Глава двадцать третья Кто получит Кубу

Глава двадцать третья

Кто получит Кубу

Солнечным июньским днем 2001 года Фидель Кастро выступал на митинге под открытым небом с обычной пламенной речью — и вдруг пошатнулся, голос у него ослабел, лицо внезапно заблестело от пота. Он поднял руку, чтобы вытереть лоб — и вдруг рухнул лицом вниз. Сотрудники службы безопасности в форме мгновенно оказались рядом и бережно помогли Фиделю спуститься со сцены. Один из офицеров, готовый выхватить пистолет, пристально вглядывался в притихшую толпу. Никто никогда не видел, чтобы Фидель падал в обморок. Самый верный его соратник министр иностранных дел Фелипе Перес Роке, бледный от ужаса, подскочил к микрофону и прокричал: «?Calma y valor!» — «Сохраняйте спокойствие и мужайтесь!» Многие в толпе в ответ замахали крошечными кубинскими флажками, которые им раздали перед началом митинга. «Фидель, Фидель, Фидель!» — скандировали они.

Кратковременный обморок Кастро напомнил кубинцам очевидный, но редко признаваемый факт — Фидель старик, силы покидают его, и однажды настанет день, когда он не сможет больше править островом. Не прошло и нескольких часов, как у дверей видных гаванских диссидентов появились агенты государственной безопасности. Все уже знали, что Кастро совершенно оправился, однако власти по-прежнему хотели показать, что режим разберется с любой политической неожиданностью. В Майами, где мир кубинской эмиграции долгие годы дожидался, когда же Кастро наконец умрет, новости о его «болезни» в течение несколько часов обсуждались во всех программах испаноязычных радиостанций.

В октябре 2004 года Кастро споткнулся и упал, когда сходил со сцены после церемонии вручения дипломов. Он сильно ударился об пол и повредил руку и колено.

Падение было заснято на телекамеру, однако сторонники старика-comandante вовсе не хотели, чтобы видеоролик, где он неуклюже валится с ног, транслировался по всей Кубе.

Сюжет не пустили в эфир. Но это было уже неважно — дряхлость Кастро ни для кого не была секретом. Год и девять месяцев спустя, за две недели до восьмидесятилетнего юбилея Кастро, его личный секретарь выступил по кубинскому телевидению и заявил, что у Кастро был «острый приступ внутренней болезни», и ему сделали «сложную» хирургическую операцию. Президентские, военные и политические обязанности Кастро целиком перешли к его брату Раулю. Впервые на памяти большинства живущих ныне кубинцев страной управлял уже не Фидель.

Некоторые эмигрантские лидеры в Майами убеждали островных кубинцев воспользоваться случаем и поднять восстание. «На Кубе настала пора для компании гражданского сопротивления, гражданского неповиновения», — сказал конгрессмен-республиканец Линкольн Диас-Балар, отец которого Рафаэль был когда-то свояком Кастро. Раньше в подобных случаях Диас-Балар стоял за морскую блокаду Кубы, и цитировали его слова, что правительству США следует обдумать организацию политического убийства Кастро. Теперь он открыто предвкушал столкновение между кубинским народом и службой безопасности — верными fidelista. «Настало время, когда военные должны отказаться стрелять. Они или встанут на сторону кубинского народа, или покроют свои имена позором», — сказал он, как будто мог предсказывать будущее. Это было не так. В месяцы, которые последовали за уходом Кастро со сцены, не было никаких волнений, никаких вспышек насилия, никаких особенных карательных мер со стороны службы безопасности.

Четыре десятилетия лидеры кубинской эмиграции, жившие на юге Флориды, вроде Диас-Балара — не говоря уже о Пепине Боше и других игроках на стороне «Бакарди» — постоянно заблуждались в своих оценках происходящего на Кубе и делали неверные прогнозы. Эти заблуждения отражали, насколько легко принимать желаемое за действительное, насколько сильно изменилась Куба по сравнению с представлениями эмигрантов, насколько велик был разрыв между жизнью эмигрантов на юге Флориды и реалиями жизни на острове. С другой стороны, существенная часть населения Кубы утратила всяческую веру в революцию Кастро, а власти предержащие отнюдь не были уверены, что останутся у кормила, когда Фиделя не станет. Реакцию населения на то, что Кастро сошел с общественной сцены и удалился от публики, невозможно даже назвать.

Это не была ни печаль, ни радость. После сорока семи лет авторитарного режима, когда политическая линия диктовалась сверху вниз и любая инициатива была чревата неприятностями, кубинцы научились надежно прятать свои чувства. Пожалуй, единственным превалирующим в стране ощущением была тревога. Жизнь была тяжелой, и все жили на грани нищеты, так что резкие перемены страшили даже тех, кто их жаждал.

Куба вступала в эпоху после Фиделя, и ее будущее было тайной и для ее народа, и – особенно — для тех кубинцев, которые покинули родину.

* * *

Амелия Комас Бакарди, праправнучка дона Факундо, вернулась на Кубу в апреле 2002 года — первой из Бакарди, осевших в Америке, более чем за сорок лет. Она давно хотела показать своему мужу Роберту крошечный островок поблизости от Сантьяго, где ей так славно жилось в детстве летом. Год за годом она проводила отпуск с мужем и детьми в его родовом гнезде в Коннектикуте — и жалела, что от собственной родины у нее остались только рассказы, например, о том, как они с сестрами, братьями и кузенами Бакарди прыгали с террасы бабушкиного летнего домика прямо в прохладную воду залива Сантьяго и ныряли за морскими звездами и ракушками. Амелия уехала с Кубы еще подростком и даже не была уверена, что в летнем домике и в самом деле жилось так восхитительно, как ей помнилось.

Чудесным апрельским утром Амелия и Роберт сели в Сантьяго на ржавый паром и медленно двинулись в направлении Кайо-Смит — островка, где когда-то Бакарди проводили лето. Кайо — это округлый холмик, драгоценным камнем лежащий в сверкающих водах залива примерно в миле от старинной крепости Морро, которая более трех столетий охраняла морские подступы к Сантьяго. На вершине холмика стоит маленькая изящная беленая церковь. Завидев ее, Амелия расплакалась. Все было таким знакомым — и контур островка на фоне окрестных гор, и сверкающая синева небес, и неподвижность кубинского воздуха, и лодочники, которые беззвучно взмахивали веслами вдали.

Кайо-Смит во многих отношениях не изменился с тех пор, когда семья Бакарди проводила там свободное время. В 1959 году на острове не было автомобилей, а дома строили на сваях у кромки воды, чтобы швартовать рядом лодки. Впоследствии fidelistas переименовали остров в Кайо-Гранма в честь яхты, на которой Фидель с соратникамиповстанцами приплыл на Кубу из Мексики, однако узкая улочка, окаймлявшая остров, попрежнему оставалась пешеходной, а дома по-прежнему строились на сваях. Однако когда паром подплыл поближе, Амелия разглядела, что Кайо и его окрестности сохранились не потому, что их специально сберегли, а скорее потому, что их забросили. Пляж, куда она с подружками бегала купаться, в основном пустовал — неухоженный, заросший травой, заваленный мусором. Заметив бабушкин дом, Амелия ужаснулась. Великолепная летняя усадьба из ее детских воспоминаний превратилась в покосившуюся развалину. В окнах не хватало стекол, в ржавой жестяной крыше виднелись дыры. На оконных переплетах еще сохранились следы краски, но в целом дом, казалось, не красили уже давным-давно.

Столбики крыльца, похоже, совсем сгнили.

Сойдя с палубы парома, Амелия и Роберт свернули на мощеную булыжником улицу, которая вела к ее старому дому и дальше вокруг всего острова. Они шли мимо молодых людей, лениво развалившихся в тени баньянов, и Амелия задумывалась о том, не приходилось ли ей играть с их родителями. Она была уже совсем седой, походка ее стала медленной, и от этих трущоб ее отделяла пропасть. Семейное предприятие по производству рома, которое основали в Сантьяго ее предки, превратилось в крупнейшую семейную алкогольную фирму в мире, стоившую по меньшей мере миллиард долларов.

Амелия, ее акционер, была женщиной весьма состоятельной, много путешествовала, и на Кубу она вернулась по совету высокопоставленного американского дипломата, работавшего в Гаване.

Дверь старого летнего дома была заперта. На вывеске значилось, что здесь размещен центр народных промыслов, но внутри никого не было, а окна были забраны ставнями. Пока супруги рассматривали здание, появился невысокого роста жилистый человек с кудрявыми седыми волосами — очевидно, его обеспокоило появление не в меру любопытных чужаков.

— Что вы здесь делаете? — сердито спросил он. На нем были только шорты и сандалии, и по темному бронзовому загару было видно, что он всю жизнь провел у воды.

— Осматриваюсь, — ответила Амелия. — Это мой дом.

— Ничего подобного, — возразил незнакомец в шортах. — Этот дом принадлежал Качите Бакарди.

— Это моя бабушка.

Незнакомец вытаращил глаза.

— Ты Марлена? — воскликнул он взволнованно. — Лусия? — У Амелии были две старшие сестры. — Амелия!

— Да.

— Я же Прики! — объявил он, расхохотался и распростер ей объятия. Мальчиком он жил напротив дома Бакарди и постоянно играл с братьями-близнецами Амелии. Именно Прики научил Амелию и прочих нырять за ракушками. Он обедал дома у Амелии, а Амелия с братьями — у него. Теперь у него наметилось небольшое брюшко, но руки и плечи были по-прежнему мускулистыми. Прики с женой, дочками и старенькой мамой попрежнему жили в том же доме, где он вырос, и он считал себя своего рода хранителем собственности Бакарди.

— Гоняю взашей всякого, кто начинает тут что-то вынюхивать, — похвастался он.

У Прики был ключ от дома, и он пустил гостей внутрь. Он объяснил, что после отъезда родных Амелии дом отдали Федерации кубинских женщин, организации, которую кубинские власти создали, чтобы мобилизовать женщин на рутинную работу ради революции. Потом здесь была аптека. В последние пятнадцать лет дом использовали как мастерскую по изготовлению чучел морских обитателей, где трудились двадцать местных женщин, в том числе жена Прики. Они делали всевозможные чучела редких местных видов рыб, лакировали ракушки и изготовляли открытки и прочие сувениры на продажу туристам. Внутренние стены в здании снесли, так что получилось две большие комнаты, уставленные рабочими столами и увешанные полками, где работницы хранили материалы. Дом обветшал даже сильнее, чем казалось издалека. Некоторые половицы прогнили, в трещины было видно воду внизу. Бродя по дому, Амелия вспоминала планировку.

— Вот тут была кухня, — сказала она, показав в угол мастерской у переднего крыльца. На прежнем месте остался только туалет.

Чучельная мастерская была создана как подразделение Национального союза работников легкой промышленности под контролем коммунистической партии Кубы. На стенах было множество плакатов и табличек, призывавших работавших здесь женщин поддерживать «высокие религиозные стандарты» и трудиться «в защиту социализма», но Прики не обращал на них внимания. Многие жители Кайо-Смит, сказал он, с теплотой вспоминают Каридад Бакарди — Качиту — и по-прежнему считают эту развалину ее домом.

Известие о том, что на остров приехала дочка Бакарди, распространилось за считанные минуты, и местные жители вскоре окружили гостей стеной.

— А хотите посмотреть церковь? — спросил кто-то. — Бегите скорее за ключом! Надо показать ей церковь!

* * *

Бакарди были белыми кубинцами из высшего общества, и судить по их жизни о судьбах кубинского народа в целом, разумеется, нельзя, поскольку кубинцы в массе своей были бедны. Когда-то здесь процветало рабовладение, поэтому почти у половины населения были предки-африканцы. Однако Бакарди любили свою страну, были щедры к согражданам и играли на Кубе роль прогрессивных лидеров, пока это было возможно. К сожалению, большинство кубинских историй — это истории об упущенных возможностях, и сага о Бакарди интересна, в частности, тем, что задает вопросы в сослагательном наклонении: правда ли, что страна развивалась бы иначе, если бы Бакарди были скорее правилом, чем исключением, среди кубинской элиты, которая в целом была безответственна, или если бы их уговорили остаться и помогать режиму, а не выгнали с острова во имя «социального преображения» страны. В ответ на революцию Фиделя Кастро в эмиграцию отправились миллион кубинцев, десятая часть населения.

Оборванные концы кубинской истории так и остались висеть — со своими характерами, со своим уникальным набором переживаний, идей, возможностей. Отчасти кубинский вопрос и состоит в том, как восстановить связь между прошлым и будущим страны.

Случай Бакарди в этом смысле весьма поучителен.

Амелия вернулась в Сантьяго, подозревая, что ее семью здесь забыли — или, хуже того, считают ее врагами. Целое поколение горожан выросло безо всяких контактов с Бакарди, а если власти и упоминали о ее родных, то лишь с резкой критикой. Теперь слово «Бакарди» ассоциировалось с контрреволюцией, с американским эмбарго, с попытками «украсть» главный экспортный кубинский ром. Рикардо Аларкон, который долгие годы был при Кастро ответственным за отношения с США, в 2001 году сказал журналисту, что считал Бакарди «ключевыми фигурами во всей политике экономической войны против Кубы. Они — та группа, которая противостоит кубинской революции из-за рубежа». Зная, как нервно относится кубинское правительство ко всему, что связано с «Бакарди», Амелия подавала заявление на визовые документы под фамилией мужа, однако агенты Кастро выяснили, кто она такая, и преследовали на Кубе и ее, и ее мужа, куда бы те ни пошли, даже не пытаясь замаскировать свое присутствие.

Однако в родном городе Бакарди Амелия обнаружила, что к ее семье по-прежнему относятся с большим уважением. Когда она посетила участок Бакарди на сантьягском кладбище Санта-Ифигения, то обнаружила, что за могилами тщательно ухаживают.

Памятник Эмилио Бакарди — черный полированный гранитный обелиск на пьедестале – был в прекрасном состоянии. Участок газона вокруг тщательно подстригли и обнесли черной кованой оградой. Могила дедушки Амелии, сына Эмилио Факундо Бакарди Лая, была такой же ухоженной. Белую мраморную колонну в изголовье могилы венчал бюст Факундо, изображавший его в возрасте лет сорока (он умер молодым). Кто-то снял стальные очки, закрепленные когда-то на каменном лице, но в целом монумент остался нетронутым.

Кроме того, Амелию очень порадовал визит в городской музей, который основал Эмилио Бакарди в бытность мэром Сантьяго — это было пышное здание в стиле неоклассицизма с коринфскими колоннами. Амелия знала, что коммунисты не закрыли музей и его по-прежнему называют «Museo Bacardi», но никак не ожидала, что он настолько хорошо работает. Однажды днем, оказавшись у входа вместе с Робертом, она между прочим намекнула смотрителю, кто она такая. Смотритель пришел в необычайное волнение и позвонил директору музея Хосе Ольмедо домой, и директор тут же примчался, чтобы устроить супругам индивидуальную экскурсию. Амелия сказала ему, что хочет взглянуть всего на «несколько экспонатов», которые запомнились ей с тех пор, как она бывала в музее маленькой девочкой.

Отец и дед Ольмедо до революции работали у Бакарди на производстве рома и пива, и он рассказал Амелии, что они всегда почтительно отзывались о ее родных.

Директор музея был глубоким знатоком истории Сантьяго, мог наизусть перечислить все достижения Эмилио на посту мэра и радовался, что наконец-то может похвастать своими знаниями перед благодарными слушателями. Нарушать правила на Кубе крайне непросто, но тем не менее Ольмеда заверил Амелию и Роберта, что покажет им в музее все, чего они только ни пожелают, и что можно не обращать внимания на таблички «Руками не трогать».

— К вам они не относятся, — сказал он.

* * *

В старости Фидель Кастро стал еще более несгибаемым. Вероятно, он опасался, что реформы, которые он так неохотно проводил после краха социалистического лагеря, создадут условия для того, чтобы его революция обратилась вспять. В 1995 году он жаловался, что «любая попытка открыться — это риск для нас», и в последующие несколько лет отменил многие из своих прежних реформ. Возможности для создания индивидуальных предприятий снова были ограничены, и Кастро сделал дальнейшие инвестиции иностранного капитала в кубинские предприятия настолько невыгодными, что к 2001 году они составили всего лишь около сорока миллионов долларов — меньше, чем за любой год начиная с 1993. В то же время он предпринял меры для ограничения любой политической активности, которая потенциально способна подорвать его правление. Когда правозащитник Освальдо Пайя в 2001 году стал собирать подписи под петицией, призывающей Национальную ассамблею Кубы расширить гражданские свободы, Кастро ответил на это собственной кампанией по устрашению. Кубинцев по всей стране заставляли подписать декларацию о том, что однопартийная социалистическая система должна быть «неприкосновенной», и после этого ассамблея внесла в конституцию специальную поправку, где говорилось именно это. Через год Кастро приказал арестовать семьдесят пять известных диссидентов, правозащитников и независимых журналистов, после чего над ними были устроены суммарные процессы, и они были приговорены к длительным тюремным срокам — якобы за сотрудничество с американским правительством. Это были самые масштабные репрессии оппозиционного движения на Кубе за четыре десятилетия. Арест диссидентов лишил Кастро важной поддержки на Западе, но он все равно пошел на это, потому что нашел нового стратегического союзника в лице нефтяного автократа Уго Чавеса. К 2005 году Чавес переправлял на Кубу более чем девяносто тысяч баррелей нефти в день — в год эта субсидия составляла почти два миллиарда долларов.

После первоначального всплеска энтузиазма по поводу возможности инвестиций на Кубе иностранные предприятия все сильнее убеждались, что рассчитывать на прибыль на острове не приходится. Все жаловались на несоблюдение законов и контрактов.

Независимого судопроизводства на Кубе не было, поэтому если предприятия обнаруживали, что с них взимают незаконные налоги, нарушают контракты, неправильно применяют подзаконные акты, обращаться за апелляцией было некуда. Нельзя было уйти от простого факта — Куба по-прежнему оставалось диктатурой, где власти относились к иностранцам крайне подозрительно и считали необходимым следить за каждым их шагом.

Один испанский бизнесмен, потеряв терпение после нескольких лет общения с кубинским государственным аппаратом, написал открытое письмо, в котором советовал коллегам держаться от острова подальше. «Договоренности и сделки совершаются не между настоящими предпринимателями, — писал он, — а скорее в сумрачной вселенной шпионов и полиции». К 2006 году Отдел экономической разведки, располагающийся в Лондоне, считал, что Куба принадлежит к числу самых непривлекательных для бизнеса новостей – она оказалась на восьмидесятом месте из восьмидесяти двух стран, ниже были только Иран и Ангола.

По решению Кастро кубинское правительство к этому времени снова установило централизованный контроль над экономикой, лишив руководство государственных предприятий и их зарубежных партнеров даже той скудной независимости, которую они получили в ходе реформ середины девяностых. Любые экономические, инвестиционные и торговые нововведения имели только одну цель — сохранить абсолютную власть режима.

В сфере туризма правительство рекомендовало создавать огромные физически изолированные комплексы, которые легко было контролировать, и всячески содействовало тому, чтобы туристы приезжали по системе «все включено», потому что иначе они пользовались бы относительной свободой и общались с обычными кубинцами.

В других отраслях тайные инвестиционные сделки с Венесуэлой и Китаем предпочитались прозрачным договоренностям с западными фирмами. К концу 2006 года количество кубинских предприятий, которые действовали совместно с зарубежными партнерами, сократилось почти на 50 процентов по сравнению с уровнем четырехлетней давности. Выжили в основном масштабные предприятия в тех сферах, которые приносили высокие прибыли: добыча полезных ископаемых, энергетика, туризм, телекоммуникации, биотехнологии. И ром.

* * *

На земле нет ни одного бара, где подавали бы такой отменный мохито, как на террасе изысканной гаванской гостиницы «Отель-Насиональ». У колоннады седые гитаристы в соломенных шляпах и белых рубашках-гуаяверах распевают старинные кубинские песни о любви и раскачиваются в ритме барабанчиков-конга в руках сияющих юных музыкантов. Сады при гостинице кончаются каменистым обрывом — дальше лишь море и синее небо. В воздухе висит дымка, и когда появляется официант с ледяным напитком, салфетка, которой обернут бокал, всегда влажная. Сладость рома и тростникового сахара и аромат толченых листьев мяты мгновенно освежают.

Ром, как и сигары, — одно из немногих сокровищ, которое сохраняет на Кубе почетное место при любой идеологии. Джулия Уорд Хоу, бостонская певица и суфражистка, была на Кубе в 1859 году, и ее потрясло, что, куда бы она ни приходила с визитом, ей всегда предлагали выпить. «Слово «ром» на Кубе вовсе не скверное!» — в изумлении записала она в дневнике. Оно так и не стало скверным и никогда не станет.

Когда кубинцы собираются поиграть в домино или карты в парке или переулке, у когонибудь под рукой почти всегда стоит бутылка. Из каждой открытой бутылки сначала отливают несколько капель рома на землю — освящают место встречи. Историю Кубы можно выстроить вокруг историй о роме — он был символом кубинской жизни со времен рабов на сахарных плантациях и до сегодняшнего дня, когда кончается эпоха Кастро.

Приезжающие на остров туристы, которые дома пьют ром очень редко, сразу просят налить стаканчик — и так было всегда.

Гостиница «Отель-Насиональ» славилась своими мохито с ромом еще в те времена, когда здесь любили собираться американские гангстеры и голливудские звезды, и в марте 2004 года совместное предприятие «Гавана-Клуб» отмечало десятилетний юбилей именно в ее ресторане. Апофеозом праздника, который длился целую неделю, стал «Международный гран-при «Гавана-Клуб»» — конкурс по смешиванию коктейлей, который французско-кубинское совместное предприятие устроило ради рекламы своей продукции. На состязания в Гавану слетелись самые колоритные бармены со всего мира, а также сотни приглашенных гостей. Участники состязаний — представители 23 стран – собрались на сцене в бальном зале отеля и по очереди готовили четыре коктейля с ромом «Гавана-Клуб» — мохито, дайкири, «Куба либре» и «Хабанисима» — тот же мохито, только без содовой воды. На то, чтобы смешать напитки на глазах жюри, участникам давалось пять минут, и оценивалось не только качество конечного продукта, но и стиль исполнения. Собравшихся гостей постоянно снабжали бесплатными напитками на пробу.

Куба была полицейским государством, но постепенно к ней возвращалась живость и игривость — как было в золотой век, когда прекрасные люди приезжали в Гавану и поддавались очарованию сладких ритмов мамбы и карибской романтики. Власти пришли к выводу, что их страна экономически заинтересована в продвижении туризма, рома и сигар, даже если ради этого нужно было привнести в образ Кубы воспоминания скорее о сладкой жизни пятидесятых, чем о Че Геваре и левых бригадах. Сотрудничество с «Перно Рикар» для продвижения и маркетинга рома «Гавана-Клуб» было одним из немногих союзов, заключенных правительством с западными капиталистическими фирмами и действительных до сих пор, а теперь и вовсе стало важнейшим приоритетом. «Отель-Насиональ» был государственным предприятием, поэтому рубашки всех музыкантов и все бокалы с напитками, подававшимися в баре отеля, были украшены логотипом «Гавана-Клуб». Желтые скутеры-такси, припаркованные у главных ворот, тоже щеголяли этим логотипом, а на всех водителях были фирменные футболки «Гавана-Клуб».

Французско-кубинское совместное предприятие имело не только коммерческое, но и стратегическое значение. Продвижение на мировом рынке рома «Гавана-Клуб» означало продвижение Кубы. Предприятие нанимало исполнителей кубинской музыки сальса, одевало их в наряды с символикой «Гавана-Клуб» и отправляла в гастроли по Европе, чтобы выступать на фестивалях под открытым небом и на культурных мероприятиях в качестве рекламы кубинского стиля жизни. «Перно Рикар» заключила союз не просто с государственной компанией — это был союз с самим государством. У этого союза был и политический аспект — не потому, что он рекламировал революционный социализм или анти-американизм, нет: просто он представлял Кубу с исключительно положительной стороны.

Договоренность была взаимовыгодной. За десять лет, миновавших с основания предприятия, мировые продажи рома «Гавана-Клуб» возросли вчетверо — с 460 000 ящиков в 1994 году до 1 900 000 ящиков в 2003. В целом мировая популярность бренда далеко уступала «Бакарди» — но продажи «Бакарди» не росли, тогда как по темпам роста продаж ром «Гавана-Клуб» занимал первое место в мире среди спиртных напитков.

Особенно хорошо шли дела у рома семилетней выдержки, который пользовался отличной репутацией среди знатоков и вполне мог сравниться с самыми престижными сортами рома, сделанными, например, на Гаити, в Гватемале, Венесуэле, Никарагуа и на Ямайке.

Как первоклассный продукт, бутылка семилетнего «Гавана-Клуб» стоила в Европе больше двадцати долларов.

Кубинская промышленность в целом находилась в катастрофическом состоянии, однако производство рома определенно было на этом фоне светлым пятном, причем это, по всей видимости, не зависело от того, останется ли Куба социалистической или превратится в демократическое государство с рыночной экономикой. Одним из последствий иностранных инвестиций в индустрию рома было внедрение капиталистических принципов туда, где их раньше не было. Партнерство «Перно Рикар» с «КубаРон» показало кубинским менеджерам и руководству, какова роль брендов, маркетинговой стратегии, ценовой конкуренции, интеллектуальной собственности и других концепций западного коммерческого мира.

«КубаРон» была одной из первых государственных фирм на Кубе, которая вошла в программу perfeccionamiento empresarial (улучшения предприятий), организованную кубинским правительством в 1998 году для подготовки кубинских предприятий к конкуренции при рыночной экономике в качестве самостоятельных фирм, а не подразделений правительственных министерств. Целью программы было познакомить государственные предприятия с такими непривычными задачами, как калькуляция себестоимости, разработка бюджета, принятие управленческих решений, обслуживание клиентов. Большинство кубинских фирм не соответствовало даже минимальным критериям завершения программы, однако руководство «КубаРон» блестяще прошло ее – вероятно, вдохновленное партнерами из «Перно Рикар».

Когда кубинцы познакомились с капитализмом, у них появились поводы усомниться в собственной экономической системе. Например, они поняли, что при рыночной экономике управляющие предприятий за хорошую работу получают награду в виде хорошей зарплаты. На Кубе все было не так. «Перно Рикар» твердой валютой платило кубинскому государству за услуги своих кубинских сотрудников, однако сами кубинцы получали лишь ничтожную долю этих выплат, а остаток правительство оставляло себе. При таких условиях совместное с «Перно Рикар» предприятие «Гавана-Клуб» было на Кубе Фиделя Кастро своего рода парадоксом — чем больше денег оно приносило Кубе, тем сильнее подрывало социалистическую идеологию и способствовало назреванию экономических реформ.

Кубинские профессионалы, работавшие в «Гавана-Клуб», в частных беседах с французскими коллегами регулярно намекали, что ждут не дождутся, когда на Кубе наконец кончится эпоха Кастро и неизбежно начнутся экономические и политические перемены. Естественно, многие из них были членами коммунистической партии Кубы, поскольку кубинские власти отбирали тех, кому позволялось работать в совместных предприятиях, исключительно из политически благонадежных. Опыт бывших социалистических стран, однако, показывает, как часто самые убежденные коммунистытехнократы мгновенно становятся отъявленными капиталистами, как только появляется возможность приватизировать предприятия, которыми они управляют.

Государственная сторона совместного предприятия по производству рома – «КубаРон» — очевидно, была первым кандидатом на превращение в капиталистическую фирму. К 2008 году продажи рома «Гавана-Клуб» достигли 2 600 000 ящиков, а темпы роста по-прежнему были в числе самых высоких в алкогольной индустрии. Компания поставила себе цель к 2013 году достичь уровня продаж в 5 000 000 ящиков в год и для этого ввела в действие новую винокурню — на сей раз для производства высококачественных темных ромов, популярных на европейских рынках. Да, «Гавана-Клуб» по праву назывался El Ron de Cuba, и сместить его с этой позиции было бы нелегко.

* * *

Во время визита в Сантьяго в апреле 2002 года Амелия Комас Бакарди показала своему мужу Роберту все места, связанные с «Бакарди» — и во время этой экскурсии стало понятно, как изменился город за истекшие сорок лет — и как он постарел. Кроме музея Бакарди и кладбища Санта-Ифигения они посетили бывшее административное здание «Бакарди» на улице Агилера (бывшей Марина-Баха) — старинное кирпичное строение, где юный Эмилио Бакарди когда-то писал статьи и рассказы на обратной стороне пустых бланков. На бетонных столбиках вдоль тротуара еще виднелось изображение летучей мыши — эмблема «Бакарди», — но керамические плитки, которыми на тротуаре было выложено «BACARDI», уже давно сняли. Теперь в этом здании размещалась фабрика по производству мужских носков, хотя из-за дефицита сырья и проблем с оборудованием она практически бездействовала.

Старый цех по розливу и винокурня на улице Матадеро были в лучшем состоянии, так как компания «КубаРон» производила там ром под маркой «Сантьяго-де-Куба».

Снаружи винокурня выглядела так же, как и в 1960 году, хотя заросший травой дворик, где когда-то росла кокосовая пальма «Бакарди», теперь обнесли стеной и присоединили к зданию. Раньше туда пускали туристов, но в последние годы винокурня была закрыта для посторонних. На склад для выдержки рома по соседству тоже никого не пускали. Если бы Амелия с Робертом зашли туда, они увидели бы тысячи дубовых бочонков, нагроможденных с пола до потолка; каждый бочонок был снабжен номером и указанием партии товара и даты выдержки — все как раньше. Стена склада, выходившая на улицу, была расписана красочными сценами из жизни сантьягцев, и на ней был ярко-красными буквами начертан девиз города: «Santiago de Cuba: Rebelle Ayer, Hospitalaria Hoy, Her?ica Siempre» («Мятежный — вчера, гостеприимный — сегодня, героический — всегда»). Машин на улице было мало. Каждые несколько минут по мостовой цокали копыта — это проезжало конное такси, набитое пассажирами, заплатившими несколько медяков за поездку по городу.

Вилла «Эльвира» — роскошный загородный дом, где жил в последние годы Эмилио Бакарди со своей супругой Эльвирой Капе, — превратили в школу для детей-инвалидов.

Никто не позаботился о сохранении садовых скульптур, которые когда-то украшали сад при доме, и статуи, которые сделала дочь Эмилио и Эльвиры Мимин, лежали поваленные и заросли травой. Дом, где когда-то жил дядя Амелии Даниэль Бакарди с семейством, стал теперь консульством Российской Федерации. Особняк в фешенебельном пригороде Виста-Алегре, который унаследовал от отца Пепин Бош, стал провинциальным штабом пионерской организации Кубы. На пьедестале во дворе стоял советский военный самолет «МиГ». Кроме того, Амелия показала Роберту двухэтажный дом на Пласа Марте, который когда-то принадлежал ее отцу и где она жила девочкой. Теперь это была недорогая гостиница.

Две официантки в ресторанчике при гостинице были одеты как стареющие советские стюардессы — в темно-синих синтетических юбках и жилетах, бледно-голубых блузках и с красными платочками на шее. Они были очень милы, однако прожили всю жизнь при социализме, когда никто не получал награды за дополнительное усердие, поэтому не были особенно заинтересованы в своей работе. Одна сидела за столиком и писала письмо. Другая стояла за кассой, пришивала пуговицу к цветастой блузке и что-то напевала. «No quiero flores. No quiero stampas. Lo que quiero es la Virgen de la Caridad». Это были слова народной кубинской песенки-son, прославлявшей небесную покровительницу Кубы. В конце концов официантка, по-прежнему напевая, не спеша двинулась в зал, чтобы заняться клиентами. Она была так очаровательна и приветлива, что на нерадивое обслуживание невозможно было рассердиться. На Кубе клиенты привыкли к тому, что надо запастись терпением.

Амелия расспрашивала кубинцев об их жизни — но с неизменной деликатностью.

Она держалась со спокойным достоинством, одевалась консервативно и держала свое мнение при себе. Одним из последних ее воспоминаний о прежней жизни на острове была долгая унылая ночь, которую ей с сестрами пришлось провести у дверей американского посольства в Гаване в очереди за визой. Кубинцев-сторонников Кастро специально посылали издеваться над теми, кто хотел покинуть остров. Было бы понятно и естественно, если бы Амелия, вернувшись на Кубу впервые после таких унижений, затаила обиду на тех соотечественников, которые не возражали, когда ее и ее близких публично поносили, не выступили против Кастро, когда это было можно, а решили остаться на острове и мириться с ним. Но она чувствовала к ним лишь симпатию.

В Сантьяго Амелия нашла одну родственницу, хотя и не по линии Бакарди – троюродную племянницу по имени Марта Мария Карбера. Бабушка Марты Марии была двоюродной сестрой матери Амелии и ухаживала за ней, когда она в детстве болела коклюшем. Ее отец был процветающим сантьягским юристом, однако, в отличие от Бакарди и многих других кубинских профессионалов, решил остаться на Кубе после революции. В последующие годы уровень жизни семьи стремительно упал, и юрист умер в нищете. К тому времени, когда Амелия вернулась на Кубу, сантьягские родственники не могли даже представить себе, насколько она богата — ведь она принадлежала к семье Бакарди и была акционером компании.

Наутро после прибытия Амелии и Роберта Марта Мария навестила их в номере гостиницы «Касагранда» на главной площади Сантьяго. Дом Марты Марии был полон антикварной мебели красного дерева — по большей части оставленной ее семье уехавшими родственниками, — однако сама она ни разу в жизни не бывала в отелях для туристов, и увиденное ее ошеломило.

— Боже мой, только поглядите, какое прелестное покрывало, — произнесла она, любовно разглаживая ткань. — А какие вам дали полотенца! Ой, маленькие бутылочки с шампунем! И мыло тоже маленькое!

Амелия, несколько смущенная тем, что ее родственница пришла в такой восторг при виде вполне заурядного по международным стандартам гостиничного номера, и она пригласила Марту Марию позавтракать вместе с ней и ее мужем на последнем этаже отеля.

— Ой, а разве можно? — робко удивилась Марта Мария.

Во время завтрака, который был подан в виде шведского стола, Марта Мария снова была изумлена тем, что предлагают зарубежным туристам: свежие ананасы, манго, бананы, папайя, грейпфруты, сдоба, яйца, которые варят на заказ, бекон, ветчина…

— В жизни такого не видела! — проговорила Марта Мария со слезами на глазах. Как и все кубинцы, она с детства считала яйца и мясо деликатесами, которые всегда в дефиците и бывают только по праздникам. Достать свежие фрукты было очень трудно, а сдоба была неслыханной роскошью. Когда Амелия и Роберт увиделись с Мартой Марией на следующее утро, то принесли ей несколько сладких булочек из гостиничного ресторана, завернутых в салфетки, чтобы она взяла их домой и угостила сына. Это не удалось. За те несколько часов, которые Марта Мария гуляла с Амелией и Робертом по городу, она, сама того не замечая, съела все булочки. Обнаружив, что ни одной не осталось, Марта Мария расплакалась.

— Мне так стыдно! — призналась она Амелии. — Но вы же понимаете, каково жить без всего этого…

Амелия с мужем вернулись в США с ощущением, что раньше понимали на Кубе далеко не все. Теперь, познакомившись со многими кубинцами, они были склонны оспорить поверхностные суждения, принятые в США, по поводу того, какие настроения царят среди кубинцев и какой политики следует придерживаться правительству Соединенных Штатов. Муж Амелии Роберт О’Брайен на оснований своих наблюдений на острове сделал вывод, что торговое эмбарго США служит лишь на руку Кастро, поскольку оправдывает недостатки его экономической политики; однако выступать за временную отмену эмбарго Роберт пока не был готов. После поездки на родину жены он стал внимательнее следить за всем, что связано с Кубой, и вступил в правление Центра за свободную Кубу — организацию противников Кастро, существующую отчасти за счет денег семьи Бакарди.

А Амелия объясняла друзьям и родным, что нельзя считать, будто кубинцы делятся строго на активных сторонников Кастро и диссидентов — есть множество промежуточных градаций. «Если хочешь там жить, приходится приспосабливаться к режиму», — говорила она. Амелия обнаружила, что прежние друзья семьи в Сантьяго и Гаване не стеснялись присваивать произведения искусства, мебель и серебро и прочие ценности, которые ее родители и родственники оставили на родине, однако это ее больше не огорчало.

— Кое-кто говорит, что собирается поехать на Кубу и потребовать свое имущество назад, — сказала она. — Я — нет. Вы, наверное, думаете, будто те люди, которые теперь живут в вашем старом доме, заодно с режимом? А я вот не знаю, заодно или нет. А то, что они страдают, — это наверняка. Посмотрите только, в каких условиях они живут!

* * *

Имя Бакарди в течение ста пятидесяти с лишним лет связывалось с «кубинской идеей», однако саму суть этой идеи пересматривали так часто, что теперь уже неясно, в чем она состоит. После того как Фидель Кастро превратил Кубу в тоталитарное коммунистическое государство, Бакарди боролись за освобождение страны от его владычества, но даже эта цель утратила остроту. Хотя Фидель по-прежнему был тираном, с каждым днем с ним можно было считаться все меньше и меньше. Риторика революционной борьбы измельчала. Было уже неважно, что говорит о Бакарди Фидель Кастро или Рикардо Аларкон — многие кубинцы их не слушали. С другой стороны, это не означало, что старинное семейство производителей рома может рассчитывать на то, чтобы вернуться на Кубу и начать все с того места, где они остановились в 1960 году. Слишком многое изменилось. Многие кубинцы приспособились к системе — неважно, по доброй воле или нет. Предприятия вроде «Гавана-Клуб», основанные на сочетании новой и старой власти, занимали, очевидно, вполне надежную позицию.

Отдельный вопрос — насколько изменилась сама компания «Бакарди». Долгая приверженность идеям кубинского патриотизма выделяла ее из общего ряда. Пожалуй, лишь немногие фирмы обладают настолько твердым политическим самосознанием, как «Бакарди» с ее кубинскими связями, и проявляют его и в частной, и в общественной жизни; не исключено, что других таких фирм вообще не существует. Глубину связей «Бакарди» с Кубой можно считать мерилом уникальности компании, которое показывает, что фирмы, целиком находящиеся в семейной собственности — даже очень крупные – составляют особую категорию.

Со дня основания в 1862 году компанией руководили родственники или свойственники семьи Бакарди — кроме периода 2000–2005 годов, когда совет директоров решил выйти за пределы семейного круга и избрал своим председателем Рубена Родригеса. Когда Родригес ушел на покой, совет директоров снова обратился к семье и избрал тридцативосьмилетнего праправнука дона Факундо — волею судеб носящео то же имя Факундо Бакарди. Молодой Факундо стал седьмым членом семьи, возглавившим компанию с момента ее основания — однако первым в своей линии потомков Факундо Бакарди Моро, второго сына основателя. Молодой Факундо унаследовал один из самых крупных пакетов акций в семье, что и придало ему существенный вес в компанию.

Несмотря на относительно юный возраст, к тому времени, как его объявили председателем, он уже десять лет играл выдающуюся роль в совете директоров.

Молодость Факундо неизбежно означала, что его связь с Кубой довольно слаба. Он родился в Чикаго, никогда не бывал на Кубе и, по собственным словам, обладал «американским складом ума», который периодически входил в противоречие с «кубинобакардийскими» воззрениями других членов семьи. Тем не менее, став главой компании, Факундо отметил, что все его предшественники считали своей обязанностью «вести и семью, и компанию по пути сохранения кубинского наследия». Он возглавил фирму как раз тогда, когда политические перемены на Кубе казались неминуемыми, и понимал, что в качестве корпоративного лидера «Бакарди» должен воплотить давние намерения семьи сыграть важную роль на Кубе после Кастро. «Историческое значение моего председательства заключается в том, что именно мне предстоит возродить компанию «Бакарди» на родине, — сказал он вскоре после избрания. — Я считаю своим первейшим долгом приложить все усилия, чтобы вернуть семью и компанию к истокам и помогать кубинскому народу, как только можно». Весьма достойная речь для любого носителя имени Факундо Бакарди!

Но что же означали эти слова? Если «Бакарди-Лимитед» не сохранится как независимая фирма, возвращать на Кубу будет нечего. Факундо как глава фирмы должен был сосредоточиться сначала на насущных вопросах конкуренции и лишь потом на политической ситуации на Кубе. Более десяти лет глобальная алкогольная индустрия переживала период лихорадочной консолидации под воздействием падения средней цены из-за увеличения масштабов производства. Чтобы не отстать от конкурентов, «Бакарди» в 1992 году купила вермут «Мартини энд Росси», в 1998 году — виски «Дьюэрс» и джин «Бомбей Сапфир», в 2002 году — текилу «Касадорес». Однако, несмотря на все эти приобретения, «Бакарди» по-прежнему отставала от гиганта алкогольной индустрии «Диагео», поэтому в 2004 году компания приобрела водку «Грей Гус» за два с лишним миллиарда долларов. Однако в том же году главный конкурент «Бакарди» компания «Перно Рикар» вырвалась далеко вперед благодаря приобретению всей «Элайд Домек» — английской фирмы, в число брендов которой входят джин «Бифитер», ликер «Калуа» и шампанское «Перье-Жуэ». К тому времени, как Факундо Бакарди возглавил фирму «Бакарди-Лимитед», она боролась за третье место среди крупных алкогольных компаний.

Большинство доступных брендов она уже приобрела, а за немногие оставшиеся шла отчаянная борьба. Весной 2007 года, когда шведское правительство объявило о планах продать свой собственный бренд водки «Абсолют», «Бакарди» и «Перно Рикар» бились за право оказаться первыми в очереди за покупкой. Одновременно «Бакарди» деятельно завоевывала новые рынки — то же самое она успешно делала под руководством Энрике Шуга сто лет назад. В 2006 году компания перевела азиатскую головную контору из Гонконга в Шанхай, чтобы быть поближе к развивающемуся китайскому рынку. Год спустя компания объявила о планах инвестировать четыре миллиона долларов в продвижение своих брендов в Индии.

Понять, какое же место занимает Куба среди всех этих пунктов в запутанной повестке дня «Бакарди», было непросто — отчасти потому, что невозможно отделить коммерческие соображения от политических и эмоциональных. Специалисты по рекламе «Бакарди» давно готовились эксплуатировать возродившийся интерес к Кубе, подчеркивая кубинское наследие фирмы, даже когда лоббисты «Бакарди» убеждали правительство США придерживаться в отношении режима Кастро бескомпромиссной линии. Журнал «Сигар Афисионадо» в июне 1999 года издал весьма примечательный рекламный специальный выпуск под названием «Куба: пора ли отменять эмбарго?» В тот месяц журнал опубликовал советы американским туристам, собиравшимся посетить остров, а также рассказы о лучших сигарах и ромах, которые там производятся, и о том, в каких отелях и на каких курортах обслуживают лучше всего. В то время политическая позиция «Бакарди» состояла в том, что туризм на остров следует по-прежнему ограничивать, однако маркетинговая команда фирмы заключила, что если журнал «Сигар Афисионадо» собирается освещать ромовые традиции Кубы, нужно обязательно упомянуть и о «Бакарди». Компания поместила ближе к началу журнала цветную рекламу на разворот — изображение трех винтажных бутылок «Бакарди» тех времен, когда его еще разливали в Сантьяго-де-Куба, а рядом — кубинская сигара, тлеющая в пепельнице.

Подпись гласила: «Когда великие сигары Кубы появились на свет, ими наслаждались вместе с великим ромом мира».