Николай ТАМРАЗОВ
Николай ТАМРАЗОВ
— Когда и как Вы познакомились с Высоцким?
— Познакомились мы, скорее всего, в Северодонецке — это небольшой город около Ворошиловграда. Но в этом маленьком городе есть Дворец спорта, и там шла програма с участием Высоцкого, — тогда мы и познакомились.
Программу делал Василий Васильевич Кондаков-крупный администратор, ныне покойный, а сопровождал Высоцкого Володя Гольдман. Гольдмана я знал раньше по совместной работе, — он нас и познакомил. В тот день Высоцкому исполнилось сорок лет, и на табло Дворца спорта появилась такая надпись:
«Поздравляем Володю с сорокалетием!»
Хотя нет… В Северодонецк мы приехали уже не просто знакомыми — товарищами, значит, познакомились мы раньше…
Я хорошо помню, как я появился в программе с Высоцким, но ще же это было? Очень может быть, что в Харькове…
Спрашиваю Высоцкого:
— Как Вас объявлять?
Он отвечает:
— Ну, как объявлять: «Поет Владимир Высоцкий».
Ну, думаю — выпендривается. Я-то гастролеров знаю… Выхожу rta сцену — снова думаю, что все это чепуха: «Поет Владимир Высоцкий». Начинаю:
— А теперь все оставшееся время Вы проведете с тем, ради которого Вы сюда пришли… Для Вас поет артист, поэт, композитор…
И все, что может Высоцкий (а мог-то он много!), я возвел в ранг больших эпитетов и громких звучаний. А Дворец спорта — громадный зал, я все это проорал! Выходит Высоцкий, посмотрел на меня как на сумасшедшего… Понимаю, что «не попал».
Высоцкий спел, потом подошел ко мне:
— Слушайте, Вы!.. Мы ведь договорились, как меня объявлять?!
Ругнулся крепенько и ушел.
Ну, я и ломаю голову, как его объявлять… Следующий концерт в этот же день. Я снова на сцене:
— Нас частенько спрашивают: волнуется ли артист перед выходом? Если артисту есть, что сказать, — то волноваться не обязательно, а если нечего — то волноваться все равно бесполезно. Возьмем, к примеру, меня — у меня всегда есть, что сказать. Сейчас скажу три слова — и будут аплодисменты, будет успех. Итак, три слова: «Поет Владимир Высоцкий!»
Зал грохнул аплодисментами. Володя выходит. Я, не обращая на него внимания, раскланиваюсь… Володя стоит, смотрит. Поворачиваюсь к нему:
— Володя, смотрите, как меня не хотят отпускать! Какой успех у меня сегодня!
Смотрю — он заулыбался. Ну, слава Богу, кажется «попадаю»… Я говорю:
— Товарищи зрители! Ну я же не один здесь… Есть еще Высоцкий! Давайте послушаем его. А вдруг у него тоже есть, что сказать…
Я понял, что это ему понравилось, потому что в конце концерта он поднял руку и сказал свою любимую фразу:
— Поберегите ладошки — детей по головам гладить.
А потом добавил:
— А теперь давайте послушаем Там разова — у него всегда есть, что сказать.
Вот это было наше первое знакомство, а потом мы много с ним ездили: Ставрополь, Кременчуг, Ташкент…
— Ташкент? Это была сборная программа: Высоцкий, Карцев и Ильченко, Полад Бюль-Бюль Оглы?
— Правильно. Там еще был очень интересный эпизод с Поладом… Я был режиссером этой большой программы, и поставил номера согласно логике… Полад должен был заканчивать первое отделение, а Владимир Семенович заканчивал весь концерт. Но ко мне подходит Бюль-Бюль Оглы:
— Николай! Я лауреат и заслуженный артист — заканчивать должен я!
— Хорошо, я поговорю с Высоцким.
Подхожу к Володе…
— Да, ради Бога, пожалуйста…
Володя выступил… В сборных концертах он пел почти всегда не менее тридцати минут — ведь шли-то на Высоцкого. Итак, Володя «отстоял» эти полчаса, всю публику повернул на себя — после этого вышел Полад. Зрители стали уходить. А Полад — большой мастер эстрады, опытный человек — вдруг взорвался, стал кричать:
— Прекратите ходить! Если вы не уважаете себя, то я уважаю себя!
После этого Полад пришел ко мне и сказал:
— Николай, поставьте меня на мое место…
Конечно, с Высоцким любому артисту было трудно работать, очень трудно. Люди хотели не только слышать, но и видеть Володю, потому что по разговорам он раз двадцать разбивался на машине и раз пятнадцать умирал. К этому времени Володя уже называл меня «Тамразочка», и свитер-«водолазка» — тоже «тамразочка»:
— Смотри, Николай, и у меня — «тамразочка»!
— Часто Вы вели такие программы?
— Довольно часто. Но если в программе был какой-то стержень, была тематическая нагрузка, и пел Высоцкий — то нужна была режиссура. А если просто сборная программа, то я выходил на сцену, брал на себя определенную долю времени, а потом приглашал актеров.
А иногда мы ездили вдвоем: именно так было в Ташкенте и области… Но это не 79-й год, когда Володя побывал в состоянии клинической смерти. тогда с ним ездила де-вуш ка-ведущая.
— А Вы не помните ее фамилию?
— Сейчас Вам скажу… Лена Облеухова. Володя попросил на эти гастроли ведущую, я поговорил с Леной… Мы встретились на улице Горького, напротив магазина «Подарки», я посадил Лену к нему в машину. Мы с Володей расцеловались, они уехали. Там с ним и случилось… После этого Володя мне сказал, что побывал на том свете…
— Тамразочка, я там побывал…
— Ну и как там?
— Хреново. Темно.
— Но вернемся к программам которые вы вели. Были ли какие-то необычные концерты?
— Был один забавный случай… В Мелитополе я выхожу на сцену — и замираю: зал на тысячу мест, а продано две тысячи билетов! Вот, говорят, «как сельди в бочке», — точно так было в этом зале. Люди не могли ни вздохнуть, ни пошевелиться. Я понял, что если хоть кто-нибудь сделает неосторожное движение, то может произойти давка. И я попросил, чтобы люди сидели абсолютно спокойно, чтоб не было никаких аплодисментов… А Володя стоял за кулисами, не очень понимая, что там происходит… Почему это запрещаю людям разговаривать?!
— А как бы Вы могли определить ваши отношения?
— Володя относился ко мне с доверием. А потом, я был, наверное, одним из немногих людей, которые могли сказать ему в лицо каку-то неприятную вещь, ведь друзья побаивались его… «Володя, Володя…» И они относились к нему «с пониманием»… А я не понимал — работа есть работа… Я, конечно, понимал, кто такой Высоцкий, его величину, но…
Да, а после того (двухкомплектного) концерта в Мелитополе мы опоздали на концерт в Запорожье, опоздали на час сорок минут! Когда я вышел на сцену, начать было совершенно невозможно. Какая-то жуть! Все, что могло свистеть, — свистело. Все остальное топало ногами и кричало. Я пытался что-то «провякать» — бесполезно. Я ушел за кулисы:
— Позовите Володю… Без него начать невозможно.
Володя вышел, поднял руку и сказал только:
— Ребята, все нормально. Я — с вами.
Мгновенно все успокоилось.
— А где Вы еще работали вместе с Высоцким?
— В Харькове… Все-таки мы познакомились в Харькове… В Харькове он меня напугал. Мы остались вдвоем в номере, и Володя мне спел свою новую песню. Он пел с таким напряжением, что я испугался! Песня, видимо, была ему очень дорога, и он так врезал, что я струсил… Честное слово, я подумал: не сдвиг ли у него «по фазе»? С какой стати, мне одному? Только потом я понял, что по-другому он не мог…
Работали в Глазове… Жили в каком-то партийном коттедже: двухэтажный роскошный особняк. Мы жили на втором этаже, заняли две спальни: шиковать так шиковать… Володя звонил Марине. Вначале ее не нашли: она была на съемках фильма «Багдадский вор»… Марина играла героиню, и когда она «летала» на ковре-самолете, вся эта конструкция рухнула. Она упала и разбилась.
Вечером сидим, ужинаем. А у Володи в Москве были девочки-телефонистки, которые ему помогали. Они нашли Марину в больнице, и Марина подробно рассказала, что и как… Как она летела вниз головой…
— Володя, только ты не волнуйся!
А Володя кричал:
— Я немедленно вылетаю!
Марина его успокаивала…
— Гастроли в Ставрополе. Там было много интересного: встреча в редакции «Ставропольская правда», вечер у художников…
— Вечер у художников? Я об этом не знал. Там мы вместе были в гостях у директрисы ликеро-водочного завода, причем, попали совершенно случайно…
Получилось это так. В филармонии работала одна старушка — довольно заботливая… Простая заботливая старушка. И она попросила Володю приехать к ней в гости. Володе было как-то неудобно ей отказать, он сказал мне:
— Давай поедем…
Мы сели в машину, заехали в гостиницу, оставили гитару… И тут она стала почему-то настаивать:
— Владимир Семенович, ну зачем Вы оставили гитару? Возьмите…
— Но Вы уже наслушались моих песен на концертах. Посидим, поговорим…
Но что-то было не так, что-то шальное появилось в ее глазах… Приезжаем. Открывается дверь — и мы видим совершенно роскошную квартиру… Разноцветный паркет ковровой отделки. Огромный стол, на котором огромные миски с черной и красной икрой, и не ложки, а половники торчат в этих мисках. Роскошь — дикая! И посреди этой роскоши лежат раки таких размеров, каких я никогда в своей жизни не видел! Гигантские раки!
Хозяйка дома, звеня золотыми зубами, тянет руку. А рядом стоит очень ухоженная публика… Володя смотрит так на старушку…
— Владимир Семенович, они мне как родные… Я как в свой дом Вас привела.
Мы попали в гости к директрисе ликеро-водочного завода. Она, конечно, разнесла по городу, что у нее сегодня будет Высоцкий…
До этих котлов с икрой мы не дотрагивались, мы ели раков. Нам объяснили, что эти раки (специально для Высоцкого!) выловлены в соседней республике… Володя скрипел зубами — он был очень недоволен трюком этой бабули…
Володя не пил, его уговаривали… Много говорили о фирменной водке «Стрижамент» — она на каких-то там травах… Потом стали умолять:
— Владимир Семенович, спойте… Ну, Владимир Семенович…
— Ради бога, приходите завтра на концерт.
А в конце нам сообщили, что раки, которых мы съели, неделю пролежали в ванне. В ванне с молоком! Все это время они пили молоко, облагораживая свою суть.
Когда мы вернулись в гостиницу, Володя сказал по этому поводу:
— Совсем обалдели: раков — в молоке! Люди сошли с ума…
— Был ли Горбачев-он тогда работал первым секретарем Ставропольского крайкома партии — на концерте Высоцкого?
— Не был. Это совершенно точно. Мы бы это знали. Обычно предупреждают заранее, если будет «первый».
— А в Москве Вы работали с Высоцким?
— Мы работали в ДК Метростроя… У Володи Гольдмана был брат Борис, к сожалению, покойный, — тогда он работал, кажется, начальником Метростроя. Очень интересный и интеллигентный человек, всегда мягкий и корректный. По-моему, Борис ни разу не сказал Высоцкому «Володя»… Потом мы выступали в каких-то институтах, работали по области… Был один концерт в Гжели…
— Вы знаете, у многих друзей Высоцкого я видел «гжель»-по-видимому, части большого сервиза…
— Дело было так… У нас работала такая актриса — Маша Полбенцева. Она была знакома с директором завода «Гжель». Не помню сейчас его фамилию, но зовут его Виктор — хороший такой парень и очень талантливый человек. Маша иногда собирала группу, чтобы выступить там… Просила у меня актеров:
— Николай Ишувич, дайте мне того-то… Мы поедем в Гжель.
И когда мы с Володей стали более или менее дружны, я ей говорю:
— Слушай, Маша, а Высоцкий тебе не подойдет?
— Да что вы, Николай Ишувич, — конечно!
А Высоцкому я сказал:
— Володя, поехали в Гжель?
— А у тебя там концы есть?
— Да, есть.
— Ну, тогда поехали…
Мы поехали. Была весна 1979 года. Мы ехали на сером «Мерседесе», и я еще помню, что нас остановил «гаишник»…
— Превышаете скорость.
А Володя вдруг говорит:
— А она медленнее не едет. Чего ни делаю, не идет медленнее…
— Как это не идет?
— Ну, не идет медленнее, и все.
«Гаишник» ничего не понимает: вроде бы, сидят нормальные, взрослые люди… Володя поворачивается к нему — тот увидел, узнал…
— Ну, товарищ Высоцкий… Ну, что же Вы… Шутите… Будьте осторожны!
Приехали на завод. Я начал, выступила Маша Полбенцева, а потом я представил Володю… После концерта ему подарили роскошный кувшин — вокруг была такая штука, как золотая корона. Эту вещь они только начали выпускать. Кажется, Виктор вытащил этот кувшин из своего кабинета. А потом нам дали возможность кое-что купить, стоило это тогда очень дешево, и мы с Володей загрузили весь багажник.
Приехали на Малую Грузинскую, аккуратно все перетаскали наверх, а потом сели на пол делить…
— Это у тебя есть?
— Есть!
— Значит, мне…
Так мы разделили всю большую кучу этой посуды. А если было три экземпляра, то третью штуку Володя кому-то предназначал:
— Это отдадим Валерке, это — Вадиму…
— Вы не помните концерт, на котором Высоцкий пел с оркестром?
— Это была группа Аркадия Хаславского «Здравствуй, песня». Володя пел с ними несколько песен, и было это тоже в Ставрополе, концерты проходили в цирке… Это я точно помню, потому что Володя мне сказал:
— Тамразочка, ты объявишь меня и не уходи — послушай: я сегодня буду петь с ансамблем.
Потом мы поехали в Кисловодск, дали два концерта в «музыкальной раковине» и сразу уехали. Где же мы тогда жили? В Пятигорске тоже было два концерта, но и там мы не останавливались… А возил нас на своей машине Руслан Тебиев, значит, мы жили в Нальчике или в Орджоникидзе.
В этой поездке с нами был Владимир Сидорович Лотов, он есть на многих фотографиях, сделанных в Орджоникидзе. Мы там много снимались: на балконе гостиницы, в парке, у мечети… Потом я видел эти фотографии на сумках, на кошельках… Снимал какой-то местный фотограф-профессионал. У меня хранится несколько цветных фотографий.
— А что за история с присвоением Высоцкому звания «Засуженного артиста республики»? Мне говорили, что он отказался сам?
— Это я хорошо знаю. Это было в Северной Осетии, там я проработал много лет. Министром культуры был тогда Сослан Евгеньевич Ужегов, по работе мы хорошо знали друг друга. Когда я стал работать в Москве, наши отношения не прерывались, в республике меня «держали за своего». К этому времени Сослан Евгеньевич работал уже заместителем председателя Совета Министров Северной Осетии, звоню ему:
— Такой человек работает в вашей республике, работает по всей стране от Вашей филармонии. Примите нас… (Володя несколько лет работал на фондах Северо-Осетинской филармонии.) Ужегов сказал:
— Приходите.
Мы пришли в кабинет к Сослану Евгеньевичу втроем: Володя, Гольдман и я. Говорили обо всем, потом подняли и эту тему… Ужегов сказал:
— Никаких проблем. Нам будет только приятно, что такой человек носит имя нашей небольшой республики.
Он дал команду заполнить документы, и на этом мы с Ужеговым расстались. Документы такие: Высоцкого — на заслуженного артиста, меня — на заслуженного деятеля искусств.
Выходя из кабинета, Володя говорит:
— Тамразочка, ты представляешь, я — заслуженный артист Северной Осетии. Как-то смешно…
— Действительно, смешно. Вот — народный…
Я вернулся в кабинет:
— Сослан Евгеньевич! Уж давать, так давать! Это же Высоцкий — его вся страна знает. Я уже не говорю, сколько он нашей филармонии денег заработал…
— Но мы же говорили о «заслуженном»… «Народного»? Почему нет?
Он тут же позвонил и переиграл ситуацию: в филармонии стали заполнять документы на «народного».
А что произошло дальше? Я думаю, что для реализации этой идеи Ужегову пришлось выходить на обком партии, а там это дело задавили. Скорее всего, эти перестраховщики из обкома подумали: как это так — в Москве Высоцкому не дают, а мы — дадим?! А может быть, и позвонили «наверх», не знаю. Но чтобы Володя сам отказывался — этого я не помню.
— Когда и как начались судебные преследования против администраторов и против самого Высоцкого?
— Преследовали и запрещали всегда, но прицепиться особенно было не к чему. А все началось с того, что посадили одного администратора. Это был молодой парень, а работал он в группе Кондакова. Его взяли и «раскрутили». Он рассказал все: кто, как и какие деньги получает. И когда меня в качестве свидетеля вызвали в Ижевск, то на скамье подсудимых были администраторы концертов Высоцкого… Меня просили помочь, а на самом деле — «выбросили на гвозди». Но как ни странно, я в Ижевске показал то же самое, что Высоцкий и Янклович в Москве. Другого и быть не могло, хотя они меня и не предупреждали… Не сошлась только одна деталь.
А судья орал на меня как резаный:
— Сейчас вызову охрану — и вы получите три года тюрьмы!
И я вынужден был, превышая все свои голосовые возможности, напомнить ему, что я — не мальчик…
— Я — руководитель и коммунист, и отвечаю за свои слова!
То есть, вынужден был обидеться… Когда судья разрешил мне покинуть зал, один администратор, стоя за барьером, кричал:
— Передайте Высоцкому — пусть башли привезет сюда! А то я выйду и взорву его вместе с «Мерседесом»!
То есть, они играли в такую игру: мы — люди честные, а все деньги, которые воровали, отдавали Высоцкому и другим артистам.
— А кто вел это дело?
— Подполковник, подполковник… Не могу вспомнить фамилию. У него еще был помощник — майор, который когда-то работал аккордеонистом в Москонцерте. Поэтому его, наверное, и «подтянули», он знал какие-то наши лазейки. Все-таки дело специфическое. Жаль, что не помню фамилию…
— А каким образом платили Высоцкому?
— Обыкновенный артист получал тогда… Он получал столько, что зарплатой это стыдно назвать… А Высоцкому платили 200 рублей за концерт. Сегодня так зарабатывает самый плохой артист… Каким образом? Воровали. Палили билеты. Допустим, билетов продано на десять тысяч — часть оприходовали, а часть билетов сжигали. Расплачивались с залом, что-то отдавали государству, что-то оставляли себе. Эту «кухню» знала вся страна. Такой метод давал возможность заработать администраторам, а также можно было заплатить артистам не по их нищенской ставке, а по договоренности.
— Роль Кондакова в организации гастролей Высоцкого?
— Он руководил всем процессом. Он договаривался с городом, определял площадку, а сам в каком-то месте мог и не быть… То есть, он определял стратегию, а тактические задачи решали другие.
Вася начинал как танцовщик в Пермском театре оперы и балета. Он был приличный танцовщик, у него была хорошая фигура. Администратором он начал работать еще совсем молодым. Он брал тех же артистов из своего театра и устраивал концерты. Делать это он умел, и люди к нему тянулись. А когда приезжал куда-нибудь в область представитель филармонии, то ему говорили:
— А Вася уже сделал концерт…
Потом пошло и пошло… Вася был человек гордый: он любил, чтобы о нем говорили. Поэтому он и перешел в администраторы. Тогда это была почтенная работа: к тебе обращаются, к тебе идут… Это было приятно. И Василий Васильевич Кондаков стал довольно крупным администратором — с ним работали все гастролеры страны. И последним был — Владимир Семенович Высоцкий.
— Вы были на последних гастролях Высоцкого — Калининград, июнь 1980 года?
— Пожалуй, это самое важное для меня из всего, что связано с Володей. Москва готовится к Олимпиаде. Я — в ранге «большого» руководителя московских сатириков и юмористов, а это самое страшное звено во всей олимпийской культурной программе. Приедут люди со всего мира, а им будут говорить о наших недостатках! Как? Что?! Совещания каждый день. То, что было разрешено вчера, — запрещено сегодня. И — наоборот… В общем — полная головоломка!
Володя уезжает в Калиниград. Утром мне звонит Володя Гольдман и говорит:
— Коля, Володя говорит, что хорошо бы Тамразочку пригласить сюда, но ты же, наверное, не сможешь — Олимпиада…
Еще он сказал, что у Володи болит горло, он даже собирается отменять концерты… В общем, настроение неважное. «Если сможешь — приезжай».
Я не очень удивился, что Володя хочет видеть меня, — ему было легко со мной. Во всяком случае, я старался, чтобы ему было легко… А еще было приятно: Володя не был обделен ни друзьями, ни товарищами, а тут вспомнил меня… Я вызываю секретаршу:
— Если будут звонить из главка, то я — в дирекции Москонцерта. Если из Москонцерта, то я — в главке… В общем, выкручивайся…
В пять часов вечера того дня я уже — в Калининграде. Прилетаю, беру такси, еду во Дворец спорта. На сцене стоят «Земляне», Высоцкого еще нет. «Земляне» заканчивают, а из-за кулис руководители местной филармонии им кричат:
— Ребята, еще пару песен. Высоцкий опаздывает.
А те уже вышли на поклон… И я — как был в клетчатом пиджаке — иду на сцену… А никто не знал, что делать: объявлять антракт — налезешь на следующий концерт… Концерты шли подряд — четыре-пять раз в день… Я говорю:
— Когда приедет Высоцкий, дайте мне знать…
И иду на сцену… Слышу сзади:
— А кто Вы такой?
— Я здесь электриком работаю, но сегодня не моя смена. Могу выручить.
И вижу, что люди бегут через зал к радисту, что тот выключил микрофон…
— Товарищи, я буду говорить по сути того вечера, на котором Вы присутствуете…
Из зала кричат:
— Хватит говорить! Давай Высоцкого!
Я говорю:
— Правильно. Совершенно справедливое предложение! Но Высоцкого нет.
Зал затих.
— Пока нет, Он появится через несколько минут, поэтому я вышел к Вам…
Я начал что-то говорить об авторской и эстрадной песне… К этому времени я столько уже наездил с Володей, что половину его «литературы» знал наизусть.
Говорю, говорю… Слышу за кулисами голос Высоцкого. Оглядываюсь: стоит Володя с совершенно невообразимым выражением лица! Вчера вечером он подумал обо мне и сказал об этом вслух Гольдману, а сегодня днем я уже стою на сцене. Мистика! Володя без гитары вышел на сцену, мы расцеловались. Потом я вынес гитару… В общем, все прошло нормально.
Все эти дни в Калининграде мы прожили вместе, в одном номере. Концертов было много: по пять штук в день. Володя выступал во Дворце спорта и в кинотеатре «Россия», если я не ошибаюсь… Это были стационарные площадки, а еще мы выезжали на предприятия, в институты…
— Я слышал очень много рассказов о самом последнем концерте, когда Высоцкий не мог петь..
— Ситуация к последнему концерту такая. У Володи совершенно пропал голос: не то что петь — разговаривать он мог с трудом. Все-таки он выходит на сцену, берет первые аккорды… Затем прижимает струны, снимает гитару и говорит:
— Не могу… Не могу петь. Я надеялся, что смогу, поэтому и не отменил концерт, но не подчиняется голос. Но вы сохраните билеты. Я к Вам очень скоро приеду и обещаю, что первый концерт будет по этим оторванным билетам. Я буду петь столько, сколько Вы захотите.
Кто-то из зала крикнул:
— Пой, Володя!
— Вот, видит Бог, не кобенюсь. Не могу. (Это его слова — ч<не кобенюсь».)
Потом он как-то естественно перешел к рассказу о театре… Стал читать монолог Гамлета, потом стал рассказывать о работе в кино, о том, что собирается сам снимать «Зеленый фургон» на Одесской студии… Пошли вопросы из зала, Володя стал отвечать. И вот целый час он простоял на сцене: рассказывал, читал стихи, отвечал на вопросы… Вечер был просто неожиданным. К сожалению, не было записи, я потом узнал об этом…
Володя закончил словами из песни: «Я, конечно, вернусь…»
Зал скандировал:
— Спасибо! Спасибо!
Володя уходил со сцены, еще не дошел до кулисы — вдруг в зале зазвучала его песня! Это радисты включили фонограмму… Володя ко мне:
— Там разочка, это ты срежиссировал?
— Нет, я здесь сижу…
Володя вернулся к кулисе, нашел щелку и, наверное, песни две, не отрываясь, смотрел в зал. Потом подошел ко мне — в глазах чуть ли не слезы:
— Там разочка, они сидят! Они все сидят!
Действительно, ни один человек не ушел, пока звучали песни Высоцкого.
— В это время Высоцкий был уже серьезно болен… Это как-то сказывалось? Вы это замечали?
— При мне у него была однажды — как бы это назвать — удивительная ситуация… Бреда… Причем, удивительного бреда. Я уже говорил, что мы жили в одном номере. Володя лежит на кровати, нормально со мной разговаривает, потом вдруг говорит:
— Ты хочешь, я тебе расскажу, какой чудак ко мне приходит?
— Ну, давай.
Нормальный разговор: вопросы, ответы… И вдруг-
— А что тебе рассказать? Как он выглядит?
— Ну, расскажи, как выглядит…
— Минуточку.
Володя кладет голову на подушку, закрывает глаза и начинает рассказывать… Какие у него губы, какой нос, какой подбородок…
— Ну как — хороший экземплярчик меня посещает?
Совершенно спокойно он это говорит. Потом я попросил продолжения. Мне было интересно: он фантазирует, или это на самом деле? Непонятно, как это происходит.
Ну, закрою я глаза — и могу надеяться только на свою фантазию. А он — видел! Через некоторое время спрашиваю:
— А «этот» еще не отстал от тебя?
— Сейчас посмотрим.
Снова закрывает глаза и продолжает описывать с той точки, на которой остановился. Володя мог с «ним» разговаривать!
— Сейчас он мне говорит… А сейчас спрашивает…
Открывает глаза, и мы продолжаем разговор. Про уход из театра, про желание создать театр авторской песни. Идет нормальное развитие темы. Я снова его спрашиваю:
— А «этот» где?
Володя лежит на боку, теперь ложится на спину, закрывает глаза.
— Здесь. Порет какую-то ахинею…
Один раз я это видел, но общее состояние у него тогда было приличное.
— Когда и как вы вернулись в Москву?
— Мы вернулись в Москву, по-моему, 26 июня. Хотя нет… 24-го! В аэропорту нас встретил Валера Янклович. Они завезли меня домой — я жил тогда на «26 бакинских комиссаров», — зашли ко мне. На кухне Володя взял два ореха, раздавил их в кулаке, стал есть… Говорит мне:
— Я уезжаю в тайгу к Вадиму Туманову. Много накопилось работы.
И я думал, что его в Москве нет, и не пытался звонить. Потом встречаю Валеру Янкловича:
— Володя приехал?
— Да он никуда и не уезжал.
— Как?! Он мне сказал, что улетает в тайгу.
— Какая тайга! Он в таком страшном состоянии!
— Что, он не понимает? Он же может умереть. Звоночки-то уже были.
— Не знаю. А вот я такой «напряженки» могу и не выдержать…
Валера, действительно, был очень близким человеком, и все Володины трудности и беды ему приходилось пропускать через себя, что было очень нелегко.
Мы с Янкловичем встретились за несколько дней до двадцать пятого июля, но уже после восемнадцатого — после последнего «Гамлета». На этом спектакле был Владимир Сидорович Лотов, он сказал мне:
— Володя был со стеклянными глазами.
Жена Владимира Сидоровича подошла к сцене, подала цветы. Володя цветы взял, совершенно не понимая, от кого, хотя они были хорошо знакомы. Она рассказывала:
— На сцене стоял почти невменяемый человек, взял у меня цветы. Я стою с идиотской улыбкой, жду, что он как-то отреагирует… Совершенно никакой реакции.
25-го июля утром я сидел в зубоврачебном кабинете, и мы с врачом заговорили «за тяжесть дня»…
— Какой тяжелый день…
— Да, вот и Высоцкий умер…
Но это «Высоцкий умер» на меня особенно подействовать не могло, потому что ко мне домой периодически звонили люди — известные актеры:
— Говорят, что Высоцкий умер. Ты его знаешь — позвони…
Да и врач сказал это мельком, но все же запало…
— У Вас есть телефон?
— Есть.
На всякий случай я позвонил. Слышу незнакомый голос.
— Валера, это ты?
— Нет, это Любимов.
А я знал Юрия Петровича: мы совпадали на нескольких совещаниях…
— Это Тамразов. Юрий Петрович, это правда?
— К сожалению, правда.
Я повесил трубку и сразу же позвонил Лотову. Все ему рассказал. Он говорит:
— Бери машину и за мной. Купи черные гладиолусы.
Я взял машину, заехал на рынок, купил эти черные цветы. На Малую Грузинскую мы с Владимиром Сидоровичем приехали примерно в час дня. Нас встретил Валера Янклович. В квартире были отец и мать. Валера провел нас в спальню. Володя лежал уже одетый, лицо было прикрыто влажной марлей…
Мы вышли на балкон. Внизу уже стояли люди…
Москва, июль 1990 г.