БЕРЛИНСКИЙ КОНГРЕСС
БЕРЛИНСКИЙ КОНГРЕСС
Договор в Сан-Стефано, прервавший восточную войну, не просто отрицательно, но с ненавистью был встречен официальным Лондоном. Английских политиков не устраивало то, что этот договор давал свободу славянским народам Балкан, восстанавливал престиж России, серьезно подорванный Крымской войной. Все это ослабляло султанскую Турцию — средневековую монархию, паразитировавшую на порабощенных народах, которую последовательно поддерживало правительство Дизраэли.
Желая, но в силу обстоятельств не сумев вступить в войну на стороне Турции, английское правительство активно добивалось теперь пересмотра Сан-Стефанского договора в угодном для Англии направлении. Действия Дизраэли и его министров обставлялись ими как альтруистические усилия, имеющие единственную цель — защитить бедную Турцию от свирепого русского медведя. В действительности же Англия стремилась уменьшить, и существенно, завоевания славянских народов, приобретенных благодаря победе России, а также лишить Россию плодов ее победы.
Кроме того, в обстановке дипломатической борьбы, развернувшейся в Европе по окончании русско-турецкой войны, британское правительство намеревалось урвать у Турции некоторые важные в стратегическом отношении территории в Восточном Средиземноморье. Прикрыть эту очевидную агрессию и совместить ее с показной ролью защитника территориальной «неприкосновенности Турции» было нелегко. Но английские деятели придумали формулу: Англия не захватывает, скажем, важный турецкий остров, а получает его взамен обещания защищать Турцию.
Проделать операцию пересмотра Сан-Стефанского договора предполагалось таким образом, чтобы она оказалась унизительной для России и чтобы ее международный престиж претерпел существенный урон. Для достижения этих целей правительство Дизраэли осуществило мероприятия как военные, так и дипломатические.
Правящие круги Англии использовали все имеющиеся в их распоряжении средства воздействия на умы людей во враждебном России духе. Нагнетание русофобии создало обстановку нарастающей военной истерии. Война между Англией и Россией могла вспыхнуть в любой момент. Андре Моруа писал: «Происходит заседание кабинета министров. Первый министр желает подготовить войну. „Если мы будем тверды и стойки, то добьемся мира и продиктуем тогда наши условия Европе“, — говорит он. Заявление Дизраэли вызывает два недоуменных вопроса. Во-первых, как понимать слова „добьемся мира“? Ведь война между Россией и Турцией уже прекратилась, и мирный договор между ними подписан 3 марта 1878 года. Никакой другой войны нет, если не принимать за войну готовность Дизраэли развязать военные действия. Во-вторых, что означают слова „продиктуем тогда наши условия Европе“? Они вскрывают истинное отношение Англии к Европе и роль, которую она была намерена играть в решении европейских дел».
Дизраэли все это говорил всерьез. Об этом свидетельствуют принятые им в срочном порядке военные меры: производится призыв запасных, вотируются ассигнования на военные нужды, адмиралу Хорнби отдается приказ идти в Мраморное море с эскадрой броненосцев и стать у Принцевых островов, на виду у Константинополя. Из Индии вызываются армейские части, чтобы занять турецкий остров Кипр и залив и порт Искендерун на юго-восточном берегу Турции.
Лорд Дерби, считая, что эти меры провоцируют войну с Россией, не желал нести ответственность за такую политику и ушел в отставку. Его преемником на посту министра иностранных дел стал лорд Солсбери. Это был окончательный разрыв между Дизраэли и Дерби, который порвал и с партией, возглавляемой Дизраэли.
Интересно, что все эти военные акции осуществлялись без соблюдения необходимых мер секретности, на глазах у широкой публики. Делалось это умышленно: чтобы подогреть военную истерию и запугать русских. На этом фоне разворачивалось дипломатическое наступление Англии на Сан-Стефанский мир.
Деятельности Англии на дипломатическом направлении благоприятствовал ряд объективных факторов. Все ведущие европейские державы были недовольны усилением России в результате Восточной войны. При таких условиях для России была бы весьма опасна война с Англией. Царское правительство искренне стремилось избежать этой войны, и в Лондоне об этом хорошо знали. Готовность России к компромиссу облегчала решение задачи, которую поставила перед собой английская дипломатия. Элемент компромисса был заложен уже в Сан-Стефанском мире. Весьма чувствительный для Англии вопрос о проливах — «ключ к Индии» — в мирном договоре не фигурировал, т. е. Россия демонстрировала свою готовность не претендовать на проливы и Константинополь. Но этого оказалось недостаточно, чтобы Сан-Стефанский мир стал приемлемым для Англии.
Готовность правительства России решить дело миром проявилась и в том, что еще в январе, до подписания договора с Турцией, оно признало (и сообщило об этом Лондону) право ведущих европейских держав на то, чтобы с ними консультировались по вопросам, представляющим общий европейский интерес. Но этого Англии и Австро-Венгрии было недостаточно. Тогда в марте в принципе договорились о созыве в недалеком будущем международного конгресса, который рассмотрит условия русско-турецкого мира. После этого английское правительство начало лихорадочно работать над тем, чтобы заранее заключить с рядом стран сепаратные соглашения, предопределяющие решения будущего конгресса в выгодном для Англии плане.
Шантаж с демонстративной подготовкой к войне побудил российское правительство официально запросить английское правительство: чего вы хотите, чего добиваетесь? Шувалов поставил эти вопросы перед Солсбери, что и положило начало переговорам между Россией и Англией, приведшим к заключению 30 мая 1878 г. англо-русского соглашения. При этом четко выявилось, что английское правительство недовольно главным образом двумя положениями Сан-Стефанского договора: во-первых, тем, что Болгария создавалась на обширной территории от Дуная до Эгейского моря и от Черного моря до Охридского озера, и, во-вторых, тем, что к России в Закавказье отходили слишком значительные по размеру (так считали в Лондоне) территории. По англо-русскому соглашению Россия пошла на важные уступки по обеим позициям. Казалось бы, Англия должна быть удовлетворена. Но нет, нажим на Россию, на этот раз коллективный, продолжался уже на конгрессе.
6 июня Англия и Австрия подписали соглашение о совместных действиях на конгрессе против России. Бисмарк, канцлер Германской империи, некоторое время делавший вид, будто он заинтересован в сотрудничестве с Россией, теперь переметнулся на сторону Англии. Неожиданно он выступил с двухчасовой речью на заседании рейхстага, в которой занял определенно антирусскую позицию. Он готов был действовать в роли «честного маклера», чтобы добиваться от России удовлетворения английских требований. Именно такое поведение Бисмарка побудило Дизраэли согласиться с тем, чтобы конгресс был созван в Берлине.
Одновременно в глубочайшей тайне Дизраэли вел переговоры с правительством Турции, требуя, чтобы оно отдало Англии остров Кипр в качестве компенсации за английскую поддержку. 26 мая султан согласился на это «союзническое» вымогательство. И наконец, как отмечают историки, и «Дизраэли и Солсбери были в прекрасных отношениях с Францией и Италией». Все это создавало крайне трудную обстановку для российской дипломатии на Берлинском конгрессе, который открылся 13 июня 1878 г.
Дизраэли в это время было уже 73 года, и он часто недомогал, но на конгресс поехал с большим желанием, в боевой форме, захватив с собой в качестве второго делегата Солсбери, показавшего себя способным дипломатом. Они выехали из Лондона 8 июня, продвигались медленно, чтобы не устать, ночевали в Кале, Брюсселе, Кёльне.
В Берлин Дизраэли прибыл 11 июня свежим и отдохнувшим. Это оказалось очень кстати. Как только он устроился в отеле «Кайзергоф», прибыл человек от Бисмарка: канцлер желал немедленно встретиться с английским премьер-министром и поговорить один на один до начала переговоров.
Встреча продолжалась час с четвертью. Дизраэли видел Бисмарка 16 лет назад в Лондоне. Тогда это был сильный, рослый, с осиной талией человек гвардейской выправки. Теперь канцлер располнел, расплылся, отрастил седую бороду, обрамлявшую грубое лицо. Говорил четко, прямо, временами резко. Было ясно, что хозяином конгресса будет Бисмарк, а главным действующим лицом — Дизраэли. Они сразу же прекрасно поладили. Дизраэли прямо заявил Бисмарку: либо мир на английских условиях, либо война с Россией. «Честный маклер» тут же согласился с такой формулой.
Бисмарк посещает Дизраэли в отеле «Кайзергоф» во время Берлинского конгресса
Об истории Берлинского конгресса написано много книг и статей. Но нас интересует в первую очередь пребывание Дизраэли на конгрессе. Материалы об этом имеются в изобилии, и главное место среди них занимают те, что вышли из-под пера самого Дизраэли. Он ежедневно посылал королеве подробные письма, а также вел для Виктории дневник, страницы которого регулярно отправлял в Виндзор. И в письмах, и в дневнике автор часто, но всегда к месту и ненавязчиво вставляет фразу о своем восхищении королевой. Он сообщает, как члены семьи германского императора окружают его почетом и вниманием, «и все это благодаря восхищению одним лицом, которому, он, Дизраэли, обязан всем». Дизраэли писал не только королеве, но и некоторым своим министрам, банкиру Ротшильду и, конечно, обеим милым сестричкам — леди Бредфорд и леди Честерфилд. Архив сохранился и позволяет в деталях воспроизвести как политическую позицию Дизраэли по обсуждавшимся на конгрессе вопросам, так и обстановку, в которой проходил конгресс.
Дизраэли был писателем, знал, что больше всего интересует его адресатов, и умел изящно и занимательно рассказать им об обсуждении политических вопросов, не упустив порой пикантных подробностей, рисовал интересные, живые портреты участников конгресса. Живописны его зарисовки светских мероприятий — бесконечных ежедневных обедов и приемов. Дизраэли с головой ушел в эту мишуру. Он любил за рюмкой вина, в светской беседе знакомиться с людьми, узнавать их мысли и мимоходом подкинуть свои соображения. И сегодня берлинские письма и дневник, написанные летом 1878 г., читаются с неослабным интересом.
Россию на конгрессе представляли 80-летний мудрый канцлер Горчаков и 50-летний посол в Лондоне граф Шувалов — оба сильные дипломаты.
Положение российских делегатов в Берлине было чрезвычайно трудным. Они имели против себя единый фронт ведущих европейских держав — участниц конгресса. Бисмарк, председательствовавший на конгрессе, очень старался предстать в роли объективного, нейтрального посредника, дабы скрыть свою истинную роль — надежного союзника Дизраэли в его борьбе против интересов России. Позиция российских представителей ослаблялась также гем, что они открыто враждовали друг с другом. Горчаков уж слишком задержался на посту канцлера — так считал Шувалов, сам метивший на эту должность. Как обычно бывает в подобных случаях, аппарат делегации разделился на сторонников Горчакова и сторонников Шувалова. К этому добавлялись противоречия в высших сферах Петербурга, за которыми было последнее решающее слово.
Впоследствии, когда в России поднялась волна недовольства решениями конгресса, вошло в моду критиковать Горчакова за исход переговоров. В действительности же это был умный, безусловно преданный и честно исполнявший служебный долг человек. И критикам ничего не оставалось, как подчеркивать его физическую немощь в 1878 г. При этом краски сильно сгущались. Во всяком случае бесспорно одно: Горчаков занимал в Берлине твердую позицию и был сильным противником Дизраэли и Бисмарка, за что последние и тогда и после платили ему устойчивой ненавистью. В отличие от Шувалова, много лет гордившегося «дружбой» с Бисмарком, Горчаков понимал, что германский канцлер на самом деле хорошо маскирующийся недруг России.
Дизраэли относился к Горчакову и Шувалову с должным уважением, хотя и держался временами (в интересах дела) с нарочитой грубостью. Он неоднократно отмечает в письмах, что разговаривал «громовым голосом» с Горчаковым и Шуваловым. Эта резкость в обращении с российскими представителями должна была подчеркнуть решительность и незыблемость английской платформы. А сообщение об этом должно было понравиться королеве.
В письме Виктории, рассказывающем о первом дне работы конгресса, 13 июня, Дизраэли сообщает: «Князь Бисмарк, гигант ростом 6 футов 2 дюйма как минимум, пропорционально огромный, был избран председателем конгресса». И дальше: «Утром князь Горчаков, сморщенный старик, вошел, опираясь на руку своего могучего недруга. В это время у князя Бисмарка случился настолько острый приступ ревматизма, что он упал на пол, потянув за собой Горчакова. К несчастью, следовавшая за ними собака Бисмарка решила, что ее хозяин подвергся нападению, и кинулась на Горчакова. Лишь благодаря энергичной помощи сопровождающих собака не покалечила и не покусала князя Горчакова».
На конгрессе Дизраэли выступал не на французском языке (как это было принято в то время в подобных случаях), а на английском. Впоследствии в ход было пущено несколько различных объяснений причин этого отступления от тогдашнего дипломатического этикета. Однако у Роберта Блэйка, прекрасного знатока жизни Дизраэли, можно прочесть такую фразу: «Дизраэли вызвал огромную сенсацию, изложив свое первое обращение к конгрессу на английском, а не на французском языке, обидев тем самым русских». И далее Блэйк замечает, что, каковы бы ни были мотивы этого поступка Дизраэли, «он был рассчитан на то, чтобы с самого начала подчеркнуть британскую непримиримость». Эта непримиримость сказалась прежде всего при рассмотрении вопроса о Болгарии.
Для Дизраэли существовали два вопроса первостепенной важности: во-первых, Болгария и, во-вторых, Батум и Армения. Другие проблемы его занимали мало, и их решение он переложил на Солсбери и советников. Дизраэли добивался, чтобы территория Болгарии была намного сокращена по сравнению с той, которая намечалась в Сан-Стефанском договоре, не достигала Адриатического моря и, наконец, чтобы ее южной границей был Балканский горный хребет. Населенная болгарами территория южнее Балканских гор должна была оставаться под властью Турции. Он поддержал претензии австрийцев на Боснию и Герцеговину.
Здесь Дизраэли действовал в блоке с Бисмарком. Между этими двумя важными фигурами на конгрессе было много общего. Оба равнодушно, если не враждебно, относились к судьбам балканских славян, распоряжаясь ими, как пешками на шахматной доске европейской политики. У обоих были схожие приоритеты во внутренней политике своих стран, где они стремились сохранить и упрочить власть аристократов-землевладельцев.
18 июня 1878 г. Дизраэли сообщал королеве: «Я заявил, что английские предложения под названием „Разграничивание Болгарии“ следует рассматривать как ультиматум. Оцепенение в лагере русских… на протяжении всего обсуждения. Австрия целиком поддерживала Англию». На следующий день на банкете у итальянцев Дизраэли «по большому секрету, как старому другу» сказал итальянскому послу графу Конти, что оценивает положение очень мрачно и, если Россия не примет его требований, он взорвет конгресс. Все понимали, что уход Англии с конгресса означал бы только одно — Лондон взял курс на войну с Россией. А такая война задевала самым решительным образом интересы всех держав, собравшихся на конгрессе в Берлине.
Горчаков не мог без согласия Петербурга брать на себя ответственность за принятие крайне невыгодных для России и балканских славян английских требований. Он срочно направил полковника А. А. Боголюбова к царю за инструкциями. А тем временем в Берлине англичане шумно декларировали ультимативность своих предложений по Болгарии. Они умышленно пустили слух, что Дизраэли поручил Кори подготовить специальный поезд на завтра, которым английская делегация покинет Берлин. Дизраэли запугивал срывом конгресса (а, следовательно, войной) его участников, и прежде всего Горчакова и Шувалова. Бисмарк и представитель Австрии Андраши усердно помогали ему в этом. Германский канцлер говорил Дизраэли:
— Вы подарили султану богатейшую в мире провинцию — четыре тысячи квадратных миль лучшей земли.
Когда оба однажды оказались у карты Балкан, Дизраэли, неопределенно блуждая рукой по карте, заметил, что, вероятно, этот район перспективен для колонизации. Бисмарк молча принял к сведению эту как бы вольную игру воображения английского премьер-министра.
Россия не хотела войны, и царь санкционировал компромисс, т. е. принятие английских требований. В дневнике от 21 июля Дизраэли записал: «Перед тем как отойти ко сну, я с удовлетворением узнал, что Петербург сдался». На следующий день он телеграфировал королеве: «Россия капитулирует и принимает английскую схему установления европейской границы Турецкой империи». Своему коллеге Норткотту Дизраэли писал:
— Я должен был разговаривать самым жестким языком… Меня все время изображали воинственным человеком, и я должен был разговаривать, как Марс.
Второй важной для Дизраэли проблемой была граница между Россией и Турцией в Закавказье. Русские войска имели успех на этом театре военных действий и заняли территорию в основном с армянским населением и ряд городов. К этому вопросу и перешел конгресс после достижения договоренности о Болгарии. Его решение в принципе, но не в деталях было предрешено в англо-русском меморандуме от 30 мая. В этом соглашении фиксировалась готовность России вернуть Турции часть занятой территории и город Баязит, а английское правительство со своей стороны соглашалось с «желанием императора России занять порт Батум и сохранить свои завоевания в Армении».
Королева Виктория на склоне лет
Но соглашение соглашением, а Дизраэли стремился к тому, чтобы как можно больше ограничить интересы России в районе Черного моря, а также в Закавказье. Поэтому на конгрессе русским делегатам приходилось с большим трудом отстаивать лондонскую договоренность. В общем Дизраэли хотел помешать переходу Батума в распоряжение России.
Ему «неожиданно» помогло странное обстоятельство. В Лондоне произошла (или была организована?) утечка информации. По официальной версии, в Форин оффис возникла необходимость снять копии с англо-русской конвенции. Это поручили сделать «временно и без зарплаты работавшему там клерку». Клерк снял копию и продал ее газете «Глоб», где конвенция и была опубликована 14 июня. Это послужило сигналом для развертывания новой шовинистической джингоистской кампании в Англии с требованием не допускать уступок России на Берлинском конгрессе. И Дизраэли не преминул это использовать. Наивным было бы сомневаться в том, что утечка была организована английским правительством. Упорствуя по вопросу о Батуме, Дизраэли мог ссылаться на нажим общественного мнения. Назревал очередной кризис на конгрессе. Борьба закончилась тем, что Батум был присоединен к России, которая обязалась объявить его вольной торговой гаванью. К ней также отходили Карс и Ардаган.
Главным аргументом джингоистов было то, что Англия якобы за свои уступки России не получает никакой компенсации. Хотя к этому времени Дизраэли уже вынудил султана отдать Кипр Великобритании, от общественности это тщательно скрывалось (здесь утечки информации не произошло!). Нараставшая активность джингоистов являлась нажимом не столько на Дизраэли, сколько на Россию.
В начале июля Дизраэли сообщил Бисмарку, что Англия «приобрела» Кипр. Германский канцлер на это заметил:
— Вы сделали мудрую вещь. Это прогресс. Это будет популярно. Нации нравится прогресс.
В дневниковой записи для королевы Дизраэли, приведя эти слова Бисмарка, добавляет:
— Его понимание прогресса явно сводится к тому, чтобы что-нибудь захватывать.
Хотя на протяжении последних лет германский канцлер в европейских делах использовал Англию против России и Россию против Англии, однако на конгрессе он был целиком на стороне последней. Через несколько лет Дизраэли вспоминал:
— Между мной и Бисмарком было полное согласие. Он был одним из немногих людей, к которым я в своем возрасте мог чувствовать искреннюю привязанность.
После Берлинского конгресса к висевшим в домашнем кабинете Бисмарка двум портретам прибавился третий. Хозяин объяснял гостям.
— Это мой государь, это моя жена, а это мой друг.
На третьем портрете был изображен Бенджамин Дизраэли.
Несмотря на эту аффектацию дружбы, отношение Бисмарка к Дизраэли было сложным. Как заметил английский историк Брюс Уоллер в книге «Бисмарк на перепутье», канцлеру, «очевидно, нравился Дизраэли, но не столько его эффектной ролью на конгрессе, сколько деловым подходом в закулисных переговорах и захватом Кипра. Это было дополнительным признаком заинтересованности Англии в европейской политике и шагом на пути к разделу Османской империи, чего хотелось Бисмарку».
Королева Виктория возводит Дизраэли в рыцарское достоинство, вручая Орден Подвязки
Дизраэли с триумфом возвратился в Лондон. От вокзала Чэринг-Кросс до резиденции премьера на Даунинг-стрит, 10 его экипаж приветствовали толпы лондонцев. Прибыв в резиденцию, он предстал перед толпой в открытом окне и торжественно объявил:
— Я привез почетный мир.
Это была вершина политической карьеры Дизраэли. Королева предлагала Дизраэли несколько наград и отличий. Он согласился принять лишь орден Подвязки, высший орден страны, учрежденный королем Эдуардом III в 1348 г.
Общественное мнение в России весьма критически отнеслось к решениям, принятым в Берлине. Это объяснялось тем, что Берлинский конгресс в значительной степени оказался менее выгодным для балканских славян и для России, чем прелиминарный мирный договор в Сан-Стефано. Многие считали, что Россия пролила слишком много крови в войне с Турцией, чтобы ей навязывали такие условия мира. Образованная часть общества понимала, что противниками России, сыгравшими важную роль в Берлине, были Дизраэли и Бисмарк. Царь Александр II определил Берлинский конгресс «как европейскую коалицию против России под руководством князя Бисмарка». Этим и определялось отношение Дизраэли к Бисмарку и к России на конгрессе.
Наиболее резкими критиками Берлинского конгресса в России были славянофилы. Их центром было Московское славянское общество, главой которого являлся И. С. Аксаков. Он назвал Берлинский конгресс «трижды проклятым». 4 июля 1878 г. Аксаков выступил с речью, в которой заявил: «Для того ли наши храбрые войска с трудом всходили на эти горы среди зимы и умирали там геройски? Может ли русский отныне без краски стыда произносить имена Шипки, Карлова, Баязета, имена всех мест, прославленных храбростью и густо усеянных могилами наших героев, отданных туркам? Наши солдаты, возвратясь домой, не поблагодарят дипломатов, которые уничтожили на конгрессе плоды этой кампании». В другом месте Аксаков говорил: «Никогда еще война не порождала столько жертв, вызванных чувством любви к ближнему, как эта, единственной целью которой было избавление болгар от турецкого ига. И вдруг теперь все испорчено!» Эти же мысли находим и в заявлении генерала М. Д. Скобелева, талантливого военачальника, героя русско-турецкой войны 1877–1878 гг. «Политика нас возмущает, — говорил генерал. — Два года мы обмывали своей кровью Балканский полуостров… Все это мы перенесли бы с терпением… если бы полная свобода, добытая нами нашим братьям по крови и религии, по наречию и вере, была им дана. Но проклятая дипломатия вмешивается и говорит „нет“…»
Несомненно, такая реакция на родине сильно травмировала Горчакова. «Берлинский трактат 1878 года, — писал он, — я считаю самой темной страницею в моей жизни. Когда я вернулся из Берлина в Петербург, я именно так и выразился о Берлинском трактате в моем мемуаре, поданном мною Государю Императору. В этой всеподданнейшей записке я писал так: „Берлинский трактат есть самая черная страница в моей служебной карьере“».
Можно понять горечь и разочарование Горчакова. Но все же, если принимать во внимание все условия и обстоятельства, нельзя не признать, что российская дипломатия в Берлине в общем добилась того, что было в ее силах.
Главным достижением Дизраэли на Берлинском конгрессе английские правящие круги считали то, что Россия была лишена части плодов ее победы в Восточной войне. Потесненными оказались и народы, ведшие национально-освободительную борьбу против турецкого господства. Кроме того, Дизраэли сумел натравить участников конгресса друг на друга и тем самым разорвать союз трех императоров. Восстанавливалась ведущая роль Англии в европейских делах. Но все это был временный успех. Мир быстро развивался, и развитие было не в пользу Англии.
Бернард Портер замечает, что Россия, Австрия и Германия в результате конгресса оказались «отодвинутыми на задний план». Дизраэли еще из Берлина писал Виктории: «Теперь вы арбитр европейских дел». Возвратившись в Лондон, он заверял королеву, что «она скоро станет, если уже не стала, диктатором Европы». Конечно, это преувеличение, но весьма симптоматичное.
Прошло совсем немного времени, и славянские народы Балкан завоевали независимость и создали собственные суверенные государства. Очень помогли этому усилия и жертвы, принесенные Россией в 1877–1878 гг., ее дипломатическая борьба на Берлинском конгрессе. Именно поэтому 1878 год считается годом освобождения Болгарии от османского рабства. Несгибаемая воля и мужество болгарских патриотов, слившись с героизмом воинов России, принесли радость освобождения на древнюю землю Болгарии. В этом проявился освободительный характер русско-турецкой войны.
Хотя на Берлинском конгрессе Сан-Стефанский мирный договор и был заменен многосторонним договором, менее выгодным для балканских народов и России, однако важнейший итог русско-турецкой войны в нем был все же закреплен. Этот итог состоял в освобождении Болгарии от турецкого господства и восстановлении болгарской национальной государственности.
«Отодвинуть Россию на задний план» также удалось ненадолго. Уже в 1882 г. Германия, стремясь еще больше повернуть европейские дела в свою пользу, заключает союз с Австро-Венгрией, который вскоре превращается в Тройственный союз. Это был вызов английскому курсу «блестящей изоляции». В Лондоне почувствовали опасность и под воздействием новой германской угрозы, «забыв традиции», заключили в 1904 г. союз с Францией и в 1907 г. — с Россией, что позволило Англии избежать поражения в первой мировой войне.
Шли годы… И в апреле 1987 г. в Италии, на острове Сардиния, в городе Кальяри, была организована международная конференция историков, посвященная Ялтинской встрече Большой тройки — СССР, США и Англии, проходившей в начале 1945 г. Выступая в день открытия конференции с докладом, профессор университета в Беркли (США) Диана Клеменс, отметив изменения, происшедшие в мире, сказала: «Для Советского Союза эти изменения означали достижение исторической цели — окончание его изоляции от Европы и прекращение проводившейся два столетия Англией старой политики сдерживания России». Эти слова невольно приходят на память, когда знакомишься с русско-английскими отношениями в XIX в., и на Берлинском конгрессе в особенности.