БЮЛЛЕТЕНЬ НА МЕСЯЦ

БЮЛЛЕТЕНЬ НА МЕСЯЦ

Из глубины поколений, из темных генетических тоннелей пришло в нашу семью проклятие депрессий. МДП — маниакально-депрессивный психоз или циклотемия, как называют эту болезнь профессионалы. С годами она затухает, стушевывается, но в тридцать пять-сорок лет я постоянно «качался» на этой ужасной синусоиде.

Особенно тяжелы депрессии, когда белый свет предельно черен и не мил, когда жизнь отвратительна, бессмысленна, убога и отталкивающа.

А. Твардовский.

Рука бессильна поднять телефонную трубку, одеться и выйти на улицу — величайшая проблема. А жить надо (или не надо — это тоже вопрос), а если надо, то изволь добывать хлеб насущный. И тут я открыл для себя психо-неврологический диспансер.

Это был мир убогий, но довольно приветливый. Во время первого своего визита я стал что-то рассказывать о своих проблемах, меня оборвали на полуслове и выписали бюллетень.

По этой справке Литфонд платил мне десять рублей в день. А это в семидесятые годы было вполне достаточным для сносной жизни.

Более того, существовали еще бесплатные обеды и какие-то стационары, где читали газеты, слушали музыку и проводили просветительные беседы. Но в стационаре я не появлялся, также как категорически отказался от всяких предложений о больнице. Но вот обедать на улицу Чехова захаживал. И это были вполне приличные обеды с борщом, котлетами и компотом, получше тех комплексных, что предлагали за рубль двадцать в Доме литераторов.

П. Антакольский и П. Луконин.

Исполнился первый месяц моего бюллетеня, и милейшая интеллигентная женщина, врач из диспансера, что на Краснобогатырской улице, сказала мне:

— Я сама не могу больше продлевать ваш бюллетень, это может сделать только главврач в городском диспансере. Вы хотите к нему поехать?

— Отчего же нет.

Она вызвала машину, и мы поехали.

Это уже было иное заведение. В самом центре Москвы, кабинет огромный, светлый, итальянские окна. Высокий, выше меня, жизнерадостный профессор, седой, с испаньолкой, в пенсне. Рядом медицинская сестра в безупречном крахмале. Это я увидел, когда вошел в кабинет, но около получаса я протомился у дверей, пока мой лечащий врач рассказывала профессору обо всех моих состояниях и проблемах. Она же, естественно, привезла с собой и историю болезни.

Профессор был радушно вежлив и как-то особенно оптимистически настроен.

К. Чуковский. 1958–1959.

— Ну, как, молодой человек, как ваша меланхолия? Все еще не проходит?

Я развел руками.

— А вообще-то вы чем занимаетесь?

— Я литератор, сочиняю.

— Что именно?

— Разное. Но всю жизнь пишу стихи и считаю это своим делом.

— Стихи? Ну-у, стихи мы все пишем. Вот она, — он указал на медсестру. — Выступает со стихами в нашей стенгазете. Да и я не прочь иногда. Не хотите ли что-нибудь прочесть?

Мне было не до стихов.

— А кто-нибудь читал ваши стихи, в смысле из понимающих людей?

— Да, — сказал я, — Ахматова, Пастернак. Вы их считаете понимающими людьми?

И тут я случайно увидел, как профессор ногой под столом толкнул медсестру. Он давал ей знак записывать. Он понял, что перед ним не циклотемик, а больной манией величия.

— Ну и что они? Вы как им посылали стихи? Почтой?

— Нет. Я знал их лично, встречался с ними.

Профессор снова толкнул медсестру.

— А кто-нибудь из современных поэтов слышал о вас?

— Да, я дружу с некоторыми, — и я назвал пять или шесть популярных фамилий. При этом ни на грош не наврал.

Профессор в восторге развел руками.

— Вы сейчас в крайней точке вашей болезни, — сказал он, — хуже некуда. Теперь только вверх, — и он начертил в воздухе пресловутую синусоиду. — Идите, дружок, домой, уверяю вас, то, что вы здесь сказали, строго охраняется врачебной тайной, о ваших болезненных фантазиях никто не узнает.

Д. Самойлов.

И он выписал мне бюллетень еще на месяц.