Фараон Роллинг Стон
Фараон Роллинг Стон
Алкоголь является одновременно и русским тупиком, и светом в конце тоннеля…
Я написал эту фразу для того, чтобы на следующий день не начинать с чистого листа. Проще толкать катящуюся машину, чем трогать ее с места. Однако нового подключения не состоялось. В компьютере завелся вирус и дремал до поры. Но вдруг он дал метастазы и, кажется, съел все мое литературное творчество – после долгих мыслей на экране возникла картинка, а значки не появлялись. На фотке, которую мне сканировали на диск и которую я поместил на рабочий стол, стояли В. Рекшан и Коля Баранов. Нам было там, на фотке, по двадцать одному году, и, поскольку все еще ждало нас впереди, мы улыбались. Мы стояли возле «Сайгона», куда приходили богемничать почти каждый день от Инженерного замка. Напротив конной статуи Петру Великому, в кустах у скамеечек, под вечер собирались энтузиасты и менялись пластинками. Мы с Барановым были в их первых рядах. Мы не могли наговориться и поэтому шли в кафе «Сайгон», где продолжали обмениваться музыкальными впечатлениями. Сегодня, 21 августа 2007 года, я молочу эти буквы-строчки на компьютере в недрах завода «Фортмедиа». Этот «Фортмедиа» производит си-ди и ди-ви-ди. Никому это теперь не интересно.
А Коля Баранов летом умер, и 28 августа этого ноль-седьмого года я пойду на сорок дней и что-нибудь спою. А за год до этого пришел е-мэйл из Нью-Йорка. В нем сообщали, что Андрей Мерчанский там повесился. Он повесил себя прямо на улице, где-то на Бродвее. Мерчанский играл в «Санкте» пару лет, а после до середины 90-х наяривал в «Пикнике». Перед Мерчанским ушел из жизни классический Витя Ковалев из первой версии книги «Кайф». Он много лет болел рассеянным склерозом и под конец просто лежал обездвиженный и в полном сознании. Перед Витей мы попрощались с Никиткой. Так вышло, что дней за десять до его смерти вдова Романова позвала нас сыграть на Дне рождения недавно умершего Дюши Романова. Дело происходило в ДК Ленсовета. Никитка, как оказалось, тоже умирал, но выглядел молодцом. Мы, плюс Жак, классно сыграли в три инструмента, и это выступление хранится у меня на видео. Но всех опередил Никита – ушел из жизни в конце 89-го года прошлого столетия. В начале 70-х приятель Никиты по университету Валера Кууск снял на 8-миллиметровую пленку несколько подпольных рок-сюжетов – все мы там такие молодые, красивые, цвет нации. И это я говорю без иронии…
Но все проходит, умирает, стирается. Все сжирают вирусы небытия.
В начале двадцать первого века стало ясно, что у «Санкт-Петербурга» достаточно нового материала и есть смысл записать альбом. Бывший Мастер Пипетки Жак, хронический, в чем-то даже патологический оптимист, сказал:
– Нет проблем! У меня в «Юбилейном»! Там Рыжий студию почти допаял!
Рыжий – это гитарист Самусенко, любящий «Дип перпл» и работавший с Жаком на ниве озвучивания разных корпоративных танцев. Он допаял, и я пришел. Долго полз, как Гаврош в романе Гюго, по пыльному подземелью. Затем потолок поднялся и стало почти по-человечески. Действительно, в одном из бункеров стояла барабанная установка, перед окошечком находился пульт. Тут же Жак крутил и винтил. Но самое интересное, что весь объем микростудии был заполнен пестрыми коробочками, в которых находились… как бы это сказать помягче… да тут и не смягчишь никак… в коробочках находились фаллоимитаторы, на взгляд ничем не отличающиеся от обычных хуев.
– Не обращай внимания, – отмахнулся Жак. – В понедельник увезут.
– Куда? – ответил я испуганно.
– Не знаю. К бабам, наверное.
И к понедельнику хуи действительно исчезли. Мы стали записывать, и сперва сильно старался Ленич с Настей Бартеневой. В начале века я решил сделать опору на беспроблемную молодежь, но молодежь проблемы все-таки имела. От той идеи остались Илья Ивахнов да несколько треков с Настей и Леничем. Ленич и Настя с кем-то поругались, и их не стало. Затем возник гитарист Богданов и кое-что сыграл, да и сам Рыжий Самусенко погитарил в паре песен. Далее это все к ебеням из компьютера исчезло. Кое-какие дорожки, однако, спаслись. Так прошли месяцы, складываясь в годы.
– Не обращай внимания, – говорил Жак, но жизнь проходила необратимо.
После Жак поругался с Рыжим, и Рыжий унес из подвала то, что не исчезло. После я что-то забрал у Рыжего и переселился к Тропилле-Торопиле. Тропилло-Торопила продолжал торопилить на заводе си-ди и окончательно сошел с ума, превращаясь в седенького, пузатенького, визжащего старикашечку. Летом ноль-третьего года я стал директором Автономной некоммерческой организации владельцев интеллектуальной собственности (АНОВИС), порожденной сумасшедствием Торопилы. Но про АНОВИС я писать не готов – нет у меня более слез, чтобы их тратить попусту. Тем более авторское право – это тема для романа-триллера…
Одним словом, Тропилло-Торопило, объявив себя живым богом, стал фактически уязвимым. Несколько раз я давал разным молодым номер телефона Торопилы, предлагая позвонить и обратиться: «Здравствуйте, бог!» Честно говоря, я пошутил, но шутка сработала – за такое обращение бог даром выпускал молодым си-ди и предоставлял студию для записи. На эту студию я и влез со своим полустертым альбомом. Влез и спел в микрофон новую песню под названием «Фараон Роллинг Стон». Правильнее было б произнести «стоунз», но тогда пропадала рифма. А русская рифма мне милее, чем британские кумиры юности. Одновременно с альбомом началась запись трибьюта Владимира Рекшана & «Санкт-Петербурга». Трибьют – это когда разные музыканты в своей интерпретации исполняют песни какого-нибудь известного кренделя. Тот обычно уже мертв. Но в России надо быть живым и следить, чтобы ничто не рухнуло. Под Новый ноль-седьмой год трибьют был наполовину полон, но и наполовину пуст. А новый альбом готов на все сто. Предполагая, что у злобного старикашечки Торопилы просто так ничего не бывает, я вынимал некоторые сведения, но всех не вынул. Под Новый год очередной компьютерный рок стер весь трибьют и весь мой новый рок-альбом.
Не верю я в электронную цивилизацию! А в египетские пирамиды как носители информации верю. И в законы Хаммурапи, выбитые на камне за 1750 лет до Иисуса. Пришлось восстанавливать запись иными способами и назвать альбом «Лучшие годы». Есть в нем песня «Блюз в тени Большого Хуфу»:
Оставь в покое мой е-мэйл —
В этой хреновине я ни бе ни ме.
Оставь в покое мою трубу —
В эту хреновину я ни гугу.
Оставь в покое чертов факс —
Он не прибавит жарких ласк.
Оставь в покое Интернет —
В нем много всякого, но счастья нет…
Есть счастье или нет, но альбом я осенью ноль-седьмого года выпущу потому, что медлить нельзя. А медлить нельзя потому, что… своеобразный юбилей. Путем несложных математических действий я вдруг сосчитал – прошло сорок лет. Сорок лет с выхода на большую сцену. Кажется, я об этом написал раньше. Но не помню где. Представляете, как я стар! Однако такое можно повторить еще раз. Где-то в ноябре 1967 года в ДК «Маяк» на Галерной улице проходил с размахом «День первокурсника биологического факультета ЛГУ». Я вышел на сцену с самопальной гитарой, Илья Горлинский вышел, Илья Нехлюдов, Слава Гулин и Яша Рехтер. Мы что-то такое играли очень плохо, а после смотрели с завистью на индонезийских студентов. До сих пор я помню – у одного была красивая, как Летний сад, гитара «Голд стар». Мы играли фигово, а индонезийцы наоборот. После в буфете ко мне подходили студенты и подносили коньяк, корили, советовали, подначивали и посмеивались. Про Игоря Горлинского я только недавно узнал, что он дорос до декана того самого биологического факультета. Про остальных мне не известно ничего. Через два года, осенью 1969-го, на репетиции в Мухинском училище, уже другие парни придумали название – «Санкт-Петербург». Это были классные друзья – Боб Галкин, Мишка Марский, Леха Матусов. Мы пошли после репетиции на Невский, в кафе «Север», и обсуждали там нашу будущую жизнь. Она ждала – такая долгая, бесконечная, все еще было возможно, можно было пойти и направо, и налево, и вернуться куда угодно. Мы носили джинсы и длинные волосы. На выходе из «Севера» на нас напали местные фарцовщики и «грузины». И мы стали отбиваться гитарами. И отбились. Ведь ничто не может противостоять восторженной юности. На наших куртках оборвали все пуговицы, понаставили синяков. И мы оборвали и понаставили. Хотел бы я встретить кого-нибудь из тех, с кем дрался. Но этому не бывать, поскольку только Вселенная вращается и возвращается на место, а человек не успевает, и в том, что он не может, именно в том, что не может, сокрыт настоящий, пролетающий и щемящий кайф.
