Не кормить и денег не просить

Не кормить и денег не просить

Если в апреле иногда бывает не очень, то в мае всегда хорошо. Ставлю точку и заглядываю в блокнот. Нет, это случилось восьмого апреля, а не восьмого мая! Тогда просто переписываю предложение… Если в мае иногда бывает не очень, то в апреле всегда хорошо. Погода стояла майская – вот мне и показалось…

Ночью накануне позвонил Шагин и заявил заговорщицким шепотом:

– Значит, так. Была инструкция – денег не просить и не кормить.

– Ладно, – соглашаюсь, – про деньги понятно. А почему не кормить?

– Не знаю. – Митя серьезен, как сто двадцать третье китайское предупреждение. – Про еду особенно настаивали.

– Если настаивали, то и не будем. А кого, кстати, не кормить-то? – догадываюсь я поинтересоваться.

– А ты не в курсе?

– А как я могу быть в курсе, если меня всегда держат в неведении!

– Да ты что! – Митя не верит. – Ты афиши в городе видел?

– Афиш навалом. Юморист какой-нибудь? Альтов типа Задорнов? Мне и без них смешно.

– Подожди! Эрик Клэптон прибыл на концерт! А завтра утром он приедет в «Дом на Горе»!

Я подумал, что Митя врет, но тут же поверил. Это должно было когда-то случиться. Что-нибудь подобное. Или Клэптон, или битлы, или еще какие-нибудь человечки из славной юности. Давно, совсем давно, черт знает когда, я выменивал пластинки с их лицами, носил под мышкой диски, помню пластинку группы «Крим» – трое красавцев в белых костюмах приветливо махали мне, девятнадцатилетнему. И вот домахались. Через тридцать лет с хвостиком пути пересекаются странным образом на плодородной ниве алкоголизма. Просветленного, то есть протрезвленного. Мы тут славно пропьянствовали треть века, а они там. Половина померла и там, и тут. А жить хочется всем, всегда и везде. Долгая история с участием американского миллиардера и алкоголика Лу, русского ньюйоркца Жени, продолжившаяся в поселке с финским названием Переккюля, что в часе езды от Питера на юго-запад…

Натягиваю кожаную куртку и в девять утра выхожу на перекресток, где меня ждет легковушка. Возле нее Макс – крупный мрачноватый мужчина с круглым лицом, перечеркнутым прокуренными усами.

– Привет, – говорю, а он:

– Привет, – говорит. – Поехали.

Втискиваюсь на переднее сиденье. На заднем – писатель Андрей Битов.

– Доброе утро.

– Доброе утро. – У писателя озадаченное лицо с пепельной щетиной. Эрик Клэптон не его песня, но и Битов участвует в алкоголизме как человек хоть и старый почти, но чувствующий нерв времени.

Мы катим по солнечному проспекту и выезжаем из города. Здесь окрестности еще помнят про зиму – даже на расстоянии видно, как холодна земля. Грязь поверхностна, словно изучение английского языка на скоротечных курсах или танцевальная любовь на вечеринке. Кое-где в канавах бело-черный недотаявший лед. За Красным Селом начинается бардак русских колдобин. Без них было бы скучно.

– А ты… как его?.. Эрика Клэптона знаешь? – спрашивает Битов, и по его интонации становится понятно, что для писателя имя великого гитариста пустой звук.

– Как облупленного! – отвечаю Битову частичную неправду.

Я знаю миф, в котором больше моей жизни и моего поколения, чем англичанина. А мифам не всегда полезно становиться реальностью. Когда с опозданием в двадцать пять лет в Россию поехали играть разные рок-стары, то я решил не ходить их смотреть. У меня в голове свои «Роллинг стоунз» и «Дип перпл». В натуральную величину они могут только нарушить юность, засевшую в памяти…

Тем временем мы выкатились на холм, обрывающийся долгим пустым косогором. Незасеянные, а значит, и не беременные поля у холма весело зеленеют под открытым небом. На краю косогора за аккуратным забором находится пригожее кирпичное здание «Дома Надежды на Горе» – таково полное название реабилитационного центра. Здесь помещаются где-то тридцать пациентов, с которых денег за курс не берут и брать не собираются, рассчитывая на меценатов. Наши же водочно-пивные олигархи больным или сироткам фиг дадут, поэтому на Горе рассчитывают больше на просветленных иностранцев. Мифический Эрик Клэптон теперь. Хотя денег велели не просить…

Мы заходим в калитку. Тут еще пара машин подкатывает. Большой Митя Шагин с бородой. Целуемся и фотографируемся. Тут же, скатанная из бревен, часовенка. Садимся возле стены, мурлычем на солнцепеке, а Эрика Клэптона все нет.

– Да, – говорю Мите, – опять обманули больного человека…

– Страдающего неизлечимым, прогрессирующим и смертельным недугом, – подхватывает Митя.

Народ ходит туда-сюда. Очумевшие пациенты и с дюжину тех, кто достиг уже душевного покоя, как альпинист Джомолунгмы.

– Мы, понимаешь, – продолжает Митя, – и березку заготовили. Будем ее сажать со стариком Эриком.

– Замечательно! Заложим аллею трезвых героев! А я дома порылся и нашел виниловую пластинку Клэптона «461 Оушен-бульвар». Это там, где песня «Я застрелил шерифа». Двадцать лет назад ее во всех питерских кабаках играли. Буду автограф брать. Первый раз в жизни, кстати.

– Ничего. У Эрика не стыдно.

Мы так говорим, греемся, время идет, а англичанина все не видно. Как-то и забывается он в деревенском русском утре, даже противоестественным кажется его имя в этой обстановке – вон баба тащится с коромыслом, и слово «хуй» начертано на обломке бетонной трубы. За отсутствием других приезжих знаменитостей народ все более льнет к писателю Битову.

И тут на горе появляется «мерседес» дорогой марки и останавливается возле ворот. Из машины вылезают трое мужчин – немолодой и большой, молодой и тонкий, немолодой и средний. Они входят в калитку, и им навстречу устремляется директор Дома – кряжистый полувековой лысоватый мужчина с капитанской бородкой.

Мы с Митей продолжаем сидеть, понимая, что визитначинается, думая, однако, что появилась первая, в определенном смысле разведочная машина, а сама «звезда» на подъезде, сейчас выкатит в прожекторах и в шляпе с перьями…

– Пойдем-ка, – говорит Митя, и мы покидаем солнцепек возле часовенки. – Пора начинать руководить процессом.

– Главное, когда появится, Клэптона не кормить, – напоминаю я.

– И денег не просить, – соглашается Митя.

Алкоголики робеют, но подтягиваются тоже. Мы с Митей жмем руки прибывшим, а директор произносит краткую информационную речь, обращаясь в основном к немолодому и среднему. Тот одет в светлые спортивные брюки и куртку с капюшоном. Именно ему рассказывает правду экс-капитан, а англичанин на каждую фразу отвечает:

– Фантастик!

«Так когда же сам Клэптон…» – начинается мысль, и я вдруг понимаю, что именно он передо мной и стоит. При рассмотрении вблизи мифические герои меняют облик. Великий гитарист оказался другим, но все равно кайфовым, пускай и с вялым подбородком и мелкими чертами лица. Всяко уж краше, чем Шварценеггер или Черномырдин.

– Дорогой господин Эрик, – закончил информационное сообщение директор, – давайте пройдем и осмотрим дом!

Вмести с гостем и алкоголиками мы входим в здание. Директор останавливается возле «наглядной агитации», древа жизни, на каждом из золотых листочков которого начертана фамилия дарителя. Директор говорит как экскурсовод:

– На одном из листков написано – Юрий Шевчук. Это русский рок-музыкант. Каждый год он играет концерт в нашу пользу.

Похоже, директор решил брать быка за рога, и мы с Митей шепчем директору в ухо:

– Денег не просить, – а Эрик восклицает:

– Фантастик!

А напряженность первых минут тем временем тает. Клэптон разглядывает происходящее вокруг с интересом. Он не жена губернатора, которой нужно поднимать рейтинг мужа перед выборами и посещать сироток. Он приперся сюда в день концерта по собственной воле, зная, что ищет. А искал он алкоголиков, которые стараются. Он и сам старался и теперь трезв как вымытое стеклышко. Классный парень, одним словом. Не говнюк. Не ошиблись мы в нем тридцать пять лет тому назад… По узкой лестнице шумно поднимаемся наверх и оказываемся в просторной комнате с окнами на русские просторы. Клэптона подводят к стене с приколотой на нее картой великой Родины. На ней множество отметок и пунктиров, проложенных к Петербургу. Из пятидесяти городов и населенных пунктов прорывались к нам страждущие алкоголики– один алкоголик добрался до деревни Переккюля аж с Сахалина. География впечатляет. Великий, как наша Родина, гитарист слушает объяснения и повторяет каждые тридцать секунд:

– Фантастик!

– Я знаю, Эрик, что ты тоже помогаешь подобному центру, – начинает директор.

– Йес! – вскрикивает Клэптон. – Симиляр! Такой же! – Гитарист выглядывает в окошко и добавляет: – На Антибах. Это Карибское море.

– …И ты даже продал пять своих старых гитар на аукционе в пользу центра!

– Денег не просить, – шепчем мы с Митей снова, а Эрик вскрикивает:

– Фантастик!

Стало понятно, что дружба состоялась, и директор, несколько расслабившись, предложил:

– Так, может быть, выйдем на улицу и посадим березку?

– Березку? – переспросил Эрик и по-приятельски улыбнулся: – Йес, офкос!

Мы спустились на первый этаж и вышли на улицу. Как хороша русская природа, когда нет грязи и привычного говнища! Так бы и жить в чистоте и с солнцем над головой!.. За часовенкой неподалеку от забора алкоголики выкопали заранее ямку. Приготовили лопату и хворостину с корнями – ей и предстояло сыграть роль березки. Никто из больных и здоровых не посмел приблизиться. Только Эрик, Митя и я. И это случилось – Эрик воткнул хворостину в ямку, я схватил лопату, почувствовал теплую плоскость черенка и пошуровал лопатой, а Митя полил конструкцию из лейки.

– Вот она – аллея трезвых героев! – сказал я.

– Ну, так! – сказал Митя, а Эрик закивал, соглашаясь:

– Йес! Йес! Фантастик!

Затем набежали пациенты и стали фотографироваться.

В моем повествовании нет юмора, а только толика здорового умиления…

Пока алкоголики собирались в зальчике, дорогому гостю было предложено испить чайку. В комнате на первом этаже в духе русского народного хлебосольства стол ломился от бутербродов с колбасой и сыром, а в мисочках лежали печенье и конфеты. Но кипяток запаздывал. «Не кормить!» – переглянулись мы с Шагиным, но было поздно. Оказавшись за столом по левую руку от гостя и воспользовавшись паузой, я вспомнил фразу из учебника русского языка и спросил:

– Хэв ю бин ин Раша бефо?

– Йес! – живо откликнулся Эрик. – Ниа зе Мурманск!

Как я понял, гитарист увлекается подледной рыбалкой и прилетал в Заполярную Русь с этой целью. Вокруг носились на вертолетах нашенские богатеи и пили водку ведрами.

– Я синк итс воз грейт.

– Йес! Йес! Фантастик!

Клэптон косился на бутерброды, но, сдержавшись, от трапезы отказался. Но не отказался дать автографы и принять подарки. Митя подарил книжку про свое пьянство, а я – кассету с песнями о трезвости. Клэптон расписался на обложке винилового диска, и теперь мне есть что разглядывать долгими зимними вечерами…

Но Эрик приехал в Переккюля не чай пить. Он поднялся на второй этаж, выступил перед больными и ответил на вопросы. Это был интимный разговор, и даже сейчас я не стану его вспоминать. Главное, это случилось, запечатлевшись в пространстве – времени.

Затем Эрик, расстрогавшись, пригласил новых друзей на концерт, и его спутники составили список, в котором я занял почетное третье место. Напоследок было объявлено массовое братание, и снова фотографировались на солнышке. Затем договорились дружить алкогольными домами и помахали гитаристу, умчавшему на «мерсе» играть концерт в Питере и продолжать мифическую жизнь из клипа. Такова краткая история вопроса.

Чуть позже я отправился в Пулково встречать жену, прилетавшую из Парижа. Она была как всегда хороша и приветлива первые сорок минут. По дороге домой я рассказал о встрече в Переккюле и о третьем месте в списке друзей.

– Так что ж ты, милый! Гоним в гости к Клэптону! – воскликнула жена.

– Ах, оставь, дорогая! Идеально то, что вспыхнуло, как мотылек в пламени свечи, и не имеет продолжения! – ответил я.

– Ну ты, блядь, и философ! – сделала вывод парижская жена.