Глава первая Сантьяго-де-Куба

Глава первая

Сантьяго-де-Куба

Улица Марина-Баха брала начало в порту Сантьяго и шла до главной площади, где стоял дворец испанского губернатора. По пути она пересекала торговые районы, и каждый день ее заполняли повозки, запряженные волами, всадники и караваны мулов с тяжелой поклажей. Неистребимой была вонь отбросов, неумолчным — уличный шум: клацанье копыт по брусчатке, гомон торговцев, расхваливающих товар, лай собак, крики погонщиков мулов, перебранки испанских моряков.

В то время, в 1860 годы, оштукатуренный кирпичный особняк по адресу Марина-Баха, 32 — два квартала не доезжая до площади — принадлежал семейству Бакарди. Оно выделялось среди соседних домов определенным изяществом и отделялось от улицы портиком и оградой из каменных столбиков. Вдоль фасада тянулся ряд окон с закругленным верхом. В 1862 году торговец каталонского происхождения Факундо Бакарди открыл здесь и в соседнем доме небольшое дело по производству рома, в чем ему помог один французский кондитер и прославленный licorista по имени Бутелье. Недолгое время спустя они приобрели еще одну винокурню возле гавани, но ром по-прежнему делали на улице Марина-Баха, а дом номер 32 стал их штабом.

Темноволосый молодой человек, которого часто видели за письменным столом у открытого окна, был Эмилио Бакарди, старший сын дона Факундо. Обычно он сидел над бумагами и гроссбухами, погрузившись в глубокие размышления; на лоб ему постоянно падала прямая черная прядь. Эмилио прервал формальное образование, чтобы помочь отцу в семейном бизнесе, но оставался человеком начитанным, наделенным оригинальным мышлением. В свободное от работы в компании Бакарди время, в перерывах между бухгалтерскими расчетами и сделками по продаже рома он умудрялся писать статьи, изучать творчество кубинских поэтов-патриотов и вычитывать материалы, присылавшиеся в подпольную газету, которую Эмилио с друзьями издавал в пику строгой цензуре, введенной испанскими властями. Эмилио был первым из Бакарди, кто родился на Кубе, и судьба распорядилась так, что он стал главным в семье патриотом.

Эмилио с присущей ему скромностью утверждал, что его политическая деятельность — продукт эпохи, когда он родился, и обстановки на Кубе, где он воспитывался. Он вырос в те времена, когда испанские власти полагались на грубую силу, чтобы удержать Кубу в колониальном подчинении и забрать себе ее богатства. Кубинское общество деградировало под влиянием рабства. Владельцы сахарных и кофейных плантаций отчаянно сопротивлялись переменам, однако отважные кубинцы требовали демократических свобод и полного прекращения работорговли. Именно поколение Эмилио Бакарди и подарило миру героев кубинской истории, а сам он оказался в числе заговорщиков, боровшихся за национальную идею. Хотя с течением лет отцовский ром принес Эмилио немалое состояние, сам он пил лишь изредка, по особым случаям, а изучение искусства дистилляции предоставил младшему брату. Поначалу он и вовсе считал работу в отцовской фирме прикрытием для нелегальной деятельности на стороне движения за независимость Кубы. Кто мог догадаться, чем занят слегка растрепанный юноша за конторским столом — выписывает счета покупателям рома или передает шифрованные послания соратникам-революционерам?

Отчасти его вдохновляла уникальная история родного города. Эмилио родился в 1844 году, когда Сантьяго-де-Куба уже давно перевалило за три века. В 1494 году Христофор Колумб исследовал берега Кубы и стал первым белым человеком, заметившим узкий проход на Карибском побережье, а когда он вплыл по нему вглубь острова, то обнаружил глубокую бухту, защищенную со всех сторон поросшими пышной зеленью склонами Сьерра-Маэстра. Однако основывать здесь город он не стал — берега бухты были густо населены индейцами племени таино. Лишь в 1514 году Диего Веласкес, один из спутников Колумба, покорил аборигенов. Вождь местных таино Атуэй отчаянно сопротивлялся захватчикам, но в конце концов Веласкес и его люди взяли его в плен и сожгли заживо. Спутник Веласкеса Бартоломе де лас Касас, испанский священник, рассказывал, что перед самой казнью один монах пытался обратить Атуэя в христианскую веру, уверяя вождя, что если он примет христианство, то попадет на небеса и обретет там вечное блаженство, а если откажется, то ему верная дорога в ад, где его ждут вечные муки.

Говорят, что в ответ Атуэй поинтересовался:

— Скажи мне, много ли на небесах христиан?

— Да, — отвечал монах, — но туда попадают только добрые христиане.

— Тогда мне это ни к чему, — рассудил Атуэй. — Даже лучшие из них никуда не годятся, и я не желаю оказаться там, где есть хоть один из них.

История Атуэя заворожила Эмилио Бакарди, и в одной из своих статей он назвал индейского вождя «первым кубинским мучеником». (Многие годы спустя, когда Бакарди начали варить пиво, они сделали слово «Атуэй» своей торговой маркой, а на этикетке поместили стилизованное изображение индейского вождя). По мнению Эмилио, героическое сопротивление Атуэя испанским конкистадорам и миссионерам легло в основу традиции «непрекращающегося восстания» в Сантьяго и его окрестностях, где поросшие густым лесом горы служили великолепным убежищем — сначала для беглых рабов, а потом и для борцов за независимость Кубы, так называемых mambises.

Диего Веласкес основал город Сантьяго в 1514 году и в качестве правителя Кубы немедленно объявил его столицей острова. Он учредил там муниципальное правительство, первое в Новом Свете, и долгие годы Сантьяго оставался главным городом испанских территорий. Именно из Сантьяго в 1518 году отплыл покорять ацтекскую Мексику Эрнан Кортес, успевший побывать первым мэром города. Его соратники-конкистадоры Эрнандо де Сото, Хуан Понсе де Леон и Франсиско Писарро тоже были из Сантьяго. Однако в 1553 году испанский правитель Кубы переместил свою резиденцию в Гавану, положив конец владычеству Сантьяго как столицы острова, и с этого времени началось соперничество между двумя городами.

Гавана, стоявшая на западной оконечности острова, находится от Сантьяго на восточном побережье на таком же расстоянии, как Бостон от Ричмонда, а земли между ними были труднопроходимы и почти не освоены. В Сантьяго сложилась особенная атмосфера, во многом более близкая карибским соседям, чем Гаване. Город отделен от Ямайки и Гаити всего лишь полосой воды, и в гавани постоянно сновали суда. Именно в Сантьяго и его окрестности бежали в 1791 году, после восстания рабов и революции на Гаити, французские колонисты, а когда Франция была вынуждена отдать Луизиану США, в Сантьяго появилась новая волна французской иммиграции. Испанское владычество, французское влияние и многочисленное свободное чернокожее население сделали Сантьяго самым многонациональным городом на Кубе.

В молодости, бродя по городским улицам, Эмилио Бакарди слышал приветствия на самых разных африканских диалектах, по-английски, по-французски, на наречии гаитянских креолов, а кроме того, конечно, по-каталонски и на кастильском диалекте испанского языка. Население города составляло всего двадцать тысяч человек, и более половины из них были рабы или бывшие рабы, однако в Сантьяго кипела культурная жизнь — по большей части благодаря испанским переселенцам, которых называли peninsulares («полуостровные») в противоположность criollos (креолам), родившимся на острове, а также французским плантаторам и коммерсантам, пустившим здесь корни. Во времена Эмилио в Сантьяго действовало Филармоническое общество и городской театр, где были оперная и балетная труппы, ставили комедии, играли камерные концерты, устраивали балы-маскарады и даже акробатические представления.

Однако испанское управление предполагало, что официально санкционированная социальная жизнь должна была в основном вращаться вокруг интересов далекой испанской монархии, прибытия и отбытия испанских военных и их семейств и деятельности католической церкви, которая горячо поддерживала Мадрид. В местном соборе висел портрет королевы Изабеллы II, и при каждом сколько-нибудь важном событии в жизни ее величества в соборе служили особую мессу, а в Филармоническом обществе устраивали бал в ее честь. Испанские военные, посещавшие подобные мероприятия, считались завидными женихами для местных девиц, по крайней мере для тех, чьи отцы были верными подданными испанской короны. Обстановка в обществе в те дни отражена в едкой эпиграмме:

Жиль мечтает выдать дочку

За полковника-испанца

И устраивает праздник

С угощеньем и вином.

Но не проведешь испанцев –

Жиль, они тебе покажут,

Что прекрасно различают,

Где наживка, где крючок.

Эмилио Бакарди всю жизнь собирал местный фольклор и, когда нашел эту эпиграмму в старой местной газете, вырезал ее и сохранил. Он был одержим историей родного города — во-первых, потому, что для него она была полна цели и смысла, во-вторых, потому, что она имела к нему настолько непосредственное отношение.

Практически все события в Сантьяго происходили на пешем расстоянии от места, где он жил и работал. Контора на Марина-Баха соседствовала с домом, который был выстроен в шестнадцатом веке для Диего Веласкеса. Филармоническое общество находилось всего в нескольких кварталах. А исторические события, которые наблюдал и фиксировал Эмилио, имели эпический размах: происходившее в те годы вокруг него было ни много ни мало как мучительным, но прекрасным рождением нации. Среди прочих испанских колоний Куба имела репутацию sempre fiel, то есть «навеки преданной», а доминирование «полуостровных» испанцев в Сантьяго середины девятнадцатого века служит доказательством такого рода отношений. Но Сантьяго был городом слишком живым и страстным, чтобы довольствоваться ролью колониального аванпоста. Среди сынов города был первый знаменитый кубинский поэт Хосе-Мариа Эредиа, который оказался в ссылке из-за участия в анти-испанском восстании 1823 года. Эредиа родился в доме, который стоял за углом от собора, и был одним из сантьягских героев Эмилио Бакарди — Эмилио с друзьями частенько собирались, чтобы втайне почитать стихи Эредиа и обсудить их значение.

Но чтобы освободить Кубу от Испании, одной романтически-патриотической поэзии было мало. К 1830 году Куба стала самой богатой колонией в мире — никакая другая не могла даже близко с ней сравниться, — в основном благодаря бурному росту сахарной промышленности. Испания утратила остальные колонии в Новом Свете и поэтому была полна решимости удержать Кубу любой ценой, ведь остров был существенным источником налоговых поступлений в казну Короны. На Кубе располагался более чем сорокатысячный испанский гарнизон, подкрепленный обширной серью платных агентов и осведомителей. Состоятельные кубинские табачные плантаторы были в тесном союзе с Мадридом. Сахарная промышленность сильно зависела от труда рабов-африканцев, и плантаторы боялись, что без прикрытия испанских войск не сумеют удержать своих рабов под контролем. Чернокожие на Кубе были в большинстве, и стремление к независимости могло привести к установлению черной республики и концу рабовладения, как это произошло на Гаити.

Испанские власти были способны быстро и безжалостно подавлять любое движение на Кубе, которое могло показаться хоть сколько-нибудь антиправительственным. Кубинцы, осмелившиеся бросить вызов испанскому военному режиму, независимо от общественного положения и репутации всегда отправлялись в изгнание, попадали в тюрьму и приговаривались к каторжному труду или к смерти. В начале 1844 года вспыхнуло восстание рабов — и было встречено жестокими репрессиями.

Глава испанского военного правительства приказал арестовать тысячи рабов и освобожденных чернокожих, и в результате по острову прокатилась волна террора. Год рождения Эмилио Бакарди вошел в историю Кубы как «Год кнута». Чернокожих, заподозренных в сочувствии мятежникам, привязывали к лестнице — escalera — и стегали кнутом, пока они в чем-нибудь не признавались. Предполагаемый заговор получил название «Заговор «Ла Эскалера»».

В Сантьяго сошлись все тенденции, характерные для Кубы второй трети девятнадцатого века: расцвет национально-патриотического движения, испанская военная тирания, утонченная культурная жизнь и кровавые восстания рабов. В те же годы мы находим ан Кубе и свидетельства мощного экономического и культурного прогресса: на востоке острова была сооружена первая установка по изготовлению сахара на паровом двигателе, способная производить 1300–1500 галлонов сока сахарного тростника в день, проложена железная дорога, соединяющая копи в Эль-Кобре неподалеку от Сантьяго с прибрежным портом Пунта-де-Саль. К тому времени, когда эту ветку запустили, на Кубе было больше железных дорог, чем в любой другой латиноамериканской стране.

Эмилио Бакарди, мечтатель, реформатор и революционер, был еще романистом и новеллистом, и больше всех прочих его вдохновляли легенды его родного города. В последние годы, в тиши библиотеки на своей любимой вилле «Эльвира», в окружении блокнотов и подшивок, накопленных с отроческих лет, Эмилио решил сплести воедино всю свою коллекцию мелких новостей, анекдотов, официальных объявлений о жизни Сантьяго и создать титанический труд, который должен был стать классикой кубинской историографии. Год за годом, месяц за месяцем он перечислял похороны влиятельных людей, объявления о прибытии пароходов, театральные премьеры, политические репрессии, убийства, военные маневры, проданных рабов и строительные проекты тех лет. Эту подробнейшую хронологию жизни родного города он снабжал лишь минимальными комментариями, однако события, которые он включил в свои десятитомные «Хроники Сантьяго» («Cr?nicas de Santiago de Cuba) ясно показывают, как развивалось национальное самосознание кубинцев. «История народа просматривается в том, что вызывает сенсацию, пробуждает энтузиазм, трогает чувства, заставляет протестовать, радует или приводит в ярость», — писал Эмилио Бакарди. Когда он приводит заметку об убийстве раба, а сразу за ней — объявление об открытии на той же неделе школы фортепианной игры и вокала, то ничуть не принижает важности первого из этих событий, а скорее показывает, насколько кошмарно обыденными стали подобные преступления. «События во всей своей наготе, факты, перечисленные с безжалостной бесстрастностью, — это и есть история», — объяснял Эмилио.

Вся жизнь Эмилио, и его «Хроники», и то, что он стал первым кубинцем-мэром Сантьяго, тесно переплетена с историей Сантьяго. Некоторые кубинские историки полагают, будто он был скорее верным santiaguero, нежели кубинским патриотом, но это заблуждение. Для Эмилио Сантьяго был квинтэссенцией Кубы — той Кубы, которую он принимал близко к сердцу. Он был ярым сторонником кубинской независимости, однако воспринимал кубинскую действительность предельно конкретно и предпочитал действовать именно там, где мог достичь непосредственных и реальных перемен. Он служил Сантьяго как мыслитель, революционер и политик, — однако был также и преуспевающим деловым человеком, и работодателем. Конечно, если бы не достижения отца и остальной семьи, влияние Эмилио было бы куда более ограниченным.

Увлекательная история Бакарди на Кубе складывалась из нескольких составляющих: Эмилио был примером легендарного патриотизма Бакарди, Сантьяго-де-Куба обеспечил благодатную почву для развития этого патриотизма, а процветающий семейный бизнес по производству рома придал ему мощи и влиятельности.