1683 год
1683 год
6 сентября в своем доме на улице Нев-де-Пти-Шан на 64-м году жизни от мучительной каменной болезни умер Жан Батист Кольбер (маркиз де Сеньеле), генеральный контролер финансов Франции с 1665 года.
Одна из эпиграмм, написанных на его кончину в виде надгробной надписи, гласила:
Могучая и неумолимая смерть
Открыла нам тайну:
Камень, который убил Кольбера, —
Это философский камень.
Другая эпиграмма звучала так:
Здесь положен в могилу Кольбер.
Который умер с горя.
Его тело было вскрыто.
В нем нашли четыре камня,
Из которых самым твердым было его сердце.
Александр Дюма в романе-хронике «Людовик XIV и его век» писал:
«Вообще, ненависть к Кольберу была чрезвычайно сильна: Людовик XIV его ненавидел потому, что Лувуа и госпожа де Ментенон его ненавидели, а также потому, что он заслуживал имени Великого; знатные вельможи ненавидели его потому, что он из простого человека стал знатнейшим и могущественнейшим вельможей своего времени; граждане ненавидели его потому, что он приказал уничтожить ежегодные доходы, получаемые городской думой; наконец, чернь ненавидела его потому, что он был богат и могуществен. По всему по этому похороны Кольбера не решились сделать публичными».
На другой день после кончины Кольбера, в час ночи, тело его было положено в гроб и перевезено в худой и старой карете в церковь Святой Евстафии под конвоем нескольких человек, которые вели своих лошадей в поводу.
Так печально и одиноко прошли похороны человека, который, высказывая свои задушевные мысли, говорил:
«Я бы хотел, чтобы проекты мои пришли к счастливому завершению, чтобы в королевстве господствовало изобилие, чтобы в нем все были довольны, и пусть у меня, лишенного должностей и почестей, удаленного от двора и дел, растет трава во дворе».
На похоронах не было детей Кольбера: Людовик не позволил им проститься с отцом.
Шарль и Клод Перро присутствовали только на панихиде.
* * *
После смерти Кольбера Шарль попытался вновь обратить на себя внимание короля. Он пишет религиозную поэму «Святой Павел», очень искреннюю, очень тонкую, ибо после смерти Мари он стал еще более набожным. В поэме он так проникновенно говорит о Божественном провидении, что священник церкви, прихожанином которой он являлся, благословил его на новые сочинения на религиозные темы.
Шарль своим прекрасным почерком переписал поэму набело и вручил ее королю.
Литературная продукция Шарля в этот период очень разнообразна. Он пишет множество маленьких рассказов. Это еще совсем непохоже на его будущие сказки, но это уже путь к ним!
Перро 55 лет. По меркам того времени он старик. Франсуа де Ларошфуко в книге «Размышления», в главе «Об удалении от света», пишет о стариках-аристократах, которые так же, как Перро, удалены от дел:
«…Старики уже не причастны к тем благам, которые прежде имели. Их вожделения почти непричастны даже к славе — та, что была завоевана, ветшает со временем, и, случается, люди, старея, теряют все, обретенное прежде. Каждый день уносит крупицу их существа, и в них остается слишком мало сил для наслаждения еще не утерянным, не говоря уже о погоне за желаемым. Впереди они видят только скорби, недуги, увядание; все ими испытано, ничто не имеет прелести новизны. Время оттесняет их от того места, откуда им хотелось бы смотреть на окружающих и где они сами являли бы внушительное зрелище. Иных счастливцев еще терпят в обществе, других откровенно презирают. Им остается единственный благоразумный выход — укрыть от света то, что некогда они, быть может, слишком выставляли напоказ. Постепенно они забывают свет, с такой готовностью забывший их, находят в уединении даже нечто утешительное для своего тщеславия и, терзаемые скукой, сомнениями, малодушием, влачат, повинуясь голосу благочестия или разума, а чаще всего по привычке, бремя томительной и безотрадной жизни».
Нет, Шарль так жить не хотел! Он жаждет реванша. Он готов открыть себя на новом поприще — скажем, на поэтическом. Тем более что он состоит пожизненным членом Академии Франции.
День Шарля строго регламентирован. Утро он посвящает детям.
Марк Сориано считает, что Перро сам занимался воспитанием детей, не перепоручая этого гувернантам или воспитателям. Шарль разработал собственные педагогические идеи, и одна из них заключалась в том, чтобы обучение шло интересно, параллельно с игрой — так, считал он, дети лучше усвоят те большие знания, которые он им собирается дать.
Мы можем проследить некоторые положения его педагогического метода, они разбросаны в ряде его работ: в предисловии к стихотворным сказкам, в книге «Параллели между древними и новыми» и в некоторых статьях. Вот отдельные из этих положений:
1. Ребенок — это взрослый человек в миниатюре, поэтому ему можно рассказывать все, только кратко и очень просто.
2. Умственные способности детей растут с возрастом, по мере того как ребенок развивается, и надо учитывать это.
3. В любом детском возрасте учение должно быть занимательным.
4. Учитель должен не только много знать, но и быть воспитателем.
Дети Шарля в свое время пойдут в коллеж. Но до этого времени (а во время учебы в коллеже в утренние часы) Шарль сам занимался с ними, разъясняя им непонятные вопросы.
А вечерами были сказки. Вырастая, старшие дети уже меньше интересовались ими, но младший, Пьер, проявлял удивительный интерес к сказкам, и не случайно он станет соавтором отца по знаменитой книге «Сказки матушки Гусыни».
В 1695 году в своем предисловии к собранию стихотворных сказок Шарль — возможно, одним из первых в мире — напишет об огромной воспитательной роли народных сказок:
«…Просто невероятно, с какой жадностью эти невинные души, природную чистоту которых ничто еще не успело осквернить, вкушают эти скрытые поучения; мы видим, как они печальны и подавлены, пока герой или героиня находится в беде, и какими возгласами радости они встречают ту минуту, когда герой вновь обретает счастье; точно так же они с трудом сдерживаются, пока злодей или злодейка пребывают в полном благополучии, и приходят в восторг, когда узнают наконец, что те наказаны, как того заслуживали. Все это бросаемые в почву семена, которые сперва порождают лишь порывы радости или приступы печали, но впоследствии непременно вызывают к жизни и добрые наклонности…
…Добродетель в них всегда вознаграждается, а порок наказывается. Все они проникнуты стремлением показать, сколь велики блага, которые приобретешь, будучи честным, терпеливым, разумным, трудолюбивым, послушным, и какой вред приносит отсутствие этих качеств…
Как бы незначительны и как бы причудливы ни были приключения во всех этих историях, нет сомнения, они вызывают в детях желание походить на тех, кого они видят в них счастливыми, и страх перед теми несчастьями, коим за свою злобу подвергаются злодеи. Не достойны ли похвалы родители, которые своим детям, еще не способным воспринимать истины существенные и ничем не приукрашенные, уже внушают к ним любовь и дают, так сказать, отведать их, облекая в форму рассказов занимательных и приспособленных к их слабому младенческому разумению».
* * *
В споре с «древними» у Шарля появился новый и очень сильный союзник — Бернар Ле Бовье де Фонтенель. Ему было всего 26 лет, но в обществе уже были замечены его ясный, логический ум и блестящий стиль его работ. В будущем он станет очень заметным писателем. Но уже сейчас, в 1683 году, в опубликованной работе «Диалоги мертвых — древних и новых» он выдвинул убийственный довод против критиков Шарля Перро и его сторонников, заметив: «Древних ставят так высоко, чтобы принизить современников».
Шарль встретился с Фонтенелем и, высоко оценив его работу, подчеркнул, что она останется в памяти потомков.
В этом году он попытался вернуться к серьезной государственной работе. В «Мемуарах» Перро вспоминал:
«…После смерти Кольбера Шарпантье, аббат Тальман, Кино и я поехали в Фонтенбло, чтобы спросить у Лувуа, сменившего Кольбера, не возродить ли нам прежнюю Малую академию, созданную Кольбером. В записке мы изложили историю создания Академии и круг ее занятий. Лувуа отдал записку канцлеру (своему отцу). Тот всегда подшучивал над этой Академией, говоря, что нельзя найти худший способ тратить деньги, чем, подобно Кольберу, на оплату труда сочинителей ребусов, надписей и стишков. Но тут он почему-то поменял свои взгляды и сказал сыну, что Академию надо возродить и сохранить. В тот же день Шарпантье, Кино и Тальман пошли к Лувуа. Я не пошел из-за боязни наговорить чего-нибудь обидного в ответ на его насмешливые фразы, которые мне могут не понравиться. Лувуа спросил, сколько их. „Нас четверо!“ — ответили они, назвав и меня. Лувуа сказал: „Не может быть! У него довольно дел в строительстве!“ Дважды Шарпантье называл мое имя и дважды Лувуа повышенным тоном подчеркивал, что я не являюсь членом Академии. Тогда все трое предложили Фелибьена, и Лувуа согласился и отправил их работать.
Вот так я был исключен из Малой академии, где, конечно, с удовольствием продолжал бы работать, но нужно было пережить и это унижение».