ЭРДМАН НИКОЛАЙ

ЭРДМАН НИКОЛАЙ

ЭРДМАН НИКОЛАЙ (драматург, сценарист: «Веселые ребята» (1934), «Смелые люди» (1950), «Город мастеров» (1966) и др.; скончался 10 августа 1970 года на 68-м году жизни).

У Эрдмана был рак. В конце июля 70-го его положили в больницу Академии наук на очередную терапию. Но сам он, видимо, уже догадывался, что дни его сочтены.

Вспоминает В. Смехов: «10 августа, позавчера, когда мне принесли телеграмму от мамы-папы, от сестренки Гали, когда все твердили, чтобы я был весел и здоров, мне было и весело, и здорово, потому что мне исполнилось 30 лет. Я позвонил Николаю Робертовичу Эрдману утром. Хотел узнать, как он поправляется. Рассказать, что прилетел из Риги. Передать привет от Арбузова, с которым прогуливались вдоль побережья, а Алексей Николаевич тогда знал от Ахмадулиной по телефону, что Эрдману стало лучше, что дело идет на поправку в больнице Академии наук… Может быть, напроситься снова в гости и, конечно, вынудить его пожелать мне счастья и удачи: „Мол, поздравляю, молодой человек, вот ведь, небось не застонете, как Пушкин: «Ужель мне минет тридцать лет?!“. А телефонная трубка мне сообщила, что два часа назад Николай Робертович Эрдман умер…

…13 августа были похороны. Самые краткие и самые тихие. Узкий круг провожающих. Читателям «Вечерней Москвы» было сообщено, что умер какой-то киносценарист. Почетный караул в Доме кино, почернелые, впавшие скулы Инны (жена драматурга. – Ф. Р. ) и ее матери, неторопливая скорбная суета, вполовину, кажется, похудевший Михаил Вольпин, рядом Владимир Масс – замечательные друзья писателя, двое его соавторов, разделившие лагерное прошлое покойного. Глубокая, сокрушенная речь Алексея Каплера, и вслед за тем – его рыдания за портьерой, где находились другие ораторы. Формально скорбные слова секретаря Союза кино, неверно ставящего ударение в отчестве Эрдмана. Большая и добрая речь Александра Штейна, говорившего об авторе великой пьесы «Самоубийца», за которой – огромная будущность на русской сцене. Великой пьесы, о которой понятия не имели читатели как вечерней, так и дневной Москвы. (Эта пьеса в течение почти 50 лет была запрещена в СССР. – Ф. Р. )

Не смог из-за болезни приехать Юрий Любимов, находившийся в Щелыкове. От «Таганки» были мы с Борисом Хмельницким, директор театра и Андрей Вознесенский с Зоей Богуславской. Я видел чету Мироновой и Менакера… Смотрел на постаревшего Твардовского и слышал голос Эрдмана: «Если увидите Твардовского, скажите, что меня нет…» (У Твардовского была та же болезнь, что и у Эрдмана, и он переживет его всего лишь на год и четыре месяца. – Ф. Р. )

Чудесный человек театра Александр Гладков сказал мне после панихиды теплые слова – о моей надгробной речи. В тридцать лет от роду я получил высокую честь обратиться к Николаю Робертовичу в минуту прощания. От любимовских артистов объяснился в любви к «самому тридцатилетнему» человеку, без которого наверняка не стала бы «Таганка» таким театром. С мрачной самоуверенностью я заявил, что прочитаю стихи, которые Александр Сергеевич посвятил Николаю Эрдману прямо из ХIХ века:

Зависеть от царя, зависеть от народа –

Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…

…Вот счастье! вот права…»