1663 год

1663 год

Шарль хорошо запомнил завет отца: тот, кто хочет идти вперед, обязан потакать своему влиятельному покровителю и всегда говорить только то, что ему приятно.

Он сразу понял выгоду от дружбы с великим поэтом и сумел настолько влюбить Шаплена в себя, что тот и дня не мог провести без своего молодого друга. Едва ли не каждый день карета престарелого поэта останавливалась у главного подъезда Лувра и Шаплен, тяжело опираясь на палку и наклонив голову с тяжелым париком, поднимался к Кольберу. Он — главный советник всесильного министра по делам литературы.

Именно здесь, в апартаментах Кольбера, и был составлен список Комитета литераторов, целью которого прямо ставилось повышение авторитета короля и королевской политики. По предложению Шаплена, в него вошли он сам, аббат Бурсе, аббат Кассань и в качестве кандидата Шарль Перро. Правда, в отношении последнего Кольбер все еще сомневался. А потому для испытания он поручил Шарлю написать прозаическую пьесу о покупке королем города Дюнкерка.

Шарль осознавал, что от того, как он выполнит это задание, зависит все. Он ощущал себя на пороге прекрасного будущего. Чтобы ничего не отвлекало его от выполнения задания Кольбера, он уединился в Вири. В январе пьеса была готова.

Он прекрасно понял, чего от него хотят. Его пьеса — это откровенный дифирамб королю, его государственному уму и новой государственной политике, направленной на процветание Франции. Шарль отдал должное и Дюнкерку — стратегически важному морскому порту, показав в своей поэме, сколь дальновидно поступил король, приобретя именно этот город.

Шарль переписал свое произведение на веленевую бумагу и попросил художника сделать виньетки, заголовки и самую первую букву пьесы золотой краской. И Кольбер принял его труд. Так Шарль Перро попал в литературный кабинет Кольбера. Ему было 35 лет. Шел февраль 1663 года.

Кольбер был сыном купца. Его отец торговал сукном в Реймсе и держал там лавку готового платья. По окончании Реймского иезуитского коллежа юный Жан Батист работал при лионском банкире Маскарани, затем переехал в Париж, где также занимал незначительные должности. Здесь у него нашелся покровитель — троюродный брат Жан Батист де Сен-Пуланж, который служил в государственном секретариате военных дел. Он и помог Кольберу купить должность военного комиссара.

Вот где сформировались жесткий характер Кольбера, его точность и исполнительность. В его обязанности входило сопровождать войска на марше, организовывать их расквартирование, проверять правильность списочного состава, комплектность экипировки. Он был обязан также инспектировать гарнизоны. На этой должности Кольбер прослужил пять лет.

В 1643 году государственным секретарем военных дел стал Мишель Летелье, шурин Сен-Пуланжа. Последний возглавил бюро госсекретариата, а два года спустя Жан Батист Кольбер стал служащим этого министерства. На правах родственника он пользовался особым доверием министра, который назначил его представителем министерства при Мазарини. Скоро Кольбер завоевал безграничное доверие кардинала. В 1651 году Мазарини по требованию парламента удалился в изгнание за границу. Кольбер остался управляющим его имуществом. Так постепенно образовалось огромное состояние Кольбера. Потому и смог он неучтенные Мазарини деньги передать королю.

Кольбер смог купить себе в 1655 году должность королевского секретаря и стал дворянином. Затем, после приобретения сеньории Сеньелэ в Бургундии, его герб украсила баронская корона.

Испытавший свои способности в управлении огромным богатством кардинала, Кольбер стремился найти им применение в масштабах всей страны — лучше всего в верхах финансового ведомства. Но место сюринтенданта финансов прочно занимал умный и честолюбивый Николя Фуке. И Кольбер начал с ним борьбу, об исходе которой мы уже знаем.

Своей карьерой Кольбер во многом был обязан Мишелю Летелье. Однако чувство благодарности оказалось незнакомо ему, и соперничество его со своим бывшим благодетелем будет длиться до самой смерти Кольбера.

Кольбер служил королю с такой преданностью, с какой собака служит своему хозяину. К Людовику он питал любовь, доходящую до обожания.

Про Кольбера говорили: «Он не знает пышности и роскоши и тратит немного, охотно жертвуя своими удовольствиями и развлечениями ради интересов государства. Он деятелен и бдителен, тверд и неподкупен в отношении своего долга, он избегает партий и не хочет входить ни в какое соглашение, не сообщив о том королю и не получив от его величества определенного приказа. У него нет большой жадности к богатству, но зато сильная жажда накапливать и беречь достояние короля».

Став во главе финансового управления, Кольбер поставил перед собой три цели: 1) привести в порядок финансы Франции; 2) поднять земледелие в стране; 3) развить торговлю и промышленность. И достижению этих целей он посвятил всю оставшуюся жизнь.

* * *

Кабинет, в котором предстояло работать Шарлю Перро, был очень длинным и освещался рядом высоких стрельчатых окон. Из них Шарль видел глубокий ров, за ним полосу песчаного берега шириной футов в пятнадцать и гладкую, как зеркало, воду Сены. На другом берегу реки возвышался неподвижный гигант — Нельская башня.

…Шарль прошелся по офису, подошел к рабочему столу, на котором уже лежали листы бумаги. Красивая бронзовая чернильница, в бронзовом же стакане — десяток очиненных перьев. Было тихо, несмотря на то, что за столами вдоль окон сидели восемь писцов — его помощников. Полки книжного шкафа уже отчасти заполнены были книгами в кожаных переплетах. Пол офиса устлан мягким ковром, и шаги ходивших по нему были неслышны.

Шарль подошел к камину, погрел руки над огнем и уже хотел садиться за стол, чтобы еще раз прочитать инструкцию Кольбера, написанную непосредственно для него, как вдруг без стука отворилась тяжелая входная дверь и порог переступила огромная фигура придворного поэта и покровителя Перро Жана Шаплена, председателя Комитета литераторов. Он сел у камина в предложенное ему кресло и указал своему молодому другу на кресло напротив. Шаплен помолчал, изучая кабинет, приглядываясь к фигурам писарей, потом глянул на Шарля и с расстановкой проговорил:

— Молодой человек! Кольбер обратил на вас внимание, а это уже немало! Говорят, он давно знаком с вашей семьей, тем лучше! Но если бы он хотел только выразить вашей семье чувство признательности и благодарности, он не пошел бы так далеко в своих милостях. Следовательно, вы ему понравились. — Старик помолчал, внимательно рассматривая Перро, словно хотел выяснить причину этого, и потом продолжил: — Он решил, что вы сможете сыграть ту или иную роль, предугадать которую сейчас трудно, — роль, которую он наметил в своих тайных помыслах. Да-да! Не улыбайтесь, молодой человек, я лучше знаю Кольбера. Он ничего не делает без дальнего прицела! Я думаю, он хочет подготовить вас для нее, вышколить вас, если хотите, и мне кажется, что вы должны идти на его зов. — Он поднял палку и крупным ее набалдашником коснулся колена Шарля. — Так начинаются великие карьеры! Только, ради Бога, пусть милости его и ваше высокое положение не вскружат вам голову!

Шаплен говорил медленно, с расстановкой. Шарль слушал его внимательно, не пропуская ни одного слова.

— …Увы, монархи привыкли к постоянным изъявлениям напускного восторга перед их особами. Считайте же лесть новым для вас языком, который необходимо освоить. Пусть язык этот доселе был вам чужд, но, поверьте, и на этом языке можно говорить благородно, ему тоже дано выражать возвышенные, безупречные мысли.

Знаете ли вы, чем вы особенно понравились Кольберу? Ему кажется, что ваши взгляды на политику, экономику и культуру совпадают с его взглядами. Так не разочаруйте его! А с творчеством, боюсь, придется повременить… Нам предстоит столько работы, что личное отходит на второй план…

Шарль, полный воодушевления и надежд, кивнул своему наставнику. Увы, никто не может предугадать свое будущее полностью! Шарль не знал, что за те 20 лет, что он проработает при дворе, он почти ничего не напишет.

* * *

Через несколько дней состоялось первое заседание Комитета литераторов. Жан Шаплен должен был сидеть во главе стола, но он выбрал место у камина и подремывал, предоставив аббатам Бурсе и Кассаню вволю говорить на любые темы. И они вскоре углубились в такие дебри истории французской литературы, что сами, без Жана Шаплена, не скоро бы нашли выход.

Шарль в тот день больше слушал, почти ничего не говорил. Из бесед с Кольбером и особенно с Шапленом он понимал, чего от них ждет король — лояльности, преданности и внимания к своей особе. Их Комитет должен был определять тематику литературных произведений, их направленность, их тон. В конце концов, Комитет должен был поддерживать тех писателей, которые прославляли короля и его политику, и осуждать тех, кто пытался что-либо критиковать. Такая культурная политика конечно же не нова. Во все времена правящие классы стараются привлечь интеллектуалов на свою сторону и их устами прославлять проводимую в стране политику. Пропаганда — великая сила, значение которой хорошо понимал уже Генрих IV.

Ришелье, настойчиво следуя этой политике, пытался по возможности объединить людей искусства и определить их на службе королевских интересов. В 1635 году он создал Французскую академию, призванную установить по отношению к различным диалектам провинций единый язык, соответствующий идее единого королевства, находящегося под властью абсолютного монарха.

Кольбер продолжил и развил идею привлечения интеллектуалов к прославлению королевской власти. При нем эта идея достигла апогея. Власть особенно ощутила ее необходимость после Фронды, которая вызвала брожение в умах. Теперь необходимо было формировать одно мнение: королевская власть незыблема, она — от Бога. И Кольбер, воплощая эту идею в жизнь, создал Комитет литераторов, который вскоре фактически возглавил молодой Перро, ибо Шаплен был слишком стар и к тому же во всем доверял молодому другу, обласканному Кольбером.

Шарль был молод, крепок, здоров. Работа, которую ему поручили, пришлась ему по душе. Он часто засиживался допоздна, и когда его карета выезжала из Лувра, город, как правило, уже засыпал. Шарль готов был приложить все силы, весь свой ум, волю, чтобы навсегда остаться в Лувре — сердце Франции, месте, где жил обожаемый им король и где могли осуществиться его самые честолюбивые мечты.

…В те ранние годы, когда в человеке закладываются основные черты его характера, когда все его чувства обострены, когда он тонко и болезненно воспринимает каждое слово окружающих, особенно отца и матери, — в эти годы детства и начала юности Шарль, как мы уже говорили, ощущал казалось бы неуловимое чувство неприязни, которое испытывали к нему родители, словно это он был виновен в смерти Франсуа. Травма, полученная в раннем детстве, давала о себе знать в течение всей его жизни. Как замечает профессор Марк Сориано, Шарль вынес из своего детства необычайно стойкое стремление к реваншу, к достижению семейного, материального успеха. Поэтому, получив место при дворе, он приказал себе забыть все услады и утехи и полностью отдался работе.

* * *

С первых же дней их совместной работы Кольбер сделал его своим личным секретарем. Он поручал Перро самые разные дела, причем не всегда связанные между собой. Полностью преданный своему шефу и долгое время не имевший семьи, Шарль готов был браться за любое поручение и выполнять его со всей тщательностью.

3 февраля Кольбер приказал Шарлю явиться на заседание Совета по делам строительства и вести запись выступлений, а потом оформить их в единую докладную записку.

10 февраля Перро участвует в обсуждении нового регламента по сбору тальи (налога). Разобравшись в сути вопроса, он справедливо выделил ведущую роль интендантов в сборе тальи.

В тот же день, на другом заседании, он записывает мнения разных лиц и отдельно Кольбера по вопросам архитектуры, финансов, объединения и укрупнения откупов, подвода питьевой воды, организации музыки и праздников и других.

Он внимательно следит за работой королевской мануфактуры мебели, основанной Кольбером в прошлом году.

Но больше всего времени Перро отдает работе в созданном Кольбером «Бюро славы короля». Название говорит само за себя! Кольбер искренне был убежден в необходимости изображать короля не просто символом власти, но представителем Бога на Земле, предметом страха, уважения и восхищения.

Позднее «Бюро славы короля» стало называться Малой академией. Фактически ее возглавляет Шарль Перро.

15 февраля приказчик Кольбера принес Шарлю кошелек, в котором находилось его жалованье — 500 экю. Это было больше, чем получали члены Французской академии. Кольбер давал Шарлю аванс, и тот должен был его отработать.

Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, у Кольбера собирался Совет по вопросам зданий и строений. Малая академия собиралась в другие дни. Ее работой все чаще интересовался лично король. Все больше значения Кольбер придает Академии надписей: надписи на медалях, памятниках, стелах живут дольше, чем книги и картины. Они должны вечно хранить память о Людовике XIV и его славных деяниях. Шарль участвует в работе и этой Академии — в частности, готовит медаль в честь обновления союза Франции и Швейцарии. Очень важным было решение использовать в надписях и девизах французский, а не латинский язык. Краткие энергичные лозунги, прославляющие короля и его политику, должны были быть понятны всем, а не только образованным слоям населения.

Однажды Кольбер вызвал Перро и поручил ему сочинить девиз для дофина (наследника престола). Ему исполнилось всего три года. В конкурсе, кроме Шарля, приняли участие многие члены Академии надписей. Но победил девиз, сочиненный Шарлем Перро, о чем он сам с гордостью вспоминал впоследствии в «Мемуарах».

Да, Шарль Перро очень быстро стал человеком двора. Этому способствовали не только его незаурядный ум и желание остаться в Лувре, но и умение приспособиться к любым обстоятельствам.

* * *

Шарлю пришлось осваивать новый для себя мир — мир придворных. Впрочем, писатель Жан де Лабрюйер в книге «Характеры» заметил, что манеры, принятые при дворе, так же легко перенять, как нормандский акцент в Руане или Фалезе — «взгляните на гоф-фурьеров, мундшенков и камер-лакеев. Эта наука дается так же легко и требует так мало ума, что человеку, обладающему большими способностями, не требуется никаких усилий, чтобы изучить ее и освоить. Он придает ей столь мало значения, что овладевает ею, сам того не замечая, и так же незаметно может ее забыть».

И еще одно замечание Жана де Лабрюйера, помогающее нам понять нашего героя:

«…И ложась в постель, и вставая с нее, придворный печется только о собственной выгоде: мысль о ней не оставляет человека ни утром, ни днем, ни ночью; он руководствуется ею, думая, разговаривая, храня молчание, действуя; повинуясь ей, он раскланивается с одним, не замечает другого, превозносит третьего и хулит четвертого. По этой мерке он отмеряет свое внимание, услужливость, почтительность, равнодушие или презрение. Как бы далеко он ни ушел по стезе умеренности и мудрости, главной пружиной его поступков все равно остается честолюбие, увлекающее его к той же цели, что и самых жадных, неистовых в желаниях и тщеславных царедворцев. Разве можно пребывать в покое там, где все волнуется, все движется? Разве можно не бежать там, где все бегут?..

Придворная жизнь — это серьезная, холодная и напряженная игра. Здесь нужно уметь расставить фигуры, рассчитать силы, обдумать ходы, осуществить свой замысел, порою идти на риск, играть по наитию и всегда быть готовым к тому, что все ваши уловки и ходы приведут лишь к объявлению вам шаха, а то и мата. Часто пешки, которыми умно распоряжаются, проходят в ферзи и решают исход партии. Выигрывает ее самый ловкий и самый удачливый».

Продержаться два десятка лет рядом со вторым лицом в государстве не просто. Нужно в совершенстве овладеть искусством придворной жизни. Наш герой конечно же не идеален. Он просто человек своего времени.

Немалое значение при дворе имело умение одеваться. К счастью, в семье Перро костюму всегда уделяли должное внимание. И отец, и сыновья одевались у самых модных портных, с детских лет овладевая искусством этикета.

При дворе было много чопорно одетых придворных. Некоторые из них, отъявленные щеголи, одевались особенно вызывающе. Не отличаясь особым умом и статью, они выделялись яркостью и манерностью костюма. Именно таким «петухам» — петиметрам — была посвящена известная в то время эпиграмма:

Их наряд драгоценным шитьем

И бриллиантами весь изукрашен.

Постыдились бы женщины даже

Показаться на улице в нем.

Головою вертеть им удобно.

В брыжах пышных, обширных и модных.

На крахмал негодна им пшеница:

Полотно, дескать, портит она.

И крахмалы для их полотна

Нынче делают только из риса.

Их прически полны новизны:

По линейке подстрижены пряди.

Непомерно обкорнаны сзади,

Впереди непомерно длинны.

И, клеем обмазаны густо,

Уложены в волны искусно.

Рабочий костюм Шарля был строг, и он поглядывал на щеголей с насмешкой и жалостью: ведь огромные накрахмаленные брыжи в кровь обдирали их шею. А локоны, завитые на клею, в дождь размокали и слипались.

* * *

Неожиданно ударили сильные морозы. Лед сковал Сену. Замерзли колодцы. В садах от холода лопнула кора деревьев. Некоторые вязы раскололись до самой сердцевины. Сильно пострадали парижские мостовые: от стужи потрескались даже камни. Птицы, которые никогда не залетают в города, — сойки, сороки — искали себе пропитание на улицах Парижа.

Торф для отопления продавался по двойной цене. В лавках нельзя было найти ни шкурок сурка или белки, ни даже простой овчины. Множество стариков и детей замерзли в своих жалких жилищах. Солдаты, которым приходилось стоять на посту, отмораживали ноги даже в теплых сапогах.

Зима положила конец королевским увеселениям. Поздней осенью двор вернулся в Париж и вот уже несколько месяцев отдыхал и собирался с силами для новой череды празднеств.

Накануне Нового года Шарль Перро в числе других членов Малой академии был наконец представлен королю.

Он следовал за Шапленом, опирающимся на палку. В длинных и гулких коридорах Лувра стук палки был хорошо слышен, и это нравилось знаменитому поэту. А Шарль пока еще робко двигался по дворцу, поражаясь роскоши и размерам королевской части дворца, хотя и в той, деловой части, где он работал, мебель тоже была не из дешевых.

Он шел мимо диванов, обитых красным атласом с золотыми кистями, мимо кресел с позолоченными изогнутыми ручками, пуфов с изящной отделкой. Занавеси на огромных окнах были тяжелые, с золотой бахромой, а в проемах между окнами висели картины и ковры, стояли античные скульптуры.

Молодой неискушенный придворный еще не знал, что эта роскошная мебель находится в Лувре по той простой причине, что все другие королевские дворцы пусты. А когда придет весна и двор начнет собираться в дорогу, мебель повезут в длинном, шумном поезде, а вместе с ней отправятся в путь плотники и другие мастера, которые расставят мебель в летнем дворце, выбранном в качестве королевской резиденции, подготовят все к приезду его величества.

Король, встречи с которым ожидал Шарль Перро, был поистине великим человеком. Александр Дюма в романе-хронике «Людовик XIV и его век» так писал о нем:

«…Эта смесь пороков и добродетелей, величия и слабости составила век, который в ряду времен занял первое место после века Перикла, после века Августа и после века Льва X, ибо Людовик XIV обладал удивительным инстинктом усваивать себе достоинства других, сосредоточивать в себе лучи, около него расходящиеся, потому что в противоположность с солнцем, которое он принял своей эмблемой, освещал не он — его освещали.

Людовик был маленького роста; придумав высокие каблуки и нося высокий парик, он достиг того, что казался высоким; то же самое надо сказать о Людовике в нравственном отношении: Тюренн, Конде, Кольбер, Летелье, Лувуа, Корнель, Мольер, Расин, Лебрен, Перро и Пеже возвысили его до высоты своего гения, и Людовика XIV называли великим королем.

Но что особенно замечательно в этом продолжительном царствовании, так это единственная мысль, в нем господствовавшая. Была ли она следствием гения короля или темперамента человека? Будучи неограниченным государем, преследовал ли он ее по расчету или покорялся ей по инстинкту? Этого никто сказать не может, этого, без сомнения, не знал и сам Людовик. Эта единственная мысль была единство правления…»

Вслед за Шапленом Перро вошел в королевский кабинет. Здесь членов Малой академии уже ждал Кольбер. Аббаты де Бурсе и Кассань присоединились к ним по дороге.

Король стоял у стены, завешенной тяжелым атласным с позолотой занавесом, в ряде мест подтянутым кистями, возле мягкого пуфа, изящные ножки которого были обтянуты атласным шелком. Кабинет украшали два широких камина и венецианские зеркала.

Людовик был без ливреи. Огромный кружевной воротник мягко облегал шею и падал на плечи. Искусно сшитый костюм подчеркивал все достоинства фигуры и скрывал недостатки. Никогда еще в глазах Перро мужской костюм не имел такой предельной ясности силуэта, такой графической четкости.

Король продолжал еще какое-то время говорить с Кольбером, потом последний сделал знак, чтобы гости приблизились.

Людовик величественно повернул красивую голову в высоком пышно завитом парике и одарил каждого из присутствующих улыбкой. Шарлю показалось, что король задержал на нем взгляд чуть дольше, чем на других, — но так казалось едва ли не каждому; это тоже было одно из достоинств короля.

Кольбер представил королю присутствующих. В «Мемуарах» спустя много лет Шарль Перро вспомнит слова, которые произнес тогда Людовик:

«Вы можете, господа, судить о моем уважении к вам уже потому, что я доверяю вам самую ценную для меня вещь — мою славу. Я уверен, что вы справитесь прекрасно; со своей стороны я постараюсь предоставить вам материал, который заслуживает того, чтобы с ним работали такие люди как вы».

…После этой встречи Шарль не раз встречался с королем. Он видел его в разной обстановке: и во время работы, и во время отдыха, игр или танцев. Во дворце и в театре, в зале и на воздухе, наедине и в группе. Но никогда больше у него не было такого ощущения счастья, как в этот день.

* * *

Шарль полностью отдался новой работе; его самолюбию льстило, что его слово значило теперь так много и одним росчерком пера он решал иногда судьбы людей.

В своих «Мемуарах» он с гордостью вспоминал о том, что было сделано им в это время:

«…Медаль союза со швейцарцами.

В это время прибыли швейцарцы, чтобы обновить союз с Францией. По этому поводу нужно было сделать медаль, и именно этой работой занялась наша зарождающаяся Академия. Аббат де Бурсе принял здесь наибольшее участие.

Девиз для монсеньора дофина.

Через несколько дней Кольбер попросил сочинить девиз для монсеньора дофина, которому в то время было всего три-четыре года. Мне выпало счастье сочинить один, который был предпочтен всем прочим. Он был написан на знаменах полка монсеньора и на плащах его гвардейцев.

Редактирование произведений, написанных в честь короля.

Когда не было работы по заказу, Академия просматривала и редактировала сочинения (в стихах и в прозе), написанные во славу короля, чтобы подготовить их к печати в типографии Лувра. Из всего этого можно составить фолиант, и я сохранил рукописи этих трудов, которыми набиты два портфеля. Каждый из членов Малой академии со своей стороны также работал над личными произведениями о благодеяниях Его Величества».

В 1663 году Кольбер стал министром финансов. Все денежные средства теперь были в его руках, и свою политику по перестройке экономики страны ему стало проводить легче.

Во второй половине года Малая академия пополнилась: в нее был включен Шарпантье, о котором положительно отозвались Шаплен и аббат Бурсе.