехал к нему в Сен-Жермен-ан-Ле, и канцлер сказал, что пообещал уже это место маркизе де Гиш для аббата Монтини, но что он с удовольствием отдаст за меня голос, как только освободится очередное место.

Через несколько месяцев умирает знаменитый врач де ля Шамбр. Вся Академия тотчас же предложила принять меня на его место; но Кольбер сказал, чтобы я даже не думал об этом, потому что де ля Шамбр говорил с ним и просил за своего брата, кюре из Сен-Бартелеми. Я немедленно согласился с этим. Более того, мне пришлось упрашивать всех тех, кто хотел выступить за меня, не делать этого, чтобы не случилось так, что из-за меня не будет выполнено желание Кольбера. Де ля Шамбр, таким образом, был выбран, а я ждал еще. Так я пропустил впереди себя еще Ренье, Кино и многих других. Но, наконец, когда умер де Монтини, Академия назначила меня академиком.

Когда пришел день моего вступления в должность, я выступил с торжественной речью, которой все остались удовлетворены. Это было выражено так естественно, что нельзя было усомниться во всеобщей искренности. Похвала академиков побудила меня сказать, что если моя речь доставила им некоторое удовольствие, то она понравилась бы всему миру, и что было бы неплохо, чтобы в дни вступления новых членов Академия была бы открыта для всех, кто хотел бы увидеть эту церемонию. В то же время Академия должна работать при закрытых дверях, если речь идет, например, о создании Словаря, так как публике неизвестны все перипетии этого труда, который не может происходить без диспутов, обсуждений, порой очень пылких.

Мои слова были настолько благоразумными (впрочем, большинство присутствующих решило, что эта идея принадлежит Кольберу), что все их шумно поддержали. Лишь Шаплен некоторое время был против, считая, что никаких нововведений не нужно, но его мнение так никто и не поддержал.

После меня первым принимали аббата Флешье. Было большое стечение народа, прекрасное общество, и все были очень рады этому новшеству.

Можно сказать, что это подняло престиж Академии: если раньше она была мало кому известна, то теперь все только о ней и говорили. Этому способствовало и то, что теперь выступления ученых стали гораздо интереснее и ярче, нежели при закрытых дверях. Молодой аббат Тальман-Зили четыре раза выступал с прекрасными речами, которые чрезвычайно удовлетворили публику и, в частности, Кольбера, что значительно способствовало его дальнейшей карьере. Король дал ему монастырь рядом с Верноном и пособие в 1500 ливров, надеясь, что из него получится хороший проповедник.

В это время умирает покровитель Академии, господин канцлер. Король, любивший это общество, соблаговолил лично сменить его в должности покровителя Академии. Он выразил желание, чтобы в дальнейшем заседания Академии проводились в Лувре. Дюма, королевскому мебельщику, было поручено меблировать отведенные для этого апартаменты, что было сделано с большой опрятностью и аккуратностью. Кольбер уговорил короля подарить Академии двойные экземпляры книг из своей библиотеки, что составило прекрасную малую библиотеку. Кольбер приказал также купить все книги тех академиков, которые умерли, не оставив наследников. Каждый академик должен был передавать в библиотеку экземпляр любого своего произведения, что со временем создало бы обширную библиотеку прекрасных книг. Однако это указание не соблюдалось в точности».

В последние годы перед вступлением Шарля в Академию Франции она превратилась в самую настоящую «кормушку». «Бессмертные», как называли ее членов, ничего не делали, зато исправно получали деньги. Достаточно сказать, что над «Всеобщим словарем французского языка» они работали уже 40 лет!

Прежде всего Шарль Перро предложил изменить порядок выборов в Академию. В «Мемуарах» он вспоминает:

«Когда я вступал в Академию, выборы проводились следующим образом. Месяц спустя после смерти кого-нибудь из академиков один из академиков, поговорив с несколькими друзьями, предлагал на это место своего протеже. Через некоторое время после того, как я был избран, я предложил другой порядок. „Нужно попытаться, — сказал я, — проводить выборы посредством голосования и с помощью бюллетеней, чтобы каждый имел полную свободу голосовать за того, за кого он считает нужным“. Так как все решили, что мысль эта исходит не только от меня, но и от Кольбера или что он хотя бы одобрил ее, все согласились, что в будущем надо идти именно по такому пути, что и было осуществлено. И это было весьма кстати, потому что с некоторых пор начался невероятный ажиотаж вокруг вступления в Академию и она наполнилась бы огромным количеством шалопаев, а на всех вступлениях в должность разгорались бы шумные споры.

Для проведения выборов я подарил Академии очень удобную машину и сделал это с величайшим удовольствием».

С именем Шарля Перро связаны и другие усовершенствования в работе Академии. Продолжим цитату из его «Мемуаров»:

«Кольбер, заметив как-то, что заседания Академии не проводятся с достаточной регулярностью, и из-за этого совершенно не продвигается работа над созданием Словаря, предложил установить более строгий порядок. До этого не существовало точного часа ни начала, ни окончания работы: одни приходили слишком рано, другие — очень поздно; одни заходили, когда другие уже собирались уходить, и иногда все заседание было посвящено лишь тому, чтобы обменяться новостями. Теперь же было решено, что заседание будет начинаться в 3 часа, а заканчиваться в 5 часов пополудни.

Чтобы этот порядок неукоснительно соблюдался, Кольбер приказал доставить в Академию большие часы с поручением часовщику Гюре следить за ними и поддерживать их в рабочем состоянии. Кольбер также приказал выдать журнал в сафьяновом переплете, куда секретарь заносил все решения заседаний; кроме того, были куплены письменные приборы, чернильницы, подсвечники, воск и установлено хорошее жалованье для слуг Лувра, чтобы те открывали, закрывали и убирали залы, в которых проходят заседания, и находились там в качестве консьержей и привратников.

Чтобы поощрять посещаемость академиков, было установлено, что каждый раз, когда проводится заседание, будут выдаваться 40 жетонов (по одному на каждого). Они делились между присутствовавшими, а оставшиеся (ибо такого, чтобы присутствовали все, никогда не было) добавлялись к тем, которые будут распределяться на следующем заседании. На одной стороне жетонов были изображены король и слова: „Людовик Великий“, а на другой — лавровый венец со словами: „Да будет бессмертен“, а вокруг — „Покровитель Французской академии“.

Кольбер задумал было выдавать по пол-луидора каждому из присутствующих, но потом решил, что такая вольность разорит Академию. Это размышление привело его к тому, что он стал даже сомневаться в пользе жетонов, но, решив, что вознаграждение это скромное и что оно будет прекрасным средством для привлечения академиков на заседания, он все же решился на это. Ему Академия частично обязана тем, что была закончена работа над Словарем, поскольку в связи с этим новшеством, академики стали работать в десять раз больше и лучше, чем когда-нибудь прежде.

Чтобы устранить опоздания, я несколько раз нарочно приходил позже и не позволял, чтобы меня включали в список распределения жетонов и выплачивали гонорар за присутствие; я делал это, чтобы никто из впредь опаздывавших не жаловался, если с ним поступают таким образом».

На одном из заседаний Академии, когда Кольбер поставил вопрос о сроках окончания работы над Словарем, было решено назначить Шарля Перро президентом комиссии по обновлению орфографии и ускорению работы над «Всеобщим словарем французского языка».

И работа действительно ускорилась!