Темы для рефератов

Темы для рефератов

3 декабря

По совету нового председателя я составил темы для рефератов и после его одобрения предложил их ученицам. Темы приходилось выбирать, руководствуясь и сравнительным интересом их и в то же время обходя всякие щекотливые вопросы, которые могли бы возникнуть при составлении реферата или при его обсуждении. В VII классе я дал такие темы: 1) Театр и кинематограф; 2) Действительно ли были лишними людьми «лишние люди» в русской литературе середины XIX в. А в VIII классе три темы по словесности: 1) Идея романа «Анна Каренина»; 2) Мария Болконская и Наташа Ростова; 3) Базаров и Молотов как новые типы 60-х годов; и две по педагогике: 1) Сон и сновидения; 2) Воспитание и обучение в дореформенной русской школе (по «Очеркам бурсы» Помяловского). Ученицы в общем охотно взялись за эти темы. Но на следующем уроке задали мне вопрос: не лучше ли было бы писать рефераты на современные темы? А когда я спросил, какие же это «современные вопросы», или, как одна выразилась, «злобы дня», — уж не вопросы ли политические, — ученицы с пренебрежением отмахнулись от политики и пояснили, что их, например, занимают теперь вопросы о смысле жизни, о самоубийствах. Очевидно, эти вопросы особенно обострили их интерес под влиянием письма подруги и под влиянием нескольких самоубийств знакомых молодых людей и девушек. Я предложил было им почитать «Исповедь» Толстого, который тоже мучился этими вопросами. Но это их не удовлетворило, так как сторонников его решения этого вопроса в классе, видимо, не нашлось. И мне, к стыду своему, пришлось замолчать, заявив только, что обсуждать такие вопросы на рефератах не придется. Говорю — «к стыду своему», потому что ученицы, конечно, были тысячу раз правы. Разве не первый долг нас, взрослых людей и профессиональных наставников, помочь разобраться мечущейся молодежи в этих больных вопросах? И не подносим ли мы им, в сущности, камень вместо хлеба со своими рефератами, при составлении которых следишь пуще всего за тем, чтобы они не затронули чего-нибудь острого, современного?

А тут еще беда. Пришло известие, что к нам едет на ревизию окружной инспектор, притом не прошлогодний ревизор К-в, а некто А-в, специальностью которого является политический сыск. Опять, должно быть, пойдет в ход прошлогодняя история с библиотекой и прочес. И Бог знает, чем все это кончится. В наши времена разве может какой-либо, даже самый лояльный педагог быть спокоен за свою судьбу? Все время ходишь как бы на краю обрыва. Даже суеверным невольно делаешься, ибо судьба твоя зависит не от тебя, а от каких-то неведомых случайностей.

5 декабря

Одна ученица VII класса обратилась ко мне с вопросом, чтобы я порекомендовал ей, что читать, т<ак> к<ак> данный мной список она уже весь использовала. Недавно с тем же обращалась ко мне и одна ученица VI класса, которая тоже перечитала уже все, что я рекомендовал. Это естественное последствие того, что я «страха ради иудейска» урезал ныне рекомендательные списки до минимума, т<ак> к<ак> мои прежние списки, где помещены были и некоторые произведения новых писателей, вызвали целый скандал, попали — благодаря Б-скому — и в округ, и к жандармскому ротмистру, и я до сих пор еще с трепетом жду, чем кончится эта история. И что я могу рекомендовать им, кроме и так уже прочитанных классиков, когда недавно еще собственноручно отправлял в жандармское правление и Гаршина, и Горького, и Овсяннико-Куликовского? И ученицы теперь, лишенные каких-либо указаний с нашей стороны, поневоле будут читать что попало; а, может быть, предпочтут и совсем не читать.

И после этого, когда искусственно вытравливается из учебных курсов всякое осмысливание жизни прошедшей и настоящей, приходится ли удивляться, что из наших школ выходит молодежь, лишенная какого бы то ни было цельного мировоззрения? Она сама нередко томится этим, ищет смысла жизни, но где же она его найдет? У нее нет ни цельного религиозного мировоззрения, в корне расшатываемого всем строем домашней и школьной жизни; но нет взамен этого и никакого другого. Ведь все идейное, цельное, проникнутое тем или иным определенным миросозерцанием, — для нее запрещенный плод. Жизнь не дает никаких ярких лозунгов, которые могли бы увлечь молодежь. Книги более или менее идейного содержания не попадают им в руки, и они не слышат о них. А мы, воспитатели, под бдительным оком начальства тоже невольно стараемся обходить все цельное, идейное и преподносим учащимся ничего не говорящее ни уму, ни сердцу. «С одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой — нельзя не признаться».

И в результате всего этого — полная безыдейность современной молодежи, которая то пускается «во все тяжкие», то, потеряв вкус к жизни, пускает себе пулю в лоб.

7 декабря

Сегодня новый председатель пожаловал ко мне на урок в VI классе. Разбирались оды Державина. Приспособляясь к прежним требованиям начальства, я несколько раз поправлял учениц, говоривших «Екатерина II», добавляя «императрица»… Но… угодить все-таки не мог. Ш-ко, с одной стороны, поставил мне на вид, что у меня недостаточно твердо знают самое содержание од; а с другой стороны, остался недоволен, что ученицы приписали Державину легкомысленный взгляд на поэзию как на «вкусный лимонад». Правда, во всех учебниках, которые у нас приняты (Незеленов, Саводник) это излагается именно так, как отвечали ученицы. Но Ш-ко, ссылаясь на некоторые ученые труды, категорически отрицал это и «порекомендовал» мне разъяснить ученицам, что у Державина был не такой взгляд, как я — согласно учебникам — им рассказал, а совершенно противоположный. Миссия, конечно, не из приятных. Да и помимо всего этого, с чем же мы все-таки должны считаться? То считают чуть не преступлением всякое отступление от учебника, то требуют опровергать учебники, одобренные Министерством, и учить как раз наоборот. Возможно, что с научной точки зрения Ш-ко и прав. Но разве виноваты мы, что — заваленные непосильной работой — мы не имеем возможности что-либо читать и невольно отстаем от науки? Откуда мы можем почерпать новые взгляды, когда за весь год читаем исключительно сочинения своих учениц? А помимо этого, сколько еще взваливают все на этих же заваленных тетрадями словесников! Надо не только пройти свой курс, ничуть не меньший курса других предметов; надо еще и научить учениц устно и письменно излагать свои мысли, надо научить выразительному чтению, надо искоренить орфографическую безграмотность. А если начнут устраивать внеклассные разумные развлечения, кто опять должен готовить учениц к декламации, кто должен вести рефераты и литературные беседы? Все словесник, и словесник. И в результате приходится за все отвечать. Не понравилась декламация на вечере, виноват словесник; сделали орфографическую ошибку в работе по математике, отвечай тоже словесник. И после всего этого словесника же опять тянут к ответу и за то, что он не имеет возможности что-либо читать. Как будто для нас самих это сладко!

8 декабря

Любопытно следить, как пробуждается иногда мысль у учащихся, и приятно, когда они доверчиво обращаются за разъяснениями какого-нибудь волнующего их вопроса. Не часто бывает это в современной школе, но все-таки иногда случается. На днях как-то подошли ко мне две девочки шестиклассницы и после некоторого смущения осмелились и задали вопрос: можно ли жить, не считаясь с общественным мнением? В дальнейшем разговоре с ними выяснилось, что этот вопрос их действительно занимает. Я, насколько мог, разъяснил им, что руководиться в жизни чем-нибудь все-таки надо, если не общепринятыми мнениями, то своим умом; нельзя только поступать безрассудно, безосновательно; предупредил их также, что вполне полагаться исключительно на свой ум можно только при достаточном развитии его, чтобы не остаться в еще худшем положении, чем при руководстве общественными мнениями. «Почему, например, нельзя целоваться с мальчиками, — наивно иллюстрировала свои недоумения одна из учениц, — ведь целуемся же мы с подругами, разве не такие же у них губы?» По-видимому, эти девочки делали и другие попытай жить «своим умом» и не считаться с тем, что принято. От классной дамы я вскоре узнала, что одна из них вела себя по отношению к ней как-то странно вызывающе: хохотала ей в лицо и т.п. В результате, конечно, ей сбавили поведение. А между тем туг первые проблески чего-то своего, первые порывы и искания юности.

10 декабря

На днях при бумаге из округа прислали вырезку из одной черносотенной газетишки, где опять обливают помоями нашу гимназию, толкуют о распущенности учениц, превозносят Б-ского, который ввел в прошлом году порядок в гимназии, «за что его и уволили», — меланхолически заканчивает корреспондент. Это, без сомнения, месть за Б-ского. Возможно, что составлена эта статья кем-нибудь из его «пострадавших» соратников вроде госпожи В-вой, которая недавно, встретив меня и, очевидно, намекая на статью, саркастически спросила: «Говорят, теперь без меня у вас очень хорошие порядки? Раньше ведь я во всем была виновата». Подобные корреспонденции, при всей прозрачности их целей, производят без сомнения на округ свое впечатление. А у нас в гимназии могут вызвать еще большую запуганность, еще большее преклонение перед принципом «как бы чет не вышло», который и так уже очень остро даст о себе знать. Между тем в нашем же городе благополучно существует частная гимназия, начальница которой, беззастенчиво покровительствуя ученицам из влиятельных семей и вообще всеми силами стремясь к дешевой популярности, действительно совершенно деморализовала учениц и создала полную анархию. Ученицы не только манкируют уроками, но даже позволяют себе бросать в учительницу тетрадками, танцевать на уроках, свистеть в ответ на замечание учительницы и т.п. И все это начальница поощряет, особенно когда замешаны в этих «художествах» такие ученицы, как дочь прокурора и т.п. Заниматься при таких отношениях учениц и при систематическом подрывании начальницей авторитета учащих оказалось для некоторых положительно невозможным. И на следующем совете все единогласно выступили против такой антипедагогической политики начальницы; при этом приводилась в пример и наша гимназия, где совсем другая, более нормальная атмосфера, так что даже ученицы, которых в частной гимназии приходилось выводить из класса, при переходе к нам начинали вести себя вполне прилично. Это, конечно, не секрет. Но наши патентованные «патриоты», всегда ратующие за порядок и дисциплину, на все это смотрят сквозь пальцы. О частной гимназии черносотенная пресса молчит и винит в распущенности не ту, а нашу гимназию. Причина, конечно, в том, что начальница частной гимназии, щеголяя, с одной стороны, своим либерализмом, с другой стороны, умеет всегда подмазаться к людям с положением. Прокуратура, жандармерия — для нее свои люди. С «нашим» Б-ским в прошлом году она тоже дружила. И в результате ее донельзя распущенная гимназия оказалась под покровительством черной сотни. Подобный же «педагог» провокаторского типа стоит и во главе здешней торговой школы. С одной стороны, он либеральничает, позволяет на своем вечере декламировать «Песню о соколе» и т.п. А с другой стороны, якшается с жандармерией, ищет бомбы в нанятой для школы квартире и т.п. И наши «патриоты» опять от него без ума. А между тем в школе царит анархия, ученики никого знать не хотят. Но о распущенности его школы ни одна правая газетка и не заикнется.

Вообще в наше странное время все понятия смешались. Ни лояльность, ни консерватизм, ни стремление к порядку и дисциплине не могут гарантировать расположения «патриотов» и начальства. Все построено на личностях, на умении подмазаться, подслужиться. И те, кто умеет так делать, получают патент на благонадежность, как бы ни вели они себя в остальном. Что в самом деле было бы со мной — словесником или начальницей, если бы мы дозволили своим ученицам декламировать Горькою? Того Горького, произведения которого были изъяты у нас даже из фундаментальной библиотеки и отправлены в жандармерию! А тут свободно читают на вечере «Песню о соколе», а начальник школы превозносится в «Русском знамени» как образец «правого» педагога…

20 декабря

Вчера на заседании педагогического совета председатель прочитал присланную из округа статью из черносотенной газетки, представляющую глупый и малограмотный донос на весь город и в том числе на нашу гимназию. Об ученицах голословное заявление, что они «толпами шляются по улицам до поздней ночи»; об учителях, что они либералы и «жидо-масоны»; законоучителю, в частности, за неимением лучшего ставится в вину, что он однажды опоздал на царский молебен (на самом деле лишь оттого, что предварительно должен был отслужить такой молебен в гимназической церкви). Председатель сам, видимо, относится к этой болтовне полупомешанного сплетника весьма асептически и заявил, что он лично распущенности не замечает. Но тем не менее эта статья послужила поводом к изданию целого ряда правил, «подтягивающих» гимназисток и регламентирующих их внеклассное поведение. В заключение председатель просил членов совета не разглашать в городе, что на заседании была заслушана эта статья, так как «для автора ее слишком много чести, а для нас это унизительно». Все это, конечно, верно. Но то, что статья все-таки обсуждалась на совете в течение полутора часов, и то, что автору ее удалось оказать на совет давление, — разве это не позор для нашей современной школы? И разве унизительное перестает быть таким, если о нем не узнают другие?

27 декабря

Вчера был ученический вечер в нашей гимназии, который благодаря начальнице, сумевшей привлечь к делу и педагогов, и родителей, и посторонних лиц, сошел на славу. Шла феерия «Спящее царство» с массой действующих лиц, где все роли были распределены исключительно среди учениц. Главные роли были сыграны весьма недурно; было также и пение, и мелодекламация, и балет. Костюмы и обстановка тоже стоили немало трудов, и в результате все получилось довольно эффектно. Потом были танцы, и девочки от души веселились. Восьмиклассницы же, как девицы уже более взрослые (слишком, по-моему, рано находит на нашу молодежь это «взрослое» настроение!), держались несколько в стороне от общего веселья — своим кружком. Со мной у них довольно хорошие отношения. Даже теперь, во время каникул, они, устраивая поочередно вечеринки, наперерыв приглашают меня к себе. Это отмстил недавно в разговоре со мной знакомый мне отец одной восьмиклассницы, выразивший удовольствие по поводу таких отношений ко мне моих учениц. Недаром я, шутя, зову VIII класс своими «детьми»; а они прислали мне торт в день именин с надписью: «Поздравляем. Дети».

28 декабря

Новый председатель, который вначале показался довольно порядочным (после Б-ского мы в этом отношении не очень требовательны), постепенно начинает «выявлять» себя с довольно несимпатичных сторон. Увидев, например, что шестиклассницы в начале урока окружили меня на кафедре (они показывали мне свои тетрадки с сочинениями и просили кое-каких разъяснений относительно их исправления), Ш-ко выразил мне потом по этому поводу неудовольствие. «В других гимназиях начальница не позволила бы этого» — заметил он. Вообще у него отношения к ученицам и даже педагогическому персоналу какие-то чересчур уж подозрительные, чуждые веры в человека. На этой почве вырастает целая система «предупреждения и пресечения», основанная на сыске. К сыску за ученицами и их поведением председатель старается привлечь весь педагогический персонал. Но, с другой стороны, он не стесняясь говорит и о наблюдении за частной жизнью учителей, что он берет уже на собственную ответственность.

29 декабря

В течение второй четверти некоторые восьмиклассницы так запустили свои уроки, что наполучали двоек за четверть. Но особенно выделилась из них некто К-ая, которая, несмотря на то, что я по каждому предмету с целью исправления спрашивал ее по несколько раз, ухитрилась получить двойки по трем предметам (словесности, педагогике и методике арифметики). На полугодовую же репетицию по русскому языку, которую держали все «словесницы», К-ая совсем не явилась, чувствуя, очевидно, себя совершенно неподготовленной. В результате всего этого на педагогическом совете назначили ей полугодовые репетиции по всем трем предметам после святок, 7 и 8 января. И вот сегодня обратился ко мне ее отец, человек интеллигентный и даже литератор, жалуясь на то, что его дочь теперь, готовясь к репетициям, нервничает, плохо спит и т.п. Он просит сообщить, может ли надеяться она на получение свидетельства за VIII класс или лучше взять ее совсем из гимназии, чтобы сохранить ее здоровье. Я поинтересовался, конечно, прежде всего, чем, по его мнению, объясняется ее неуспешность во вторую четверть. Но почтенный родитель сознался мне, что он сам этого не знает, да и не спрашивал даже об этом у дочери. Тем более, конечно, не может быть об этом известно мне, т<ак> к<ак> я вижу К-ую только в классе, о частной же жизни ее совершенно не знаю. Впрочем, отец ее сознался также мне, что она работала в конторе издаваемой газеты, а теперь вместо подготовки к репетициям занята устройством елки в школе, где учительствует ее мачеха, уехавшая на каникулы в Питер. Все это, разумеется, отвлекает девицу от ее ученических обязанностей. Отец же ее, не принимая со своей дочерью никаких мер, чтобы поставить занятия дочери в нормальные условия, и не интересуясь ее успешностью, спохватился только тогда, когда дочь, запустив свои дела и нахватав двоек, начала из-за этого нервничать. Но и теперь он, не предпринимая ничего со своей стороны и даже не постаравшись выяснить причины неуспешности дочери (считает, наверно, что учитель ни с того ни с сего наставил ей двоек!), сваливает все заботы на педагогов. Он просит меня ободрить его дочь, успокоить ее. А сам, по-видимому, стремится лишь к одному: нельзя ли как-нибудь подешевле добыть для нее свидетельство. И это еще интеллигентный родитель, литератор и общественный деятель! Как же смотрят на дело родители не столь образованные и передовые?