ЗИМА 1842/43 ГОДА В ПАРИЖЕ

ЗИМА 1842/43 ГОДА В ПАРИЖЕ

С деньгами у Мэри Энн было довольно свободно, и зиму с 1842 на 1843 г. семья провела в Париже. Жили опять в понравившемся отеле «Европа» на улице Риволи. Дизраэли не отдыхал и не сидел сложа руки. Он внедрялся во французский высший свет, был хорошо принят и завязал полезные связи, включая короля Луи-Филиппа. Одновременно он обдумывал возможности создания новой партии под своим руководством, обсуждал эту проблему с членами «Молодой Англии», навещавшими его в Париже. Здесь же у него сформировался большой интерес к внешней политике, и он, будучи человеком, у которого за мыслью немедленно следовало дело, окунулся во внешнеполитическую сферу.

Через 38 лет в романе «Эндимион» Дизраэли изложил свой психологический поворот к проблемам внешней политики устами одного из героев: «Это парламент политической экономии; обе стороны в равной степени заняты размышлениями о ценах на зерно и тому подобными вещами. Финансы и торговля — вот предмет интереса всех. По этим сюжетам людям легче всего произносить речи — тем людям, которые не говорят на французском языке и кто не получил образования. Настоящая политика — это обладание властью и ее применение. Я хотел бы, чтобы вы обратили свой ум в направлении внешней политики… Но постигнуть внешнюю политику просто чтением нельзя. Книжные черви не становятся министрами иностранных дел. Вы должны узнать великих актеров, действующих на великой сцене. Ничто не может заменить личного знакомства с деятелями, контролирующими внешнюю политику… Я думаю, что вам следует воспользоваться этим перерывом в заседаниях парламента и отправиться в Париж. Ныне Париж — столица дипломатии».

Рассуждения о том, что английский парламент занимается почти исключительно экономическими проблемами, вызваны тем, что экономика в жизни страны играет огромную роль. Отсюда и внимание к ней парламента. Любителям чистой политики действительно скучно слушать все время о промышленности, торговле, ценах. В 30-х годах XX в. рассматривалось даже предложение образовать в Англии два парламента — экономический и политический. Но из этого ничего не получилось: отделить политику от экономики невозможно.

Сохранились многочисленные подробные письма Дизраэли из Парижа к сестре Саре. Они свидетельствуют, с каким наслаждением он купался в лучах высшего парижского света — письма заполнены длинными перечнями знатных фамилий, с носителями которых Дизраэли довелось встречаться на вечерних приемах. В Париже светская жизнь бурлит вечером. Его охотно принимают в больших домах, и он неизменно подчеркивает, что должное внимание при этом оказывается Мэри Энн. Легкость, с какой Дизраэли вошел во французские аристократические круги, свидетельствует о том, что его политическая репутация была уже значительной — английская печать донесла информацию о нем как о политике и литераторе до Парижа.

Революция сильно потрепала французскую знать. Дизраэли отмечал, что по финансовой мощи она не может равняться с английской. Восторгаясь одним из приемов, на котором он присутствовал, Дизраэли писал: «Какие имена! Но где у них земли? Во Франции насчитывается всего 100 человек, имеющих годовой доход в 100 тыс. Генри Хоуп и Ротшильд могут купить их всех». Генри Хоуп — один из примыкающих к «Молодой Англии», очень богатый человек, находившийся в те зимние месяцы во французской столице. Что касается Ротшильда, то эта фамилия не нуждается в представлении. Были Ротшильды французские и английские. 2 декабря Бенджамин пишет сестре Саре, что на обеде у министра иностранных дел Гизо он сидел между генералом Себастиани и Ротшильдом. Банкир без церемоний обратился к Дизраэли: «Я полагаю, вы знакомы с моим племянником?» Дизраэли, конечно, хорошо знал лондонского Ротшильда.

Дизраэли всегда стремился играть главную роль в любом деле. Так и в данном случае: решив заняться улучшением англо-французских отношений, он не ограничился контактами с влиятельными политическими деятелями, ему оказалось мало даже встреч с министром иностранных дел Гизо. Предприимчивость Дизраэли была такова, что ему удалось выйти на самого короля Луи-Филиппа.

Отношения между двумя странами были сложными. В 1830 г., когда во Франции устанавливалась новая монархия, английский министр иностранных дел занял в отношении нового монарха Франции дружескую позицию. Это в Англии многим не понравилось. Дизраэли опубликовал брошюру под названием «Галломания», в которой осуждал позицию Пальмерстона. С тех пор прошло 10 лет. Пальмерстон в 1841 г. был вынужден покинуть Форин оффис, причем произошло это в момент, когда его же усилиями отношения с Францией оказались основательно испорченными из-за противоречий в Леванте. Позиция Дизраэли за 10 лет изменилась на 180 градусов, и сейчас он хотел работать над сближением двух стран. Этим в данный момент как раз и занимались министры иностранных дел Англии — Абердин — и Франции — Гизо.

Взаимопонимание с Англией было важно для существования трона короля Луи-Филиппа и династии. Поэтому он благосклонно принимал Дизраэли («Галломания» была предана забвению) и подолгу с ним беседовал. В ходе этих бесед Дизраэли вручил в конце 1842 г. Луи-Филиппу подробную записку о том, как при содействии его, Дизраэли, могут быть радикально улучшены англо-французские отношения. При этом собственная роль Дизраэли и возможности «Молодой Англии» очень преувеличивались.

В документе Дизраэли писал, что он внимательно изучил во Франции все, что относится к делам с Англией. Затем скромно заметил, что «многие годы размышлений, действий и близких взаимоотношений с лидерами английских партий позволяют ему знать действующих лиц политического мира Англии и мотивы, которыми они руководствуются». Он пришел к убеждению, что существующая система отношений между двумя странами должна неизбежно привести к провалу. Затем в изящных выражениях, но явно подхалимски он порассуждал о «гении великого принца», т. е. Луи-Филиппа. Он, Дизраэли, полагает, что во Франции «просвещенные слои в общем настроены благожелательно к Англии, но большая часть народа — враждебно. В Англии же, наоборот, огромное большинство народа дружественно относится к Франции, тогда как высшие слои смотрят на Францию без какой-либо сердечности». Автор документа по тактическим соображениям явно смягчает ситуацию. В Англии из-за многолетнего соперничества и вражды Франция почти всеми считалась «традиционным врагом». Не будем, однако, излишне строги к автору. Он, как это особенно в моде сейчас, делал упор на том, что «сближает», а не на том, что «разъединяет».

Дизраэли утверждал, что если осуществить три мероприятия, то они в комплексе со здравомыслящей политикой Франции приведут к восстановлению «истинного и сердечного союза между двумя странами». Во-первых, в английском парламенте, который привык заниматься внутриполитическими проблемами, должен выступить «влиятельный депутат, к которому прислушивается палата общин» и привлечь внимание к англо-французским отношениям. Ясное и убедительное заявление заставит людей задуматься, и в результате создастся возможность, при которой «большая часть оппозиции отвергнет недавнюю политику лорда Пальмерстона». Во-вторых, до обсуждения этого вопроса в парламенте должна быть организована новая влиятельная оппозиционная партия, которая «могла бы осуществлять непреодолимый контроль над поведением премьер-министра». Далее показывается, что такая партия уже в действительности существует — это «Молодая Англия» во главе с Дизраэли. Затем содержится туманное, хотя и многозначительное замечание: «Было бы правильно утверждать, что руководство парламентской партией в Англии повлечет за собой дополнительные расходы в очень больших размерах». Что это было — намек? Если да, то результат его неясен. В-третьих, рекомендовалось тщательно организовать выступления прессы в Англии «в поддержку союза между Англией и Францией».

Пресса обладает огромной властью, и если ее умело направлять, то она может оказать важное влияние на решение вопросов огромного значения. Дизраэли предлагал составить план манипулирования английской прессой в нужном направлении и готов был взять на себя реализацию такого плана. Во всяком случае он мог бы осуществлять «общее наблюдение, такое, как сейчас проводит лорд Пальмерстон за антифранцузской прессой».

Излагаемый Дизраэли план был грандиозным, и его автор допускал, что король может счесть его химерой. Поэтому в заключение в меморандуме говорилось: «Планы эти, возможно, могут показаться слишком огромными, но это не фантазия. Наоборот, эти планы в своем существе реалистичны». Король Франции отнесся к замыслам Дизраэли благожелательно. Хотя он не мог не понимать, что ни правительство, ни даже отдельный английский министр не давали Дизраэли никаких полномочий или советов на этот счет. Это была сугубо личная инициатива, и вряд ли она могла понравиться правительству. «А между тем, — замечает Ричард Фарбер, — „великий человек“, который действительно водил дружбу с Луи-Филиппом, безмерно наслаждался бурным чувством обладания международной властью, не связанной ни с какой ответственностью». Он помышлял о создании большой партии, которая будет диктовать Пилю его внешнюю политику, полезную для англо-французских отношений.

Последствия «внешней политики на высшем уровне», которой Дизраэли занимался в Париже, сказались на его поведении в палате общин, когда он возвратился в Лондон. Он настаивал в своих выступлениях, чтобы правительство заключило с Францией торговый договор, с особым усердием атаковал действия Пальмерстона в сфере внешней политики и убеждал Пиля и Абердина проводить в отношении Франции более благожелательную политику.

1 марта 1843 г. Дизраэли выступил с речью в переполненной палате общин. Это выступление особенно интересно сопоставить с действиями Дизраэли четверть века спустя. Речь шла о катастрофе, постигшей Англию в первой англо-афганской войне. «До того как начались несчастья, — говорил Дизраэли, — мы имели очень хорошую границу. Но, предполагая, как нам казалось, движение со стороны России, мы произвели вторжение в Афганистан и тем навлекли на себя несчастье». Россия, он допускал, «угрожала, но только своим географическим положением. Ее политика не была агрессивной. Истинным агрессором был наш недавний министр иностранных дел. Это он посылал секретных агентов к берегам Черного моря, чтобы плести интриги против России, которая, естественно, реагировала посылкой таких же агентов в Центральную Азию».

Друзьям Дизраэли в Париже речь понравилась: они терпеть не могли Пальмерстона. Политика, как и люди, крайне изменчива. Пройдет три десятилетия, Дизраэли развяжет вторую англо-афганскую войну, и оппозиция будет подробно цитировать ему его речь от 1 марта 1843 г.