Иван Сергеевич БОРТНИК
Иван Сергеевич БОРТНИК
Я познакомился с Высоцким в 1967 году. Потом мы выяснили, что Володя знал меня гораздо раньше, помнил еще по Трифоновке. У нас были общие приятели на его курсе. А еще оказалось, что Володя видел меня в «Исповеди»-был такой фильм в 1967 году, в котором я сыграл главную роль.
Что нас сблизило? У нас было много общего, и прежде всего — московское дворовое детство. Послевоенное детство — особое время: каждый второй — в «прохорях», в кепочке. Знаменитых «блатных» знали все: «Садко», «ВД»… Сокольники, Краснопресненская, район «трех вокзалов», знаменитый «дом специалистов» — там жил Утесов, там кого-то убили…
О своем детстве Володя часто вспоминал, любил свое детство. И насколько точно (удивительно точно!) передана атмосфера того времени в «Балладе о детстве». Володя рассказывал мне, как они жили с матерью в голодные военные и послевоенные годы. Нину Максимовну Володя очень любил, всегда называл ее «мамочкой». Мне всегда казалось, что в их отношениях Володя был старшим.
Он любил тот беспорядок, который создавал сам. А Нина Максимовна приходила и наводила идеальный порядок. И иногда начинались поиски клочка бумажки, на котором был записан телефон:
— Ну где этот телефон? Ну где он?! Ну, мамочка, где эта бумажка? Ну что ты, ей-богу…
Все это было очень трогательно. Мать у Володи замечательная. В одном из писем ко мне он пишет: «Ты, Ванечка, позванивай моей маме. Она у меня…» Когда Володя был в Париже, Нина Максимовна иногда жила у него в квартире. Часто звонил мне из разных городов, даже из разных стран, и всегда просил: «Передай привет моей мамочке».
В близких отношениях — а я испытал на себе дружбу Высоцкого — он был очень внимательным и даже нежным. Причем, о своих друзьях Володя должен был знать все, и я знал все о Володе.
Прежде всего, Володя заботился о том, чтобы человеку было хорошо. И не просто интересовался, а участвовал в судьбе своих друзей. За людей беспокоился всерьез! когда заболел мой отец, как он за него переживал! Недавно Олег Халимонов говорит мне: «Слушай, у меня лекарство лежит. Володя просил достать в Лондоне для твоего отца, так с тех пор и лежит в холодильнике».
Какое качество ценил? Володя любил людей, которые что-то делают сами. В театре ценил людей, которые работали не только на сцене. Работа — это он очень ценил. Как он уговаривал меня писать!.. «Мало только сцены — тебе надо делать свою программу». Очень хорошо помню вечер 24 января 1978 года. Концерты в Северодонецке, день накануне его сорокалетия. Мы очень долго говорили в номере гостиницы. Я предложил сделать программу — куски из «Пугачева» и его песни к фильму «Арап Петра Великого». Тогда эти песни («Купола» и «Сколь веревочка не вейся») Володя в концертах не исполнял. Я ему говорю, что пропадают, пропадают песни. Как он загорелся:
— Молодец! Давай будем делать вместе!
Работающим за письменным столом я видел Володю несколько раз, но это было очень редко. «Сейчас, сейчас… Подожди минуточку…» — говорил он и уходил в свою комнату — что-то дописывал.
Очень долго работал над «Нелегкой» — так было необозримо количество вариантов. Я читал текст, когда он существовал только на бумаге. И все надоедал Володе:
— Надо, надо закончить эту песню…
Потом как-то он мне сказал:
— Если бы не ты, может быть, не закончил бы эту вещь.
А когда Володю что-то удивляло и начинала работать мысль — было такое характерное подергивание нижней губы. Какая-то хреновина начинала у него в голове вертеться.
И любознательность… Любознательность — одна из главных черт Володи. Иногда эта любознательность меня просто поражала. Он «вытягивал» из людей все, что его интересовало. Доброжелательно, но очень настойчиво он выпытывал малейшие детали — его интересовало буквально все. В последнее время собирал у себя дома самых разных людей — биологов, физиков, химиков… Их привозил художник Зладковский. И были многочасовые беседы: Володя выспрашивал их буквально обо всем — о самых последних проблемах и достижениях науки.
И еще очень характерная его черта: Володя всегда в движении. Дня не хватало — мы часто разговаривали ночью. Разговоримся, смотрим — уже 6 часов. Ложимся спать, слышу:
— Вань, давай пойдем покурим…
Не любил в людях? Прежде всего — беспардонность. Если чувствовал беспардонность, сразу же реагировал глазом, подбородком, жестом. Что-то в нем менялось, сразу становился другим — жестким. И еще нужно сказать, что Володя чувствовал, что за человек перед ним. Чувство на людей у него было уникальное!
А поклонники, особенно поклонницы, в последнее время просто не давали жить:
— Ну, опять… Эти сумашеччие!..
Он так и говорил «сумашеччие», через два «ч».
— Ну, опять! Ну что же делать?!..
Отшивал сплошь и рядом. Но они узнавали адрес, npd-никали в дом, спали на лестничных площадках, а ночью часа в два-три звонили в дверь. Другие ждали до утра, чтобы только увидеть. Пять раз за пять лет на Малой Грузинской менял номер телефона. Писем получал очень много, хотя «много» — это не то слово. Он физически не мог прочитать это громадное количество писем. Да, у меня сохранилось два очень курьезных письма. Володе пишет мальчик из Пятигорска:
«Здравствуйте, Владимир!
Через «Комсомольскую Правду» достал Ваш адрес. У меня к Вам просьба, не в службу, а в дружбу: подарите мне «Волгу» — ГАЗ-24. И расскажите о своей жизни…»
Еще необычное письмо:
«Уважаемый В. Высоцкий!
Я сочинил песню очень-очень нужную. В этой песне я предлагаю посадить черешни вместо кленов на второстепенных улицах, ще можно. Я эту песню спел друзьям в Вашей манере исполнения — хорошо получается, звучит. Вы бы ее спели на всю страну, государство наше стало бы еще богаче, и Вас бы вознаградили! Вы бы после ее исполнения вошли бы в Историю!»
Володя часто брал меня с собой в свои концертные поездки. И по своей широте, и от моего тогдашнего безденежья. Мы делали такой блок: военные стихи и песни. Особенно часто ездили в 77 — 78-м годах.
Запомнился случай, который произошел в Ростове-на-Дону. Володя давал концерт на комбинате прикладного искусства. Ему предложили выбрать что-нибудь из керамики — на память. Володя выбрал несколько вещей работы одного мастера — Леонида Шихачевского. Высоцкого они поразили, и он захотел познакомиться с ним поближе. И тут выяснилось, что Шихачевский его не знает и песен его никогда не слышал. Володю это немного задело: он тут же на еще влажной вазе написал: «Хочу петь для Вас!» И они договорились встретиться вечером. И вот вечером мы поехали к Шихачевскому домой. Дети поставили на стол старенький магнитофон «Яуза», Володя много пел и рассказывал. Конечно, он покорил Шихачевского.
* * *
В Конотопе попали в автомобильную катастрофу. Ехали из Дворца Культуры в гостиницу, машину занесло. Чудом проскочили мимо бетонного столба, и — глубокий овраг! Машина перевернулась и снова встала на колеса! Я сидел на заднем сиденье, на меня всем своим весом навалился наш администратор Гольдман. Навалился так, что я выломал дверцу. Вовка заорал:
— Ванятко! Гибнем!!!
Машина встала на колеса. Все вылезли. Пауза. Так. Все живы. А дальше началось странное… Гольдман шепотом спросил:
— А в каком мы городе?
Человек, который организовывал гастроли, который нас и привез в Конотоп. И, глядя на меня:
— А Ваня где?..
Такой блуждающий глаз с пеленой. Мы потом с Володей вспоминали — хохотали.
* * *
В кино мы не снимались вместе, но должны были играть в фильме «Иван-да-Марья». Володя не стал сниматься, что-то ему помешало… Хотя песни для фильма он написал — песни, на мой взгляд, замечательные. Но режиссер пригласил профессионального композитора, который сделал аранжировки… Некоторые песни вообще не вошли, другие были сокращены. Все равно, эти песни для меня существуют, живут только в Володином исполнении…
Он сам хотел снимать фильм, попробовать себя в режиссуре. Уже был готов сценарий «Зеленый фургон», постоянно были разговоры об этом, телефонные переговоры с Одесской студией. Я думаю, что фильм у него получился бы. Тем более, что он уже почувствовал вкус этой работы: он однажды снимал одну из сцен фильма «Место встречи изменить нельзя» — сам, самостоятельно. Как раз после этого он сразу же примчался ко мне. Я живу на Ленинском проспекте, и Володя из Внуково обычно заезжал ко мне. Вот тогда он и рассказал, как все это происходило:
— Они же работать не умеют! Тянутся, тащатся — пока свет поставят, пока то, пока се…
Володя собрал всю съемочную группу:
— Ребята, давайте поработаем как следует, а после съемок я вам попою.
Ну все, конечно, завертелось очень быстро. После этой съемки он не просто приехал, он прилетел как на крыльях! Уверен, что у него бы получилось. А потом у Володи уже был опыт: он написал сценарий «Каникулы после войны». Я помню, как он работал: вначале надиктовывал на магнитофон, потом дал мне читать этот сценарий. Я также знаю, что еще тогда Депардье дал согласие сниматься в этом фильме…
* * *
Гастроли во Франции были очень напряженными и достаточно длительными. Честно говоря, в самом конце я начал скучать по Москве, по дому, по семье. Вернулись, прошло время — я стал вспоминать, жалеть, что мало успел посмотреть. А Володя:
— А-а-а… Говорил тебе, что еще будешь вспоминать Париж!
Помню его слова:
— Самое интересное, что осталось, — поездить, посмотреть мир…
В Париже мы вместе были в знаменитом ресторане «Распутин». Его владелица, мадам Мартини, хорошо знала Володю. И вот когда мы подъехали — официанты распахнули двери, даже ковровую дорожку расстелили. В этом ресторане тогда пел Алеша Дмитриевич — знаменитый исполнитель цыганских песен. Так вот, Алеша Дмитриевич подходил к нашему столику, пел специально для нас. А под утро всем хором цыгане поют:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Наша Русская земля…
Тогда он подарил нам свои пластинки с автографами. Мы эти пластинки перепутали — диск, подаренный Володе, хранится у меня.
* * *
В Югославии мы с Володей попробовали сыграть в рулетку. Я знал, что Володя азартный, но не до такой степени… Он тогда выиграл довольно крупную сумму, мог бы выиграть больше… Но когда он сделал последнюю ставку, то шарик остановился почти посредине между двумя цифрами, и крупье присудил выигрыш одному американцу.
Володя страшно возмущался, пытался что-то объяснить. Я в этом деле ни хрена не понимаю. И потом много раз вспоминал об этом:
— Этот крупье гад! — Дальше несколько энергичных выражений. — Присудил капиталисту!
Проблемы с выездом за границу у Володи, конечно, были… всегда нервотрепка: по многу раз ездили в ОВИР. Но там у Володи был один хороший знакомый. Этот человек очень любил книги, и Володя привозил ему иногда редкие издания. Он много помогал Володе. Потом, когда Высоцкий получил постоянный заграничный паспорт, стало легче.
* * *
Однажды Володе помогли организовать концерт в Министерстве внешней торговли. На концерте должен был присутствовать Юрий Брежнев. В какой-то мере Володя на это рассчитывал. Но Брежнев или не захотел прийти, или не смог. И об этом стало известно, наверное, часа за два до концерта. И чиновники — как бы чего не вышло! — этот не пришел, тот не пришел. И, наверное, впервые на концерте Высоцкого был полупустой зал.
В театре Володя любил петь — часто в гримерной показывал новые песни. Пел со сцены, после спектакля: всегда набивалось много народу. Пел перед своими отъездами — как бы авансом. Иногда жаловался:
— Опять делегация… Шеф просит попеть…
Но говорил об этом не без удовольствия, да и пел охотно.
* * *
Был момент, когда Любимов предложил мне играть Гамлета:
— Я не хочу от него зависеть…
Я сразу же отказался:
— Спектакль же поставлен на Володю!
И тут шеф мне «выдал»:
— Я тебе предлагаю играть ГАМ-ЛЕ-ТА! Ты отказываешься играть ГАМ-ЛЕ-ТА?!
Я рассказал об этом Володе. Он как-то грустно ответил:
— Ну, что ж… Давай…
Конечно, Гамлета я не играл и не репетировал. И всегда считал, и считаю теперь, что поступил правильно.
* * *
Звания? Любимов же нас приучил не обращать внимания на такие вещи. А Володя вообще никогда не жаловался на судьбу, он считал, что сам многого достиг.
Разговоры об уходе из театра у нас были постоянно. Но я не думаю, что всерьез: вот так взять и уйти… И когда Любимов подписал заявление о творческом отпуске на год:
— Ну, что же, Володя, решайте сами… Только я Вас прошу — играйте Гамлета…
Володя этого не ожидал. Он был страшно поражен, что шеф так легко подписал… Он был обижен.
* * *
Обижался ли на меня? Да, однажды Володя серьезно обиделся. Он только написал песню «Я сам с Ростова» и спел ее мне. А я говорю:
— Ну хватит тебе мусолить эту тему, ты же ее не очень хорошо знаешь.
Вот тут он «завелся», обиделся всерьез. Но тогда мы быстро помирились. Володя мне иногда говорил:
— Ну, если вот с этим (Володя назвал фамилию) я поссорюсь, ладно… Но если с тобой — мне будет очень больно.
И все-таки мы поссорились, примерно за год до его смерти. Не по-крупному, но поссорились — обычные дела между друзьями. И я считал себя виноватым, но подойти, сказать — как-то не получалось: гордость заела… Мы продолжали часто встречаться и общаться, но ссора была.
* * *
Конечно, Володя менялся. Последние годы стал жестче, и много думал и говорил о смерти. Примерно за год до 25 июля он написал мне на фотографии (Гамлет держит в руках череп королевского шута): «Ваня, давай подольше не пойдем к Йорику!» В последние годы часто жаловался на сердце…
Еще в 1977 году я попал в больницу — довольно долго лежал в кардиологии. Володя приезжал почти каждый день. И когда мне стало получше, врачи стали отпускать меня на спектакли. И вот Володя вез меня в больницу после спектакля. Вдруг смотрю: схватился за сердце! Согнулся, почти упал на рулевое колесо… Потом стало полегче — он выпрямился, выровнял машину…
— Ты что?!
— A-а, ерунда…
Но я понял, что дело серьезное, и буквально заставил его сделать кардиограмму. Кардиограмму здесь же, в больнице, показали специалистам, и оказалось, что у Володи ишемическая болезнь сердца, и довольно запущенная. Да, еще помню, он сказал, и сказал с болью: «В театре никто не верит, что я болен…»
У меня хранится уникальная кассета. На ней запись, которую Володя сделал у себя дома, на Малой Грузинской. Ночь. Володя в комнате один. Впервые он поет «Райские яблоки» — причем, несколько вариантов. А перед этим Во* лодя говорит:
— Только что, буквально, я написал песню. Хочу ее спеть. Обнаглев, могу сказать, что я ее люблю. И никакой критики я слушать не буду. Она еще «черная» — масса вариантов… Я ее посвятил моему другу, Вадиму Туманову, а написал жене — Марине. А іде он, этот рай? Как хотите, понимайте, что такое этот рай… Может быть, он в душе, или вокруг…
Что еще осталось? Сохранилось несколько стихотворных экспромтов Высоцкого. В театре, после премьеры спектакля «Деревянные кони», Володя написал на афише:
Ваня вышел на другие круги!
Трепещите, недруги и други!
Перед моим отъездом в отпуск, в Кисловодск, мы поспорили, найдет ли Володя рифму на мою фамилию:
Грустно! Едет на курорт — никак…
Как же я без Вани Бортника?
Я бы Ваню оттенял.
Как же Ваня без меня?!
1977–1989 гг., Москва