Родина нового джаза

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Родина нового джаза

Где-то в шестьдесят седьмом году я дебютировал на рок-сцене в поселке Пери. Не помню уж и на чем играл. Кажется, на барабанах. А в зале под мутной лампочкой все время дрались. Доктор химических наук Коля Баранов однажды рассказал мне, посмеиваясь, как ездил в Кузьмолово слушать ансамбль под названием «Прохор Харин». На кривую сценку вышел немолодой уже человек с чемоданом. Чемодан состоял из двух половинок, акустических колонок. Человек включил в чемодан микрофон, гитару и объявил прокуренным голосом:

– Ка-ра-ван!

«О! – подумали Баранов и его студенты-приятели. – Дюк Эллингтон!»

В ответ человек со сцены завыл:

– Вез караван! Кашгарский план!

На второй строчке в зале махач и начался.

Пери, Васкелово, Ольгино, Саблино, Красное Село. Так, сквозь мордобой, наступала на Ленинград битломания.

Мой старинный приятель Виктор Райтаровский защитил диссертацию на тему «Взаимодействие португальского языка с языками банту в Мозамбике». В этом самом Мозамбике он и работал долгое время. Много лет мы не виделись, тут встретились. И вот я узнал от Виктора, что он перевел несколько моих песен на португальский, а с португальского на банту. И выучил он эти песни с ансамблем бантийцев. Я сочинил где-то сотню песен и больше половины забыл. Выходит, некоторые из них существуют только на банту. Виктор говорил, будто бантийцам песни очень понравились и они их с удовольствием пели возле племенных костров.

Композитор Виктор Резников играет в футбол и хоккей, я же – мастер спорта по легкой атлетике. Мы знакомимся в семьдесят шестом, кажется, году, и Витя при одной из встреч говорит:

– Я пишу песню для Аллы Пугачевой. Хочешь слова сочинить?

– А про что надо? – спрашиваю.

– Надо про женскую тоску, – отвечает Резников.

Помню, бегаю по дорожке стадиона, тягаю штангу и все сочиняю, сочиняю. Руки-ноги устали, болят, сил нет. А в голове женская тоска. Какие-то слова бормочу про дождь, про картину и свечи, кто-то ушел и не пришел…

Ничего из этой затеи не получилось. У меня и своей тоски невпроворот.

На одной из дружеских пирушек в конце семидесятых я познакомился с бас-гитаристом прославленной тогда польской группы «Червоны гитары» и, пообщавшись с ним некоторое время, услышал вопрос:

– Можешь достать тулуп?

У нас старались достать джинсы, американские военные ботинки, а у поляков вошли в моду русские тулупы, какие обычно носят сторожа. Удивившись, я вспомнил, что у брата Александра имелось нечто вроде тулупа с надорванным рукавом. На следующий день я поехал на концерт «Червоных гитар» в ДК имени Кирова. У меня из-под мышки торчал грязный и рваный тулупчик. Музыканты стали бурно обсуждать и спорить – кому достанется русский раритет. Продюсеру «Червоных гитар» вещица оказалась коротковатой, а бас-гитаристу как раз. Я хотел тулупчик подарить, но поляк в ужасе отказался и стал навязывать деньги. В итоге этой торговли наоборот я вернулся домой нетрезвый и с двумя сотнями рублей в кармане. Рыдающему продюсеру я обещал найти другой тулуп. И что самое интересное – нашел. Всех поляков одел в тулупы почти задаром, но все-таки за деньги. Если б пошел по этой дорожке, то теперь был бы о-го-го где! Не знаю где… В Думе, в банке или в жопе.

Возьмите любую книгу по истории джаза. Она начнется с рассказа о том, как привезли африканцев в Северную Америку и заставили работать на плантациях хлопчатника. От тяжелой работы и жизни бывшие африканцы запели тягучие песни, помогая песнями труду. Так появились блюзы. Началось движение к рок-н-роллу и ритм-энд-блюзу. Но сейчас труд афроамериканцев облегчают мелиорация и механизация, хорошая зарплата в у. е. Да и расовый напряг пошел на убыль. В России же наоборот: «Эй, ухнем!» Песня бурлаков – это типичный блюз. В минорном квадрате. Время у нас смутное, труд тяжелый, блюзовый квадрат мы освоили с помощью битлов и небитлов. Не за горами день, когда возле раздолбанного трактора Иванов, Петров, Сидоров и Рабинович застонут блюзом и тот станет русско-народным жанром. Россия – родина нового джаза.

Во второй половине семидесятых хороших музыкантов хватало – гитаристов всяких, барабанщиков. Но жить на законные деньги не представлялось никакой возможности. Целое поколение рок-музыкантов утонуло в кабаках, играя на «карася». Кто-то ушел на советскую эстраду. Двое моих старинных знакомых, Михаил К. и Вова Ж., устроились играть в оркестре «Цирка на сцене». Барабаны и гитара. «Цирк на сцене» состоял из лилипутов. Дяди и тети были двадцатипятилетним музыкантам по колено. Впрочем, оркестру вменялось создавать музыкальный фон, а не бегать по сцене.

«Цирк на сцене» с ходу завезли в Тмутаракань и поселили в деревянной гостинице с удобствами в конце коридора. Михаил и Вова купили поллитровку, чтобы махнуть по стакану и завалиться в койки. Только они сели за стол, как в номер вошли два дяди-лилипута, которых поселили вместе с музыкантами. Увидев поллитровку, дяди достали «маленькую» и подсели за стол. Михаил и Вова, налившие уже по полному стакану, покраснели, не зная – сколько наливать лилипутам. Но те стали строжиться и требовать по стакану. Что ж, налили и им. Старший, сорокалетний акробат, произнес тост:

– За успешные гастроли, молодые люди!

Выпили залпом. Закусили огурчиками. Только Михаил и Вова стали задавать вопросы о цирке, как лилипуты сперва онемели, а после одновременно упали с табуретов на пол. Начался переполох. Вызвали «скорую». Отправили лилипутов в больницу с алкогольным отравлением…

К чему я это вспомнил? Не знаю. Маленькие всегда хотят поставить больших на место. И вот что из этого получается. Хотя у одного из моих знакомых был любовный роман с лилипуткой. Говорит, получилось хорошо. По-крайней мере оригинально.

Стоят в арке на улице Рубинштейна Джордж Гуницкий и Коля Михайлов, председатель Рок-клуба.

– В чем дело, коллеги? – спрашиваю.

– Давай, ты тоже пригодишься. Сейчас «Скорпионы» приедут.

Стоим. Ждем. Тайна офигенная. И вот от Пяти углов едут две тачки с затемненными стеклами. Теперь так бандиты ездят, а при Горбачеве это еще казалось диковинкой. Во дворе из тачек выходят огромные мулаты с рациями. За мулатами вываливают певун Клаус Майне, невысокий господин в кепочке, и другие музыканты с русскими блядями. Один из мулатов приказывает мне:

– Ты тут пока машины посторожи.

Он меня, похоже, за охранника Гуницкого принял. Япослал мулата подальше, и он согласился. Тут и камера появилась, началась съемка. Мы поднялись по заплеванной лестнице на второй этаж. Народу, несмотря на тайну, набилось. Мулат опять говорит мне:

– Скажи, чтобы все вышли.

– Да иди ты!

«Скорпионов» стали снимать в комнате Рок-клуба. Те хлопали Гуницкого и Михайлова по плечам и спинам. Затем все спустились в зальчик. Сцена там метра четыре квадратных. Металлюги в зальчике вопят, крестами машут и пьют пиво. Тут опять охранник ко мне протискивается и говорит:

– Скажи, чтобы бутылки убрали.

Опять послал мулата, но он за бутылками в зал не сунулся. Гуницкий и Михайлов хотели со «Скорпионами» дружить, но те, сняв бесплатную массовку, сели в бандитские тачки и уехали. Мулат на прощанье сказал мне:

– Не обижайся, брат.

– Да пошел ты! – заорал я. – Бул шит! Фак оф! Мерд! – Но он не пошел, а поехал.

Гуницкий и Михайлов кричали вдогонку «Скорпионам»:

– Чтоб вы, гады, больше к нам не приезжали!

И в самом деле «Скорпионы» больше в Рок-клубе не появлялись.

Гражданин Целин родился в середине сороковых в США в семье советского дипломата. Мальчик узнал рок-н-ролл и стал его энтузиастом. В 1957 году ему удалось в Мемфисе поговорить с самим Элвисом Пресли и получить благословение. Будучи студентом Колумбийского университета, Целин организовал биг-бенд «Хот-дог». «Горячие собаки» пользовались успехом у студентов, но в начале 6О-х семья Целиных вернулась в СССР. Здесь рок-н-ролл продолжился. Труба Целина отличалась пронзительной мелодичностью, он частенько садился и за клавиши. Сочинял Целин песни на английском языке. Многие из них впоследствии приписывались британским группам «Холлис», «Трогс» или «Ярдбердс». Записей не сохранилось. Одно время к творчеству «первопроходца» обратилась фирма «Мелодия», планируя записать и выпустить двойной альбом.

Такая статья с соответствующими фотографиями висела в самом начале выставки «Реалии русского рока», прошедшей с размахом в Гавани в начале 91-го. Сочинил текст я. Сергей Лемехов, один из дизайнеров выставки, притащил коллегу, довольно помятого господина, и предложил устроить мистификацию. Целина, совсем не музыканта, сняли с трубой и бас-гитарой. Фотографию отпечатали, стилизовав под старую. По ней невозможно было определить возраст немолодой, отчасти уже дряблой фотомодели. Чтобы канонизовать Целина, мы его сняли рядом с битломаном Васиным. Целин как бы благословлял Васина на битл-подвиг.

Я видел, как журналисты переписывали информацию со стенда. Когда-нибудь она войдет в музыкальные энциклопедии. Да, история – она такая. Как напишешь про Гильгамеш, так и останется на века.

Поехал я песни петь в город Мончегорск. Мои гитаристы, Андрей и Сергей, обещали трезвость, но обманули. После первого концерта в пригороде, куда нас возили на оленях, я спал долго. Когда проснулся, то гитаристов и след простыл. Оказывается, в девять утра они отправились в ресторан, и вот что мне рассказал позже невольный свидетель.

– Что вам, мальчики? – сонно спросила официантка.

– Нам четырнадцать пива! – заявил Андрей.

– Ой! – проснулась женщина. – А вам плохо не будет?

– Нам будет хорошо, – отрезали артисты.

Шла перестройка. Вечером со сцены местного ДК гитаристы проклинали Партию. Успокоились только на обратном пути, когда на станции Африканда надыбали бордо.

Где-то в начале восьмидесятых в Рок-клубе на улице Рубинштейна предполагался концерт. Я притащился туда выпить с приятелями, но никого не нашел. Тогда сел в партере, услышал, как объявили дебютантов: «Группа „Кино“!» На сцену вышел сухопарый монгол в рубахе с жабо, сделал сердитое лицо и заголосил. Монгол оказался Цоем. Рядом с ним на тонких ножках дергался славянин. Славянин дергался на сцене в одних носках. И оказался он Рыбиным – «Рыбой». Откуда-то из-под сцены периодически вылезал БГ с барабаном и исчезал обратно.

Цой умер, БГ в Катманду, а вот Рыбу я встретил как-то на Пушкинской улице. Смотрю Рыбе на ноги и вижу – ботинки! Из натуральной кожи! Купил-таки! Хорошая вещь!

Битломания давно прошла, но не у нас. Теперь это специфическая русская штука. Коля Васин даже Церковь Джона Леннона учредил, собирается Храм строить на народные деньги. Как-то посреди перестройки решили день рождения Пола Маккартни отпраздновать. Васин говорит мне:

– Приезжай пораньше. Часа в три.

Июнь. Тополиное лето. Выхожу на станции Тарховка, иду к заливу. Битломанная молодежь скинулась на день рождения. Васин купил поросенка, забил животное, совершив жертвоприношение Полу, насадил мертвое тело на кол, и мы начали его жарить на костре. Жарить поросят не умеем. Сверху поросенок Пола обгорел, внутри сырой. Васин бросается на свинью, словно вождь из фильма «Миллион лет до нашей эры», и отрывает ногу. Кусочек и мне достается. Боюсь заболеть солитером, но жую жадно. Пьем вино. Жируем.

Часа через два от станции потянулась молодежь, которая деньги давала, с трогательными транспарантами «Мы любим тебя, Пол!» и «Битлз – форева!».

Леха Тихомиров достает гитару и поет битлов, а я стучу по камушкам в такт. Васин кричит лозунги-тосты. Так отрабатываем поросенка и вино.

– Мы любим тебя, Пол!

* * *

В коридоре Смольного, по которому Ленин и Человек с ружьем бегали, а теперь Собчак прохаживается, в январе девяносто шестого открылась выставка картин и иных творений фонда «Свободная культура» с Пушкинской, 10. На самом видном месте Васин поставил проект-макет Храма Джона Леннона – метровый член с яйцами. Одно – рок, другое – ролл. Дело было перед Рождеством, и в члене огоньки мигали. Посмотрел Собчак на макет с любопытством, но денег так и не дал.

В конце июня на Пушкинской, 10, проводят Праздник двора. Работают все выставочные залы, театры и т. п. Каждый год к вечеру все, конечно, в хлам. Во дворе целый день бацают артисты на гитарах. Бомжи пляшут возле сцены с деятелями андеграунда и депутатами Государственной думы. Электорат, одним словом, всех видов и расцветок.

Случилось, что я появился во дворе часов в восемь вечера. Как раз в это время один глупый молодой человек висел на паре пальцев в районе шестого этажа, гримасничал, пугая публику. Снизу же кричали глупому молодому человеку:

– Ну, ты! Давай прыгай!

У моего старинного приятеля Саши Старцева есть диван. На диване лежит покрывало. На покрывале сколько-то лет назад сидел Виктор Цой, и покрывало попало наизвестную фотографию. Покрывало подыстерлось, и собрался его Саша Старцев выбросить. Но вот в гостях у него оказался цоефил из Москвы. Узнав вещь, москвич окаменел, после спросил, потея от волнения:

– Это тот самый?

– Что – тот самый? – не понял Старцев.

– Который на фотографии?

– Да, тот самый.

Цоефил пожевал губами и спросил, заглядывая Старцеву в глаза:

– Сколько стоит квадратный дециметр? Я бы купил кусочек на десять долларов.

– Да иди ты! – возмутился Саша. – Возьми даром.

Но даром цоефил отрезать не посмел. Так и лежит Старцев на покрывале, ждет своего звездного часа.

Надо б и мне что-нибудь вспомнить про Цоя для коммерции. Ничего не помню. Ну, сидели один раз, положив ноги на стол, пьяные, Цой стучал по столу кулаком, а я выл дурным голосом песню. Было это за кулисами Дворца молодежи летом 87-го. Вот и вся история.

– Хочешь самую смешную историю? – спрашивает Старцев.

– Я весь внимание.

– Так вот – поехали мы на дачу к одному моему приятелю веселой компанией и круто напились. Утром лежим вповалку чуть живые. У Леши, хозяина дачи, по соседству жила бабушка. Тоже в дачном домике. Так вот – утром раздается стук в окно и голос: «Леша, проснись, бабушка умерла». Леша в отрубе. Никто вообще не реагирует. А в окно все стучат и повторяют про смерть бабушки. Наконец на очередное «Леша, бабушка умерла» встает один из нас, Андрюша Наследов, и кричит сквозь бодун: «Так закопайте ее!»

– Жуть какая!

– Высший класс! – У Старцева от восторга волосы стоят дыбом. – А соседка все стучит и повторяет про бабушку. Тогда Наследов говорит: «Хорошо, найдите лопату – я сам закопаю».

– Кошмар!

– Правда смешная история? – настаивает Старцев почти в истерике. – Самая смешная из тех, которые я знаю.

Мы студенты и как-то знакомимся. Михаил Боярский сообщает:

– Хочу группу организовать. Чтоб как «Битлз».

Прошло почти тридцать лет. Смотрю по телевизору новый клип. Это же «Битлз»! Всматриваюсь – узнаю Володю Ермолина. Еще Федорова из бывших «Поющих гитар», и в шляпе – точно, Михаил Боярский. Поют как битлы, прыгают и машут гитарами, как они же в фильме «Вечер трудового дня». Я рад за Боярского. Слава богу – организовал!

Встречает Юрий Шевчук рыжего Чубайса и задает естественный вопрос:

– Как там мой ваучер, а?

– Да брось ты, – отмахивается Рыжий. – Давай лучше выпьем.

* * *

Прошу Жака Волощука рассказать истории про артистов. Жак продолжает привинчивать капот к своему несчастному «рено» и говорит:

– Полетели как-то Игорь Корнелюк с Алексеем Вишней на гастроли. Вишня – он самолетов боится. Поэтому из-за нервов стал громко ругаться матом. Корнелюку, известному эстрадному певцу, стало неудобно перед пассажирами, и он пошел покурить в районе туалетов и поболтать со стюардессами. Минут через десять вернулся певец в салон, и Алексей Вишня закричал так, что пассажиры вздрогнули: «Ну что – посрал?!»

– Ну и?.. – интересуюсь я.

– Что – и? – удивляется Жак.

– Корнелюк? – продолжаю.

– Не понял… Что – Корнелюк?

– Как – что! Так посрал он, в конце-то концов, или нет?!

С художником Сергеем Л., героем книги «Кайф», я знаком с юности и многое нас связывает. Но сейчас речь о другом. Сергей обладает уникальной способностью. В то время, когда все основательные люди, выпивая, что-нибудь теряют, Сергей – находит и приносит домой. Однажды заявился, хоть и покачиваясь, с огромным венецианским стеклом. И главное – не помнит, где взял его!

В другой раз, отмечая успешное завершение работы в ресторане «Невские берега» с художником Целиным, мой лепший друг перед самыми курантами растворился в пространстве. За окнами мела метель. Повесили свои курточки коллеги на один номер, и его хранил художник Целин. С трудом добравшись до дома с курткой Сергея, Целин дождался утра и позвонил, изрядно беспокоясь о судьбе друга.

Жена Сергея сообщила:

– Прийти-то он пришел… – и, помолчав, добавила сумрачно: – но пришел в женской шубе.

Апофеозом подобных забот о домашнем хозяйстве я считаю следующую повесть. Сославшись на необходимость прикупить картошки, Сергей отправился на вакхическую встречу с художниками-карикатуристами Светозаровым и Богорадом. Вернувшись в семью часа в три ночи, он разбудил жену, протянул авоську, произнес:

– Дорогая, я картошки принес.

Жена заглянула, зевая, в авоську, а там – гвозди.

День рождения у меня пятого июня, но знакомым говорю – шестого. Пусть думают, что я как Пушкин. Но лепший друг художник Сергей Л. пришел поздравлять аж утром четвертого. Сергей достал маленькую бутылочку кахетинского, и мы быстро расправились с ней.

– Что станем поделывать? – спрашивает лепший друг.

– Денег нет! – отвечаю я.

Как это – нет?! Кахетинское уже впитывалось в кровь, подсказывая решение задачи. От акции в защиту рубля, проведенной с Джорджем Гуницким возле Инженерного замка, сохранился целый полиэтиленовый мешок бумажных рублей. К июню девяносто второго Гайдар уже утер всем нос. Но не до такой же степени! Мешок рублей тянул на 0,7–0,8 мальвазии.

Человек артистической внешности – рыжеватые кудри до плеч, бородка и джинсы, – Сергей отправился в винный отсек бывшего магазина «Диета». Рубли считали долго, но в целом операция прошла успешно. Через некоторое время потребовалось продолжение банкета.

– Денег нет!

Как это – нет?! От разных поездок осталось много буржуазной мелочи. Лежит себе валюта в вазочке. Сперва я отсчитал Сергею два с половиной доллара квоттерами, никелями и центами и попросил:

– Сходи еще раз к этим подлым отравителям. Вдруг возьмут? Прояви обаяние. Ведь ты лепший друг.

Сергей сходил, проявил, вернулся с победой. Чуть позже я отсчитал сантимы и пфенниги. Еще через час Сергей отправился с финской и норвежской мелочью… Думаю, в «Диете» делали ставки – принесет еще или нет?

В последний раз я откопал какие-то треугольные таньги с дырками. Серега на них выменял целую охапку токайского и много-много «Кента».

– Что-то больно круто вышло, – сквозь хмель удивился я.

Расстались мы за полночь довольные друг другом.

На следующее утро Серега возник снова, а у меня откуда-то возникло пять тысяч.

– Знаешь что, – говорю я. – Вчерашнее не считается. День рождения – он сегодня. Вот деньги. Сходи в магазин, но в «Диету» не надо. Чтобы все благородно. Коньяк и шоколадка.

Сергей не послушался. Ноги привели его ко вчерашним продавцам. Те уже успели разобраться с треугольными таньгами и деньги у Сереги отобрали. Правильно говорили древние – нельзя ступить дважды в одну и ту же реку.

* * *

Андрей Тропилло, по кличке Торопило, записал в Доме пионеров и школьников песни БГ, Майка, Кинчева, Цоя и прочих. Спасибо ему. Было это давно. И посчитал себя Торопило живым богом. При встрече всем и говорил:

– Я, Торопило, живой бог!

Восемьдесят восьмой год – апофеоз рок-революции в СССР, совпавшей с апофеозом перестройки. На Зимнем стадионе в Ленинграде летом должен пройти фестиваль. Смольный не хочет, но партию изнасиловали демонстрацией, и фестиваль разрешили. Из Польши пригнали фирменный аппарат, а «Русское видео» сняло фильм. На второй день фестиваля прибегают к Торопиле поляки и начинают кипятиться:

– Так не можно, Анжей! Треба злотых платить! За злотые можно и так…

Андрей Тропилло-бог пошел разбираться. Оказывается, накануне ночью неустановленные лица наблевали в пульт. Это поляков и возмутило. Тропилло-бог исследовал харчи, но виновников не вычислил. Пришлось полякам доплатить за вредность.

Через месяц-другой Торопилу из Рок-клуба исключили за волюнтаризм и вождизм. Думаю, те, кто его исключал, харчи и метали.

Была у Торопилы девушка. А он ее выгнал. Потому что «Плейбой» смотреть мешала.

Поднимаю телефонную трубку.

– Говорит бог! – раздается вечно бодрый голос Торопилы.

У меня в руках как раз «Литература Древнего Египта», и я читаю отрывок в трубку:

– «И соединился я, Ра, с рукой своей сжатой, совокупился я с тенью своей и излил себя, зачав таким образом в самом себе детей».

– Н-да, – раздается в трубке.

– Понимаешь, – настаиваю, – люди все молят, просят богов о чем-то. Боги же только себя и любят. И возбуждаются только от собственной тени. Так что если ты бог, то придется тебе…

– Нет! – перебивает Торопило недовольно. – Чушь это все. Женщины должны остаться.

Генерал-суперинтендент лютеранских приходов Санкт-Петербурга Андрей Тропилло, живой бог, говорит мне при встрече:

– Я тут лучший в мире анекдот придумал!

– Не может быть.

– Да ты послушай! Один мужик хочет жениться на одной женщине. Но сомневается. Спрашивает у ее отца: «У вас дочь что, стеклоед?» – «А в чем дело?» – тревожится отец. «Да вот заходим в парадную, а она лампочку вывинтила и у меня спрашивает: „Хочешь, в рот возьму?“»

– Смешно, – комментирую услышанное.

– Правда лучший в мире?

– Не знаю.

В начале сентября стояли теплые деньки. Отправился я с генералом Торопилой-богом в Москву, где тот собирался пиратским способом записать Дипака Чоундхури. Дипак, мастер индийской раги, приехал сыграть в консерватории и поработать с русскими последователями.

Ровно в восемь на сцене консерватории постелили коврики, на них сели индусы и европейского вида господин в рваном носке. Дипак начал дергать струны на ситаре, по таблу затюкал пальцами и молоточками индус по фамилии Босс, а я погрузился в грезы-мемории. Вспомнилась юность. Битлования и хиппования. Тягучая рага звенела как зубная боль. Хотелось плакать о прошедших годах и друзьях.

Концерт длился два часа. Зал был в восторге. Перед тем как сыграть на бис, Дипак что-то сказал европейцу в рваном носке, кивнул ободряюще. Европеец весь концерт дергал на инструменте две крайние струны, даже ладов не зажимал. Создавал переливчатый фон. Но Дипак разрешил. В последний бодрой раге европеец стал дергать и третью струну.

«Повезло парню, – позавидовал я, – с двумя струнами весь мир объездил».

Есть такой объемный микрофон – в виде человеческой головы. Генерал Торопило насадил «голову» на палку и, спрятавшись за сценой, держал ее над Дипаком Чоундхури. Жуткое зрелище. Но индус и глазом не моргнул.

Затем Дипака и таблиста Босса перевезли в Питер. Тут вокруг них скакали с бубенцами местные кришнаиты и кормили зрителей на концерте дрянными пирожками. В концертном зале возле Финляндского вокзала опять генерал Торопило появился с «головой» на палке.

После концерта Дипак глотнул пива, закурил «Мальборо» и произнес без интонации:

– Хочу в Бомбей.

Кришнаиты и индуисты засуетились и сгоряча купили знаменитому Дипаку билет до Москвы в общем вагоне. Чоундхури вошел в вагон и лег на койку среди толпы кочующих цыган. Кришнаиты и индуисты постарались исправить ошибку.

– Гуру, мы поменяем билет! – причитали почитатели. – Мы вас на руках донесем!

Но гуру Дипак лежал на матраце с банкой пива в руке и лишь отрицательно мотал головой. Тут же и генерал Торопило вертелся с головой-микрофоном на палке.

Когда поезд тронулся, гуру показал в окно Торопиле фигу.

– В Бомбей, – повторил Дипак.

В середине 90-х Торопило стал генералом-суперинтендентом лютеранских общин Санкт-Петербурга. Неподалеку от коней Клодта, в доме, где знаменитые сортиры, у Торопилы имелся религиозный полуподвал, расположенный по фасаду симметрично отхожему месту. Хотел там генерал Торопило открыть церковную лавку с рок-н-ролльным уклоном.

– Лучше гробами торгуй, – посоветовал я.

– Тогда бандиты набегут и зарежут, – отказался генерал.

– Тогда продавай унитазы. Будет у здания общая концепция.

– Противно это. Тут, между прочим, Лев Толстой жил. Вон его мемориальная доска.

– Тогда назови магазин «Кровь и тело Христовы». Булочная, а в ней кагор в розлив продают.

– А над этим стоит подумать, – согласился генерал.

* * *

Андрей Тропилло, считающий себя живым богом, в очередной раз разорился. И стал бог сбагривать имущество. Мне он решил продать старинный «мерседес» за умеренные деньги.

– На ней, – сказало божество, – людей из ресторана в гостиницы возили. В Германии! Поэтому машина в приличном состоянии. Бери!

– Да зачем мне? – сомневаюсь.

– Тебе надо! – гипнотизирует Тропилло.

Едем в Купчино. Подъезжаем к гаражу. Вдруг на чистом небе собираются тучи и, когда Тропилло открывает гаражную дверь, раздается гром с недавно еще ясного неба.

– Предупреждение, – говорю я.

– Одобрение! – втюхивает Тропилло.

Теперь машина моя. До сих пор я в ней дырки заделываю. А на днях нашел под сиденьем пулеметную ленту немецких презервативов. Штук сто. Кажется, я купил публичный дом на колесах.