И В ОППОЗИЦИИ, И В ПРАВИТЕЛЬСТВЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

И В ОППОЗИЦИИ, И В ПРАВИТЕЛЬСТВЕ

22 февраля 1849 г. Дизраэли писал сестре: «После тяжелой и длительной борьбы я наконец полновластный лидер». Это не совсем точно. Полновластный лидер консерваторов в палате общин — да, но не в целом, так как лидером в палате лордов оставался Стэнли, являвшийся главой всей партии тори. Дизраэли был вторым человеком в партии после Стэнли и все свои принципиальные действия должен был с ним согласовывать. Он мог спорить с ним, приводить аргументы в пользу своей позиции, но не мог позволить себе обострения отношений, разрыва со Стэнли, потому что это неминуемо означало бы политическую гибель Дизраэли. Ситуация осложнялась тем, что политическое положение в парламенте и в стране было запутанным и лидерам тори необходимо было повседневно определять позицию партии по самым различным, часто неожиданно возникавшим проблемам.

От отношений со Стэнли зависела дальнейшая карьера Дизраэли, а поддержание этих отношений в необходимом для него состоянии было делом далеко не простым. Уж слишком разными людьми они были! Эдвард Стэнли, унаследовавший после смерти отца титул графа Дерби, занимал очень высокое положение в социальной системе Англии. Графы Дерби по богатству, влиянию в стране, по невидимой, но реальной котировке шли непосредственно за герцогами королевской крови. К тому же представители семейства были зачастую людьми умными, талантливыми; к таким и принадлежал Эдвард Стэнли. Герцоги и маркизы превосходили его по рангу, некоторые из них, хотя и немногие, были побогаче, но по положению они явно не могли тягаться со Стэнли. Авторитет его дополняло всеобщее и, пожалуй, достаточно обоснованное мнение о том, что он обладал сильным умом и был прекрасным оратором. Как это часто бывало и все еще бывает в Англии, он однажды переменил свою веру — начинал в партии вигов, а затем перешел в стан тори. Когда он был вигом, его уже прочили в преемники премьер-министра Грея; после перехода к тори стали поговаривать, что он унаследует кресло премьер-министра после Пиля.

Стэнли не был карьеристом и не особенно активно добивался власти. Да и зачем? Он знал, что члену его семьи власть полагается по рождению, и поэтому готов был принять ее спокойно, когда в этом возникнет необходимость. Он представлял собой лидера того классического типа, каким он рисовался воображению правящих кругов и большинства грамотных англичан, интересующихся политикой. Стэнли был активным спортсменом, любил охотиться, ездить верхом и, конечно, скачки. Его справедливо считали покровителем ипподрома, хотя, как и лорд Бентинк, он не смог реализовать свою мечту на скачках, т. е. выиграть главнейший приз, носящий его семейное имя Дерби. Следует отметить, что в отличие от подавляющего большинства английских спортсменов-аристократов Стэнли был хорошо образованным, интеллигентным человеком. Он любил и хорошо знал классическую литературу. Его талантливому перу принадлежит добротный стихотворный перевод на английский язык «Илиады» — эпической поэмы, приписываемой Гомеру. Такая образованность и интеллектуальность — большие и важные достоинства для государственного деятеля.

Общественная мощь Стэнли, его аристократизм — не наигранный, а реальный, — самостоятельность и независимость тяжко давили на Дизраэли. Было ясно, что тягаться со Стэнли ему не под силу. Со своей стороны Стэнли, как умный политик, понимал, что Дизраэли нужен консерваторам, отсюда и его отношение к младшему партнеру. Стэнли внимательно и уважительно прислушивался к мнению Дизраэли, был вполне вежлив с ним, как это и положено крупному интеллигентному деятелю, но держал его на расстоянии вытянутой руки, не пытаясь навести мосты через разделявшую их социальную пропасть, более того — последовательно сохраняя дистанцию между ними. Дизраэли, конечно, понимал характер их отношений и все же стремился к сближению с шефом, к установлению с ним доверительных отношений. Стэнли удостоил Дизраэли приглашения в свою резиденцию Ноусли лишь в конце 1853 г. Со своей стороны Дизраэли очень хотел, чтобы Стэнли побывал у него в Хьюэндине, но это желание так и не было исполнено. Ко всему прочему Стэнли не импонировала присущая Дизраэли манера держаться.

И все же почти 22 года оба политика сотрудничали, действовали вместе, ибо Стэнли было сложно обойтись без Дизраэли, а последний совершенно не мог действовать без поддержки Стэнли. Трудные это были годы для Дизраэли: бесконечное ожидание высшего поста, необходимость приручения партии и завоевания ее доверия и вечное опасение, как бы ни подорваться на какой-либо из многочисленных политических мин и тем самым раз и навсегда погубить карьеру. Недругов у Дизраэли было в избытке, и они не упускали случая подкладывать такие мины.

В этих условиях большой моральной опорой для Дизраэли были дружеские отношения с лордом Бентинком. И вот 21 сентября 1848 г. неприятная неожиданность: лорд Бентинк скончался. В этот день он вышел из загородного дома своего отца Уилбек, чтобы навестить жившего в пяти милях соседа-друга, у которого он намеревался погостить пару дней. Путь пролегал через лес, и прогулка обещала быть приятной. Гостя ожидали, а не дождавшись, начали поиски. Нашли его лежащим ничком в миле от Уилбека. Бентинк скончался от инфаркта.

Дизраэли тяжело переживал утрату друга. Он писал в одном из писем, что это «невосполнимая потеря для любого времени, но она особенно тяжела в период возрождения, через который мы сейчас проходим». И Дизраэли решает написать книгу о своем друге. Осенью 1850 г. он приступил к жизнеописанию лорда Джорджа Бентинка. При его занятости это было делом далеко не легким, Семейство Бентинка хорошо знало литературные данные Дизраэли и хотело, чтобы именно он написал эту книгу. Глава рода герцог Портленд прислал Дизраэли два огромных сундука с бумагами, относящимися к жизни и деятельности лорда Джорджа. Особенно напряженно Дизраэли работал осенью 1850 г. 7 декабря он с огромным удовлетворением писал: «Я закончил последнюю фразу последней главы сегодня вечером. Никогда в своей жизни я не испытывал большего облегчения. На протяжении всей осени у меня не было ни одной свободной минуты». Получилась интересная, ценная книга. Дизраэли сконцентрировал основное внимание не столько на деталях личной жизни своего героя, сколько на его политической деятельности и обстановке, в которой она протекала. Критики поэтому утверждали, что книга о Бентинке не столько биография, сколько история эпохи. В их глазах это было отрицательной оценкой, но, с точки зрения историков, именно в этом достоинство произведения.

В свое время в романе «Контарини Флеминг» Дизраэли высказал на первый взгляд спорное суждение: «Не читайте книг по истории, ничего не читайте, кроме биографий, ибо в них показана реальная жизнь без каких-либо теорий». Своей работой о Бентинке Дизраэли продемонстрировал значение биографий для понимания исторического процесса. Если он и не был основоположником жанра политической биографии (этот вопрос требует дополнительного изучения), то, бесспорно, внес заметный вклад в литературу этого жанра.

Однако, как и некоторые другие книги Дизраэли, политическая биография Бентинка содержала недостаточно продуманные положения, которые впоследствии использовались противниками автора для причинения ему морального ущерба. Во-первых, пассаж Дизраэли об отмене работорговли, без которого книга о Бентинке вполне могла бы обойтись. Работорговля — это острый вопрос для английской политики ряда столетий. Еще в англосаксонские времена Бристоль был процветающим центром работорговли между Англией и Ирландией. Затем с XVI по XIX в. английская торговля рабами широко развернулась путем захвата рабов в Африке и доставки их в Америку. Бристоль, Ливерпуль и ряд других городов преуспевали в этом бизнесе. Но человечество продвигалось по трудному пути к прогрессу, цивилизованности, гуманизму, и весьма прибыльный работорговый бизнес приходил в прямое противоречие с этой тенденцией. Великая Французская революция явилась мощным стимулом в борьбе против работорговли, квакеры в Англии выступили против этого варварства с религиозно-гуманистических позиций, но она в различных формах продолжалась по другую сторону Атлантики до 70-х годов XIX в.

И вот на этом историческом и политическом фоне Дизраэли в книге о лорде Бентинке пишет, казалось бы, невероятные вещи: «Движение средних классов за отмену рабства было целомудренным, но немудрым». И далее: «История отмены рабства англичанами и последствия этой акции представляют собой повесть невежества, несправедливости, ошибочности, расточительства и разрушительности, найти аналогию которой в истории человечества нелегко». Мотивы, которыми Дизраэли руководствовался при этом, загадочны. Эгоистические соображения отсутствовали: его семья и предки, насколько известно, с работорговым бизнесом не были связаны. Как можно предполагать, Дизраэли исходил из того, что наряду с классом господ-аристократов естественно существование и класса работников. Наконец, возможно, он считал, что рабство и в XIX в. было бы выгодно для Англии, но это явно не делает чести его способности чувствовать время и меняющиеся условия в мире.

Во-вторых, рассказывая о борьбе Бентинка за те или иные цели партии тори (протекционизм здесь, конечно, на первом месте), Дизраэли почти полностью игнорирует роль в этой борьбе Стэнли — главы партии, стоявшего в партийной иерархии выше и Бентинка, и Дизраэли. Эти важные тактические промахи, допущенные Дизраэли в книге о Бентинке, отрицательно сказались на его продвижении к власти.

В палате общин Дизраэли действовал в основном по двум главным направлениям: он обеспечивал постепенный переход его партии на платформу свободной торговли, что означало отказ от священной доктрины протекционизма, и внимательно следил за внешней политикой либерального правительства, регулярно критикуя ее. Это приходилось проделывать таким образом, чтобы в конечном итоге обеспечить объединение обеих частей консервативной партии в единую мощную силу, способную оспаривать власть у вигов и создать, когда будут благоприятные условия, устойчивое консервативное правительство.

Решение этой многоплановой задачи осложнялось для Дизраэли тем, что у него не было единства взглядов и необходимого тесного сотрудничества с главным лидером тори — Стэнли, к чему прибавлялось и скептическое, недоброжелательное (на данном этапе) отношение со стороны королевы Виктории. Дизраэли отдавал себе отчет в трудности стоявших перед ним задач, и это лишь стимулировало его решимость и энергию. Он работал, работал, работал. На его стороне были огромная воля и работоспособность, умение гибко маневрировать и балансировать между отдельными партиями и политическими силами, уверенность в себе, означавшая, что он никогда не примирялся с мыслью, что его дело может быть проиграно, наконец, у него была довольно четкая, выработанная годами политическая программа.

Как лидер консерваторов Дизраэли ставил перед собой вопрос: что же следует консервировать? В письме своему шефу Дерби он утверждал, что главная задача лидера консервативной партии в том, чтобы «поддерживать, сохранять аристократические порядки в нашей стране. Это единственный вопрос, который поставлен на карту, как бы ни были многообразны формы, которые он принимает…». В этой связи Роберт Блэйк пишет: «Это утверждение — ключ к политике Дизраэли, которой он следовал на протяжении всей оставшейся жизни». Можно утверждать, что это ключ и к политике консервативной партии Англии, которая проводилась ею на протяжении полутора столетий после того, как Дизраэли ее сформулировал.

Действия консервативной оппозиции в палате общин все больше и больше осуществлялись под доминирующим и направляющим воздействием Дизраэли. Но от него это требовало большого напряжения сил. Он должен был хорошо знать и суть, и детали всех обсуждавшихся проблем, а их было немало. Нужно было постоянно быть начеку, мгновенно оценивать ситуацию и формулировать свою позицию по важным вопросам, затем организовывать соответствующие выступления с консервативных скамей или выступать самому. Дизраэли ко всему этому относился очень серьезно. Бересфорд, несколько дней гостивший в Хьюэндине, говорил Стэнли, что «Дизраэли ведет очень спокойную жизнь и работает очень много. Он читает все „Синие книги“…». («Синие книги» — это толстые, многостраничные тома, подготовленные различными комитетами по наиболее сложным проблемам, находившимся в сфере внимания парламента. Сегодня историки-англоведы тратят многие месяцы на изучение этих материалов по интересующему их вопросу. Это очень ценный источник. А Дизраэли нужно было знать их все, знать досконально (как могут повернуться прения, было трудно предвидеть), усваивать материал быстро и точно, с тем чтобы создать у членов палаты общин впечатление, что его знания намного обширнее, чем они были в действительности. И у Дизраэли это получалось. Оппозиция в палате общин целиком зависела от его интеллекта, знаний и организационных усилий.

В области внутренней политики в ближайшие 4–5 лет после того, как он стал лидером консерваторов в палате общин, для Дизраэли главным оставался вопрос о протекционизме. Положение было крайне сложным. Дизраэли, Бентинк и другие взорвали Пиля потому, что он отказался от протекционизма в пользу фритреда. Как твердокаменный протекционист, Дизраэли стал лидером протекционистов-консерваторов, составлявших большинство партии. Последовательным протекционистом являлся его шеф Стэнли. И при таких обстоятельствах Дизраэли начал колебаться в этом вопросе и все больше и больше убеждаться, что отказ от протекционизма был правилен. А раз так, нужно было убедить в этом возглавляемую им часть партии тори.

Колебания Дизраэли и его измену тому принципу, на котором он сделал карьеру, быстро заметили его соратники. Если не вслух, то про себя они, безусловно, задавали вопрос: как же обстоит дело у Дизраэли с постоянством взглядов, с верностью провозглашаемым принципам? И несмотря на беспринципность английской политической жизни, этот вопрос был весьма неприятен и даже опасен для Дизраэли. Правила игры требовали соблюдения хотя бы внешне определенных «приличий» в политике.

Историки спорят: был ли искренен Дизраэли, с пеной у рта отстаивавший протекционизм в момент, когда велась борьба против Пиля? Высказывается мнение, что Дизраэли — «непревзойденный актер». Он настолько входил в роль, что начинал сам верить в то, что говорил по ходу представления. И Блэйк заключает: «Нет оснований сомневаться, что в то время он искренне верил в то, что говорил». Это очень сложное психологическое построение, и оно вряд ли содержит ответ на вопрос, который занимал современников.

Важно другое — что на деле предпринимал Дизраэли в сфере экономической политики. Стэнли, прекрасно знавший Дизраэли, утверждал, что тот никогда не относился к протекционизму как к «священной догме». Уже парламентская сессия 1849 г. показала, что приверженность партии тори протекционизму не ведет ни к чему хорошему и что целесообразнее сосредоточиться на альтернативной политике, т. е. на фритреде.

На протяжении ряда лет отношение к протекционизму и фритреду в руководящих кругах партии оставалось сложным и противоречивым. Не в унисон действовали и оба лидера — Стэнли и Дизраэли. Накануне парламентских выборов 1852 года Дизраэли выступил с программной речью в своем избирательном округе. Эта речь воспринималась как избирательный манифест всей партии тори. По традиции Дерби, который уже заседал в палате лордов, не мог выступить с такой речью. Ее надлежало произнести лидеру партии, действующему в палате общин. Основные формулировки речи были продиктованы Дерби. Они были довольно обтекаемы и неопределенны. Однако из текста речи видно, что Дерби уже не нажимал на принцип протекционизма. В виде уступки землевладельцам партия обещала (это была идея Дизраэли) «учет их интересов» путем «существенного облегчения налогового бремени».

Предвыборный манифест консерваторов, излагавший мысли не только Дерби, но и Дизраэли, знаменателен обтекаемой позицией в отношении протекционизма. Документ был достаточно емким. Он содержал формулу «принципов консервативного прогресса», которые предусматривали «поддержание (читай: расширение. — В. Т.) колониальной империи, изучение вопроса о парламентской реформе, которую надлежало осуществить в духе наших народных, хотя и недемократических институтов, и обеспечение того, чтобы английская монархия и в дальнейшем оставалась протестантской».

К началу 50-х годов длительное, сложное и опасное для Дизраэли маневрирование с целью убедить партию в том, что протекционизм, пользуясь его более поздним выражением, — это «безнадежное дело», дало положительные результаты. Это был его безусловный успех. Но он был достигнут большой ценой. Сомнения в политической принципиальности и надежности Дизраэли получили реальное и убедительное подтверждение. Ущерб для репутации политика, стремящегося к власти, был существенным.

В парламенте обсуждался ряд законопроектов по социальным проблемам, которые вносило правительство либералов, стремившееся сделать некоторые поблажки трудящимся, с тем чтобы предотвратить их революционизирование и заручиться их поддержкой. Дизраэли знал о тяжелом положении рабочих, о чем свидетельствовал его роман «Сибил», и искренне считал целесообразным введение некоторых облегчений. Так, он высказался в поддержку законопроекта об ограничении рабочего дня десятью часами. Когда правительство под нажимом предпринимательских интересов выступило с идеей несколько увеличить рабочее время, Дизраэли энергично, хотя и безрезультатно, протестовал.

Дизраэли был живым человеком, и ничто человеческое ему было не чуждо, включая и негативные стороны человеческой натуры. Так, он мог в нарушение исповедуемых им высоких принципов поддержать эгоистические интересы своих друзей. Вот конкретный пример такой беспринципности. В романе «Сибил» Дизраэли с явным сочувствием к шахтерам нарисовал тягчайшие условия их труда на угольных шахтах и жизни в шахтерских поселках. Его возмущение было безусловно искренним. И когда в парламенте был поставлен вопрос о необходимости улучшения условий труда и жизни углекопов, казалось бы, Дизраэли должен был энергично включиться в борьбу за принятие соответствующего закона и развернуть в полную силу свой талант оратора и полемиста. Но этого не произошло. Личные отношения возобладали, и Дизраэли принес им в жертву свои принципы и убеждения.

Дело было в том, что законопроект предусматривал инспектирование угольных шахт, а одним из самых крупных шахтовладельцев был маркиз Лондондерри. Законопроект его категорически не устраивал, и он начал против него борьбу. Дизраэли занял позицию на стороне Лондондерри и других шахтовладельцев. Поступил он так потому, что у него были тесные дружеские, хотя и платонические связи с женой маркиза Френсис Анной Лондондерри, которую Блэйк определяет как «гнусную, отвратительную и властную личность». Явно по ее требованию Дизраэли выступил против предлагавшейся гуманной меры, которая должна быть хоть в какой-то степени облегчить тяжкую судьбу углекопов. Учитывая сложные мотивы, определяющие поведение человека, можно понять действия Дизраэли, но они не делают ему чести.

Семья Лондондерри была баснословно богата. Дизраэли описывал, как однажды он был приглашен на «грандиозный утренний прием» в Роузбэнк, загородный дом леди Лондондерри, расположенный на берегу Темзы. «Чтобы сделать романтическую простоту полностью совершенной, леди Лондондерри организовала чай в колоссальной оранжерее, причем чай подавался в чайниках и чашках из чистого золота», — рассказывал Дизраэли. Он не только выступал в палате общин объективно в защиту интересов этой семьи, приверженной к «романтической простоте», но и поддерживал с маркизой долгое время активную переписку. Его длинные письма к ней представляют интерес как для биографа, так и для историка.

Ссылка на империю в избирательном манифесте тори, с которым выступил Дизраэли, была не случайной. По мере роста его влияния он все больше и больше интересовался имперскими и внешнеполитическими проблемами. В этом плане следует рассматривать и его неожиданное предложение, которое он сделал Стэнли в конце 1849 г., хотя оно в известной степени диктовалось соображениями межпартийной борьбы. Дизраэли предложил установить порядок, предусматривающий в палате общин дополнительно 30 мест для депутатов, направляемых английскими колониями. «Если бы это оказалось возможным, то это был бы огромный вклад, существенно укрепивший позиции консервативной партии», — писал Дизраэли. Это, конечно, был более широкий замысел: Дизраэли имел в виду укрепление единства империи. Вероятно, его не смущало то обстоятельство, что реализация этого замысла превратила бы парламент Великобритании в парламент Британской империи, роль которого и положение в нем были трудно предсказуемы. Дизраэли утверждал, что реализация этой идеи «расширит базу нашей партии и вызовет волну дополнительных симпатий к ней».

Стэнли подошел к предложению более основательно и спокойно, чем его автор. 11 января 1851 г. он написал Дизраэли длинное письмо, в котором подробно проанализировал выдвинутую идею. Он спрашивал, кто в колониях будет выбирать депутатов в общеимперский парламент — те же избиратели, что выбирают в местные представительные органы? «Где гарантия, что мы не пойдем при этом на огромный риск? Что представители колоний не окажутся проникнуты демократическим духом, который всегда так силен в колониях и который мы так стремимся обуздать, а не поощрять?» Идея довольно долго обсуждалась и в конце концов была отвергнута, как не имеющая практической ценности.

Стэнли, представляя оппозицию, стремился к тому, чтобы вносимые от имени консерваторов предложения и идеи не содержали четкой конкретики, а носили общий и зачастую обтекаемый характер. Это было верно, так как, когда партия окажется у власти, неизвестно, как сложится обстановка, а правительству всегда полезно иметь свободу маневра. Эта традиция, возникшая давно, живет и поныне.

То было время, когда многие важные дела обсуждались и решались не по телефону, а путем переписки. Письма тех лет весьма многочисленны и подробны. Бумаге почему-то не боялись доверять самые секретные замыслы и мысли. Для сегодняшних историков это очень хорошо. То же было и в отношениях между Дизраэли и Стэнли. Далеко не всегда Стэнли соглашался с мнением Дизраэли. У последнего было много оригинальных идей, но их практическая сторона была зачастую слабой. Сказывалось то, что у него еще не было опыта работы в правительстве и проведения своих предложений через парламент. А у Стэнли такой опыт был. Он обладал спокойным, глубоким аналитическим умом и государственным опытом. Это был хорошо образованный, эрудированный человек. В университете он получал премии за сочинения на латинском языке. В этом он сближался с Дизраэли. Но в конкретных вопросах Дизраэли часто руководствовался воображением и интуицией, тогда как Стэнли прочно стоял на основе жизненного и государственного опыта. Это был мудрый прагматизм. Неудивительно, что оба государственных деятеля часто расходились относительно того, что конкретно следует предпринять в определенный момент. И здесь мы встречаемся с не совсем обычным явлением. Иногда, когда Стэнли письменно рекомендовал Дизраэли предпринять в палате общин или в партии ту или иную акцию, если Дизраэли был не согласен, то он оставлял такие письма без ответа. Это означало его несогласие с шефом. Конечно, это был серьезный риск, но Стэнли не делал из этого проблему, и Дизраэли его фронда сходила с рук.

Находясь в оппозиции, Дизраэли далеко не всегда использовал предоставлявшиеся возможности для атаки на правительство вигов. Это отмечали коллеги, хотя объяснить такое поведение динамичного по натуре Дизраэли было трудно. Возможно, дело было в том, что если бы было свергнуто правительство вигов и кабинет было поручено сформировать Стэнли, то он вынужден был бы включить в правительство ряд видных пилитов. А в их среде были крупные фигуры, уже имевшие опыт министров, и это автоматически отодвигало бы Дизраэли на второстепенные роли. Не исключено также, что он считал — и это было справедливо, — что, пока вопрос о протекционизме не решен окончательно так, как он полагал целесообразным, консерваторам не нужно добиваться формирования правительства — в той ситуации оно не могло быть устойчивым.

Некоторый свет на позицию Дизраэли проливает составленная им значительно позднее записка, которая гласит: «Большую трудность представлял вопрос о лидере палаты общин.[7] Я был лидером 250 человек, и, если принимать в расчет цифры, никто не мог сравниться со мной. Но у меня не было опыта работы на высоком правительственном посту; мне не приходилось стоять во главе даже самого скромного учреждения. В то время у меня не было и доверительной близости с лордом Дерби. Я не думаю, что он не решился бы предложить на пост лидера палаты общин какого-либо пилита, одного из его бывших или даже недавних коллег, если бы я согласился на это и согласилась партия в целом… Но кого?» Здесь у Дизраэли явно сквозит тревога, что при формировании правительства консерваторами его могли оттереть. В то время это действительно было грустной реальностью.

Либералы в парламенте тоже были расколоты на две группы, интригующие друг против друга. Их лидеры Пальмерстон и Рассел боролись за руководящую роль в партии и в правительстве. Кроме того, были еще радикалы, играющие в пацифизм, а также крайне агрессивные шовинисты, ура-патриоты, джингоисты. Подобная противоречивая, раздираемая внутренними интригами основа либерального правительства делала его положение весьма ненадежным.

Борьба за власть между крайне агрессивным, честолюбивым и властным министром иностранных дел Пальмерстоном и премьер-министром Расселом взорвала правительство вигов. В декабре 1851 г. во Франции Луи-Наполеон Бонапарт, племянник Наполеона I, будучи президентом республики, совершил государственный переворот и стал диктатором, в следующем году он был провозглашен императором. Хотя это был явно «Наполеон маленький» и ни в какое сравнение с дядей не шел, в Лондоне очень всполошились: память возвращала к опаснейшим войнам с Наполеоном I. Пальмерстон, привыкший почти все решать сам и, вероятно, понимавший разницу между двумя Наполеонами, выступил с официальным одобрением происшедшего в Париже государственного переворота. И премьер-министр, и королева, с которыми Пальмерстон не счел нужным посоветоваться, были в бешенстве от самодеятельности министра иностранных дел. И Пальмерстон был уволен в отставку. Он поклялся отомстить.

20 февраля 1852 г. месть состоялась. Пальмерстон вместе с консерваторами выступил против одного из законопроектов Рассела, палата общин проголосовала против правительства, и теперь Расселу пришлось уйти в отставку. Дизраэли выступил в поддержку Пальмерстона. Ходили слухи, что и во время дела о признании совершенного Наполеоном переворота у Дизраэли были скрытые от посторонних глаз контакты с Пальмерстоном.

По традиции теперь правительство должны были формировать те, кто свергнул кабинет Рассела, т. е. тори. Лидер партии автоматически должен был стать премьером. Дерби принял предложение королевы сформировать кабинет. Началась сложная закулисная возня, связанная с Дизраэли и Пальмерстоном. Измена Пальмерстона правительству своей партии вигов, делавшая возможным приход к власти тори, «по справедливости» должна была быть вознаграждена. Начались поиски для него подходящего портфеля в кабинете Дерби. Английская традиция очень гибка. Политическая измена своей партии, ренегатство не вызывают сильных отрицательных эмоций, поэтому поведение Пальмерстона не могло служить препятствием для того, чтобы он теперь стал министром-консерватором, тем более что в свое время он был членом парламента от партии тори, затем перебежал к вигам, где и сделал большую карьеру.

Теперь и Дерби, и Дизраэли готовы были взять Пальмерстона в свое правительство. Они предложили ему пост лидера палаты общин, затем министра финансов. Дизраэли упускал долгожданные возможности, уступая вторую после Дерби роль Пальмерстону. И все это, чтобы заполучить его в ряды консерваторов. Тактика выглядела весьма благородной; вряд ли она была искренней, но в принципе это был верный ход. Дерби писал Дизраэли, что никогда не забудет «этот благородный акт самопожертвования». Дизраэли повезло: Пальмерстона предложенные варианты не устроили, и Дерби назначил Дизраэли министром финансов и лидером палаты общин.

Это всегда был очень важный министерский пост в английском правительстве, но Дизраэли — а он впервые в жизни стал членом кабинета — полного удовлетворения не испытывал. Во-первых, ему очень хотелось стать министром иностранных дел. Он все больше и больше интересовался внешней политикой и культивировал связи с некоторыми европейскими странами, принимал самое активное участие в прениях по вопросам внешней политики в палате общин и гордился своим знанием европейской дипломатии. Но случилось так, что желанный пост получила бледная личность — граф Мелмсбери. Во-вторых, Дизраэли ничего не смыслил в финансовых вопросах, даже в своих личных финансовых делах разбирался из рук вон плохо. Когда Дерби предложил ему министерство финансов, Дизраэли заметил: «Это именно та область, в которой у меня нет никаких знаний». Дерби ответил, что не он первый, что до него в таком же положении был Джордж Каннинг и что сотрудники министерства снабдят его всеми необходимыми цифрами. В результате Дизраэли получил пост, которого, как он выразился, «он не желал».

Кабинет консерваторов в 1852 г. был сформирован из средних деятелей, ничем существенным до этого не зарекомендовавших себя. Дерби и Дизраэли являлись на этом фоне исключением. Правительство вошло в историю под названием «Кто это? Кто это?» Кличка пошла от герцога Веллингтона. Будучи уже очень старым и глухим, он новых министров не знал. Когда в палате лордов называли их имена, Веллингтон наклонялся к Дерби и, как все глухие люди, громко спрашивал: «Кто это?» Дерби, преодолевая естественную неловкость, объяснял престарелому герцогу, о ком идет речь.

Дизраэли, хотя и получил пост, не соответствующий его желаниям, все же испытывал радость в связи с тем, что наконец стал министром. Внешне он держался индифферентно, но в личной беседе с коллегой признавался, что чувствует себя как молодая девушка, идущая на свой первый бал. В соответствии с порядком Дизраэли должен был пройти переизбрание в депутаты палаты общин. Он спокойно прошел через внеочередную избирательную кампанию в своем прежнем округе. Это заняло две недели, которые он использовал для ознакомления с делами порученного ему министерства.

Кабинет Дерби не располагал большинством в парламенте, поэтому ожидать от него каких-либо радикальных мер не приходилось. Перед правительством, как и перед всеми партиями, стояли две крупные проблемы: вопрос о протекционизме и вопрос об изменении неустойчивого баланса сил в парламенте, блокирующего эффективную законодательную деятельность. Правительство Дерби не считало себя в состоянии осуществить что-либо радикальное в этих областях. Джон Рассел, человек крайне властолюбивый, жаждал возвращения к власти и выжидал лишь удобный момент, чтобы свергнуть правительство Дерби — Дизраэли.

Недолгое, меньше года, пребывание Дизраэли на посту министра финансов и лидера палаты общин сделало его популярной, широко известной фигурой в масштабе всей страны. Авторитетный журнал «Эдинбург ревью» в 1853 г. поместил о нем огромный, в 40 страниц, очерк. Журнал отражал взгляды партии вигов и в силу этого должен был бы занимать враждебную Дизраэли позицию. Тем более знаменательно, что журнал высоко оценивал Дизраэли. «Какая личность с февраля 1852 до января 1853 г. больше всего занимала пишущую публику, о ком очень много говорили англичане?» — вопрошал журнал. И отвечал: «Это достопочтенный Бенджамин Дизраэли, недавний министр финансов». И действительно, его популярность бурно возрастала. Это — одна из психологических загадок, ибо за это время он ничего выдающегося не совершил. «Эдинбург ревью» писал, что назначение Дизраэли на этот пост было самым поразительным событием в жизни страны, которое произошло в наше время. Люди неустанно обсуждали и строили догадки, как это произошло и каковы будут последствия. «Он сразу же стал предметом оживленного обсуждения в обществе. Его портрет рисовал модный художник. Скульптор ваял его бюст из мрамора. Его изображения дюжинами появлялись в иллюстрированных журналах. И сверх всего, он был помещен в Музее восковых фигур мадам Тюссо — в этой английской Валгалле, где обычный человек может рассчитывать получить место только после того, как его повесят. Он сиял на политическом горизонте как звезда первой величины».

В течение трех лет появились первые биографии Дизраэли. Написанная Дж. М. Френсисом «Критическая биография» в действительности не критиковала, а восхваляла Дизраэли. Книга некоего Т. Макнайта была крайне враждебной Дизраэли. Обычно первые биографии выдающихся деятелей — и данный случай не исключение — бывают легковесны и историографической ценности не представляют. От них лишь та польза, что они показывают, какие резко противоположные мнения существовали о Дизраэли.

Проблема протекционизма во время недолгого действия кабинета Дерби пребывала в прежнем состоянии. Правительство было бессильно предпринять что-либо радикальное, и не только из-за соотношения сил в палате общин. Дерби и Дизраэли по-прежнему подходили к этому вопросу по-разному. В первом выступлении в качестве премьер-министра в палате лордов Дерби говорил о целесообразности введения пошлины на зерно. Дизраэли думал иначе. Следует иметь в виду, что для него на протяжении всей его политической карьеры вопрос протекционизма и свободы торговли никогда не был вопросом принципиальным; он подходил к нему прагматически, так, как ему казалось целесообразным, исходя из конкретных обстоятельств момента. Расхождения с Дерби в подходе к этому вопросу причиняли Дизраэли больше забот и хлопот, чем все нападки оппозиции на правительство.

Дизраэли как канцлер казначейства относился к своим обязанностям в высшей степени серьезно. Он много трудился, чтобы вжиться в финансовые проблемы страны. Затем его заботы на время опять сконцентрировались на избирательных делах. 1 июля 1852 г. парламент был распущен, и состоялись новые выборы. На них консерваторы получили больше мандатов, чем в предшествующей палате. Но им противостояла объединенная оппозиция, представлявшая блок вигов, либералов, ирландцев и пилитов и располагавшая превосходством над фракцией тори в 40 голосов. Это сулило тяжкую жизнь правительству и его скорый крах.

Внесение нового бюджета — это важнейшее событие не только для любого министра финансов, но и для парламента, для страны в целом и для каждого англичанина, которому новый бюджет может принести облегчение, если он сокращает касающиеся его налоги, или ухудшить его жизнь, увеличив такие налоги. Дизраэли представил свой бюджет палате, будучи больным. Он говорил пять часов. Его противники на скамьях оппозиции мешали ему говорить, устроив «кошачий концерт». Тем не менее министр справился со своей задачей удовлетворительно. Но он понимал, что это тот случай, когда дело не решается красноречием. После обсуждения, сопровождавшегося традиционными нападками оппозиции, Дизраэли, которому явно не хотелось перестать быть министром, в заключительном слове заявил: «Да, я знаю, что мне противостоит. Против меня выступает коалиция». В сердцах сильно стукнув кулаком по столу, разделявшему правительственную сторону зала заседаний от расположенных напротив скамей оппозиции, Дизраэли воскликнул: «Но я также знаю, что Англия не любит коалиций!» Это замечание было верным и неверным в зависимости от обстоятельств. В нормальных условиях в Англии действительно не любят коалиций, но в экстремальных — например, в годы первой и второй мировых войн — считают необходимым собрать все силы в кулак и создают коалиции.

В данном конкретном случае положение определялось тем, что коалицию не устраивало правительство Дерби — Дизраэли. Лидеры составлявших коалицию групп сами рвались к власти, и поэтому по вопросу о бюджете коалиция проголосовала против правительства. Правда, большинство «против» составляло всего 19 депутатов, но в соответствии с традицией правительство, потерпев поражение в парламенте, должно было уйти в отставку. Отставка последовала немедленно, и Дизраэли перестал быть министром.

К власти пришло коалиционное правительство лорда Абердина. Четвертый граф Джордж Гамильтон Абердин — представитель шотландской весьма влиятельной аристократической семьи. Ранее он был министром иностранных дел в кабинетах Веллингтона и Пиля. Теперь, в 1852 г., он возглавлял пилитов, насчитывавших в палате примерно 40 голосов. Но, несмотря на это, Абердин стал премьером и включил в свой кабинет еще пять министров-пилитов. В результате правительство состояло из шести пилитов, шести вигов и одного радикала. Преемником Дизраэли в министерстве финансов стал У. Гладстон.

В дальнейшем на многие годы Дизраэли и Гладстон стали последовательными политическими противниками и даже врагами. Сейчас, в конце 1852 — начале 1853 г., в их отношениях имел место анекдотический эпизод, вызвавший у обоих большое раздражение. По традиции министр финансов в некоторых торжественных случаях должен был появляться в особой мантии, вышитой золотом. Это довольно дорогая вещь, своеобразный вариант парадной форменной одежды. Поскольку мантию употребляют нечасто, она сохраняется очень долго. Стоимость ее должен оплачивать новый министр своему предшественнику, который в свою очередь действовал по этой традиции. Такая мантия переходила от одного министра финансов к другому. Теперь Гладстон попросил Дизраэли передать ему мантию за соответствующую плату. Он не предвидел никаких осложнений, но они неожиданно возникли. Дизраэли, узнав, что эта мантия когда-то принадлежала крупнейшему государственному деятелю Питту-младшему, решил не расставаться с реликвией.

Последовала весьма раздраженная переписка. 21 января 1853 г. Гладстон пишет Дизраэли, что хотел бы получить мантию и готов уплатить за нее соответствующую сумму. Дизраэли не отвечает больше месяца, затем пишет Гладстону по другому вопросу, полностью обходя молчанием мантию. Гладстон тут же с подчеркнутой вежливостью обращает внимание Дизраэли на то, что он писал ему относительно «официальной мантии, но это обстоятельство, видимо, не привлекло его внимания». Дизраэли разыгрывает человека, якобы потерявшего терпение из-за такой настырности Гладстона, и отвечает ему, употребляя обращение в третьем лице, используемое только в переписке министров с королевой. Он пишет: «Господин Дизраэли весьма сожалеет…», «Господин Дизраэли рекомендует ему посоветоваться…» — и ведет речь о всяких других предметах, но относительно мантии ни слова. Гладстон прекрасно понимает эту «вежливость» и пишет Дизраэли тоже в третьем лице, заканчивая письмо так: «Господину У.-Ю. Гладстону в высшей степени неприятно адресоваться к господину Дизраэли без употребления общепринятых выражений вежливости, но он вынужден отказаться от них, так как понимает, что они нежелательны» для Дизраэли. Закончилось дело тем, что Гладстон отказался от попыток заполучить мантию. Она так и осталась у Дизраэли в качестве семейной реликвии, и в наше время ее можно увидеть в доме-музее в Хьюэндине.

Деятельность в парламенте лидера партии, находящейся в оппозиции, редко является существенно интересной. Его обязанность — критиковать действия правительства, но инициатива всегда принадлежит правительству, а оппозиция вынужденно следует за тем, что оно предлагает. Отсюда у оппозиционных лидеров развивается пассивность, даже, скажем, лень. Они пребывают в ожидании выборов в парламент и своего прихода к власти. Вот тогда они разовьют бурную активность. Дерби был очень склонен к пассивности, к выжиданию. Динамичная же натура Дизраэли требовала активной деятельности и в период оппозиционного застоя.

В годы, последовавшие за отставкой правительства в 1852 г., Дизраэли активно занялся внутрипартийными делами. К тому же, как замечает Роберт Блэйк, «получилось так, что созрели условия для того, чтобы подчистую вымести старую гвардию» с руководящих постов в партии. Она в основном разложилась и была глубоко коррумпирована, что не могло не сказываться на моральном и политическом авторитете тори и эффективности работы партии. Бересфорд, например, бывший главным випом[8] консерваторов и даже военным министром в последнем правительстве, отвечал за организацию выборов 1852 года. Тори проиграли выборы. К тому же Бересфорд был официально обвинен в «крайнем безразличии к систематическому взяточничеству», что могло быть понято как широкое протежирование взяточникам. Это дало возможность Дизраэли убрать Бересфорда. Преемником его стал некий Ф. Макензи, но и его пришлось вскоре убрать, так как он был уличен во взяточничестве в Ливерпуле. Наконец, следующий выбор оказался более удачным.

Были приняты меры для очистки от «старой гвардии» в партийной организации, действующей за пределами парламента. Дизраэли упорно трудился над совершенствованием организационной структуры партии в целом и повышением ее действенности. Возглавлявший организацию Бересфорд был удален, его место занял близкий к Дизраэли человек Филип Роуз, его поверенный. Роуз вместе с другим новым сотрудником создал эффективный центральный орган партии, организовал сеть партийных агентов на местах, через которых воздействовал на отбор нужных людей в кандидаты в депутаты палаты общин и во время парламентских выборов организовывал их избрание. Дизраэли много сделал для создания этой партийной машины, которая в дальнейшем развивалась, совершенствовалась и трансформировалась применительно к изменившимся условиям.

По мере роста образованности населения и расширения его избирательных прав возрастала роль общественного мнения. Печать была одним из главных средств формирования общественного мнения и ориентирования его в нужном направлении. Различные социальные слои и отражавшие их интересы политические партии и группы имели свои органы печати, являвшиеся проводниками их идей. Самая авторитетная газета «Таймс» поддерживала либералов. В настоящее время, в конце XX в., она выступает в поддержку политики консерваторов, хотя и претендует на надпартийность. Менее прославленная, но достаточно влиятельная «Морнинг адвертайзер» была главным органом русофобов и поддерживала интересы производителей алкогольных напитков. «Морнинг кроникл» и «Глоб» по существу находились в руках Пальмерстона. «Дейли телеграф» и «Дейли ньюс» были тоже либеральными органами и, следовательно, врагами Дерби и Дизраэли. Была пара газет с незначительным тиражом, номинально поддерживающих тори, но весьма ненадежных и неустойчивых. Дизраэли нужна была своя надежная и влиятельная газета. В конце концов, заручившись денежной поддержкой богатых друзей, он сумел создать еженедельную газету под названием «Пресс». Это издание оказалось более успешным, чем мертворожденная газета в его далекой молодости. Первый номер «Пресс» вышел в свет 7 мая 1853 г. В 1858 г. Дизраэли все же пришлось продать эту газету.

И в годы оппозиции расхождения между Дерби и Дизраэли давали о себе знать. Если первый был за пассивную оппозицию, то второй стремился сделать ее активной. Целью Дизраэли была власть, и он подчинял этому стремлению свои действия. В конце декабря Дерби наконец смилостивился и пригласил Дизраэли погостить у него дня три. Это было большой честью по понятиям Дизраэли, но не изменило его критического отношения к Дерби. Он излил душу в подробном письме своему другу маркизе Лондондерри.