Начало учебного года

Начало учебного года

Уже больше месяца как начались занятия. Пока чувствую себя бодрым и довольно уравновешенным. А это для учителя очень важно.

Но в общем не с приятных вещей начался этот год. Весной, когда я уже уехал, здесь сильно нашумел один родитель — адвокат фон К-с, дочь которого оставили на второй год. Он кричал на начальницу, жаловался попечителю и грозил, что будет у ног государя. А теперь директор получил из округа для отзыва три его пространных жалобы-доноса на весь педагогический персонал. И чего только нет здесь! И истинно русские указания на «жидовско-польскую аристократию», которой будто бы покровительствует начальница, и намеки на взятки, на которые будто бы выстроен мой дом (перешедший мне еще от покойного отца), и целый ряд всевозможных ложных фактов вроде того, что я говорил, что оставлю его дочь «своему товарищу К.», с которым я учился еще в младших классах средней школы и с которым с тех пор никаких дел не имел. Теперь директору приходится разбираться во всех этих нелепых инсинуациях и снимать с нас показания. Все это было бы возмутительно, если бы не было так глупо!

Умер Столыпин… Вокруг его имени начинается националистическая вакханалия, которая отозвалась и у нас. С удивительной скоростью, — скорее, чем всякие деловые ответы, — пришли из округа подписные листы на сооружение ему памятника. В реальном и частной гимназии «страха ради иудейска» подписались все. Но у нас все-таки большинство не подписалось. Неужели и за это влетит? Неужели даже и в этом педагог не может быть хоть немного независим!

Почему же Илиодор мог безнаказанно даже отказаться от панихиды? А против памятника восстает даже «Русское знамя»!

29 сентября

Сегодня день «забастовок». По приходе в V класс я услышал голоса, толкующие об общем отказе. Когда стал записывать в журнал, бойкие девочки А. и Б. стали обращать мое внимание на доску, где было, очевидно, написано об отказе. Но я как будто не слыхал и стал записывать отказы отдельных учениц, подошедших к столу. Тогда зашумели и остальные, говоря, что отказываются все. Я немного разгорячился и отослал всех на место, сказав, что это «безобразие», так как урок особенного ничего не представлял (было задано наизусть стихотворение Кольцова «Лес»). Была вызвана одна ученица, которая и ответила урок, причем в затруднительных случаях многие ей подсказывали. Я отметил эти факты, говорящие о том, что ученицы на самом деле знают урок. А в конце урока, когда уже вполне успокоился, еще раз вернулся к попытке отказа, объяснил, что такое злоупотребление нравом отказа вредит тем из их подруг, которые имеют действительно уважительные причины для отказа, и пригрозил, что в случае другого подобного отказа я не буду принимать отказов и от отдельных учениц.

В перемену стали меня осаждать восьмиклассницы, заявляя, что урок по педагогике показался им слишком трудным и они не могут его отвечать (в предыдущий раз я им рассказывал об ощущениях, что и было задано). Я возражал, что надо было повнимательнее записывать, что я говорил, и посерьезнее разобраться в этом. Когда пришел в класс, на столе лежала бумажка с надписью: «Милый Н. Ф.! Не сердитесь на нас за наш отказ». Об отказе же речи не подымалось. Я стал спрашивать, и обе спрошенные ученицы ответили удовлетворительно, причем одна, оказывается, даже проштудировала этот отдел по Челпанову, что я и поставил другим в пример.

Расстались, в общем, вполне мирно. Причиной для отказа и в том, и в другом случае была некоторая трудность урока (в V классе несколько затруднял язык стихотворения, а в VIII классе новизна самого предмета — психологии), но трудность вполне преодолимая, что и обнаружилось на деле. Поэтому я и счел необходимым не давать хода таким отказам. И в том и в другом классе ученицы, видимо, сами осознали неосновательность общего отказа. Но всего лучше то, что дело окончилось мирно.

30 сентября

С прошлого года я ввел обычаи вывешивать в старших классах портреты писателей, преимущественно тех, которых проходим в этом классе. Висел тогда в нескольких классах и портрет Л. Толстого. Но ныне директор вывешивать этот портрет запретил даже и в VIII классе, где проходится Толстой. Лично директор против Толстого ничего не имеет, но боится, чтобы не вышло какой истории, так как ждет ныне ревизора из округа. Как это ни нелепо по существу дела, но при наших порядках все возможно.

Программа, по которой я занимаюсь по словесности, несколько отличается от обычных программ. В VI классе, например, все 2-е полугодие я посвящаю изучению иностранной литературы (эпоха Возрождения и Шекспир, эпоха абсолютизма и Мольер, эпоха «Бури и натиска» и Шиллер, эпоха реакции и «мировой скорби» и Байрон); а в VIII в последние два года проходил Герцена, Л. Толстого, Некрасова, Гл. Успенского и Чехова, причем обращал внимание на эволюцию народничества и на связь художественных произведений с общественной жизнью. В прошлом году мои программы хотя и были утверждены в округе, но пришли с карандашной пометкой окружного инспектора о несогласии их с учебными планами Министерства, причем были подчеркнуты Шиллер и Байрон в VI классе, а в VIII классе все избранные мной писатели, особенно же Успенский и Чехов. В виду этого ныне пришлось «подчистить» свои программы. Но в VI классе я только указал на связь иностранных писателей с историей русской литературы, а в программе VIII класса пришлось оставить только Герцена, Л. Толстого и Некрасова, указав, что они имеются в новых программах мужских учебных заведений и в учебнике Сиповского; Успенского же и Чехова пришлось выпустить, хотя надеюсь, что все-таки можно будет их пройти.

Когда в начале года я спрашивал учениц, кого они желают проходить в VIII классе, то с большинством выбранных мной писателей согласились; некоторые возражения встретил Гл. Успенский, т<ак> к<ак> обилие у него публицистического элемента делало его изучение для прежних восьмиклассниц несколько затруднительным. Вместо него выдвигали некоторые Достоевского, но я по опыту первого года своей службы думаю, что разбираться в философии Достоевского еще труднее; при том же и история народничества без ознакомления с Успенским будет незаконченной.

1 октября

Начинается сезон пробных уроков, которые дают восьмиклассницы под моим руководством. Сегодня была у меня с конспектом первая из нынешних восьмиклассниц Т. Это глубокая, но странная натура — «с умом не по-детски развитым и с чуткой, болезненно чуткой душой». Когда я стал поправлять конспект, ей показалось, должно быть, что он составлен плохо; и она, схватив его, начала мять и готова была изорвать, говоря, что не будет совсем давать урока и учиться не будет. Едва удалось отнять у нее конспект и уговорить, что он вовсе не плох, а если и приходится делать исправления, то лишь весьма несущественные. Дело опять направилось, Т. успокоилась, и мы дружно проверили вместе остальную часть конспекта, который оказался совсем хорошим.