Глава двадцать третья

Глава двадцать третья

Золя знал наверняка, что напишет этот роман. К работе над ним он готовился много лет. Он мечтал о нем и как художник и как ученый. На старте «Ругон-Маккаров» (читатель помнит) Золя пометил: «рабочий роман». Это в самом первоначальном списке. А затем более развернуто:

«Рамка одного романа — рабочий мир».

Мы знаем, что в этой записи содержался эмбрион «Западни». Позднее (в родословной семьи Ругон-Маккаров, составленной в 1875 году) он упомянет о «втором романе о народе, с подчеркнуто политическим характером».

Однако к этому второму роману Золя долго не мог подступиться. Он хорошо изучил нравы буржуазии, по рассказам друзей мог судить о верхах общества. В конечном счете души лавочников и банкиров мало чем отличались друг от друга. Различие между ними, если так можно сказать, было скорее количественное, чем качественное. У одних аппетиты были поменьше, у других побольше. Вполне хватало фантазии, чтобы представить себе жизнь в верхах и даже мир Нана и Атласной. Жизнь ремесленников он отчасти наблюдал сам. Но о современном промышленном рабочем, настоящем пролетарии Золя почти ничего не знал. Завесу над «тайной тайных» современного общества еще никто не приподнял, хотя попытки в этом направлении и делались некоторыми писателями. Золя вспоминал «Парижские тайны» Эжена Сю, «Отверженных» Гюго, «Черный город» Жорж Санд. Попадались ему под руку и такие заурядные произведения, как «Стачка шахтеров» Ралля, «Оливье Моган» Шербюлье, «Безумный» Ива Гюйо, «Гризу» Мориса Тальмейера. Об этих произведениях напомнит ему позднее обозреватель из «Фигаро», некий Квидам. Не то чтобы названные авторы не сочувствовали рабочим, нет, они старались разжалобить читателя, поиграть на чувствительных струнках его сердца. Эти «народолюбы», — скажет Золя, — просто мечтатели, которые не ушли ни на шаг дальше гуманистических бредней сорок восьмого года» (Золя — Жоржу Монтервею, 8/III 1885 г.).

Золя думал совсем о другом романе — романе социально-философском, в котором проблема века — «борьбы труда и капитала» — была бы раскрыта во всей своей страшной правде. А для этого требовались и время, и опыт, и мудрость.

В начале восьмидесятых годов Золя решил, что ему пора приняться за свой второй роман о рабочих. Об этом мы узнаём все из той же книги Алексиса, которая вышла в 1882 году и которая накануне ее выхода в свет была просмотрена самим Золя. «Автор «Ругон-Маккаров» создаст другой роман о народе: в «Западне» описаны нравы рабочих; остается изучить их социальную и политическую жизнь… стремления и утопии пролетариата, проанализировать все это».

Началом работы над романом следует, по-видимому, считать конец 1883 года. Теперь Золя уже знает, что посвятит свое второе произведение о народе шахтерам. Почему шахтерам? Ответить на этот вопрос трудно. Возможно, что выбору темы способствовало знакомство Золя с депутатом Жиаром, которого он встретил на отдыхе в Бретани. Альфред Жиар, профессор естественных наук в Лилле, а затем в Сорбонне, был близок к социалистическому движению, хорошо знал жизнь шахтеров, так как был избран депутатом от департамента Нор, где находился Северный каменноугольный бассейн.

К началу 1884 года Золя сообщает друзьям, что собирается засесть за роман о шахтерах. Правда, в это же самое время у него зреют три романа одновременно, и ближайшим из них он считает роман «Крестьяне» (позднее «Земля»). Во время одного из посещений Эдмона Гонкура (16/I 1884 г.) Золя поведал ему о намерении пожить месяц на ферме в провинции Бос, где он мог бы близко наблюдать нравы крестьян, рассказал о замысле книги «Железная дорога» (позднее «Человек-зверь») и под конец признался, что «ему больше улыбается писать что-то связанное с забастовкой на угольных рудниках». Обстоятельства сложились в пользу этого последнего замысла. В феврале вспыхнула забастовка шахтеров в Анзене. Золя едет в Лилль к Альфреду Жиару, и тот, чтобы облегчить действия писателя, зачисляет его своим секретарем.

Золя сделал правильный выбор. Франция восьмидесятых годов — страна развитой промышленности. Он с успехом мог бы найти своих героев на чугунолитейных заводах, на текстильных фабриках, в железнодорожных мастерских. Но Золя остановился на угольных копях, потому что шахтеры уже в это время, несмотря на нищету и изнурительный труд, чаще других рабочих организованно выступали за свои права. Как художника его привлекала и необычная обстановка труда углекопов. Труд этот, протекавший главным образом под землей, был тяжел, опасен и не мог не отразиться на характере и нравах шахтеров.

Приехав в Лилль, Золя при поддержке Жиара получает разрешение на спуск в шахту, он присутствует на рабочих собраниях, посещает кабачки, в которых шахтеры коротают часы недолгого отдыха. Свои наблюдения он тщательно записывает, в результате чего появляется тетрадь «Записок из Анзена». В рукописных заметках мы можем прочитать отчет об этой необычной экскурсии, которую вряд ли до Золя совершал какой-либо другой писатель.

Шахта Ренар. Глубина 675 метров. Золя сопровождает инженер Дюбю. Начинается спуск. Вначале его еще ощущаешь, так как из подъемника видно, как пробегают плохо различимые предметы. Но потом вас охватывает тьма. Клеть стремительно скользит вниз, и глубина в 675 метров преодолевается за две минуты. Подземные воды сочатся отовсюду, это настоящий подземный дождь. Наконец недра шахты и галереи, забои, тележки, запряженные лошадьми. «…Мы в глубине забоя, — пишет Золя. — Для одного рабочего нужно три метра, пятеро рабочих могут работать один над другим. Они должны время от времени делать крепления. Они работают на более или менее наклонной плоскости, следуя неровности глины. Рабочий ложится на бок и скалывает наискось. Я видел одного из них, совершенно голого, с кожей, грязной от черной пыли, глаза и зубы у него были белые. Когда углекопы смеются, они похожи на негров… В забое, где я находился, было много рудничного газа. Его чувствуешь по тяжести в глазах. Забой был сухой, другие сырые, на забойщиков течет вода. К жаре присоединяется еще вода…»

Увидеть все это своими глазами было очень важно. Золя убедился в этом некоторое время спустя, когда недоброжелательные критики напали на «Жерминаль» и старались убедить читателей, что такого не может быть. «Я не могу не заявить, — писал Золя Франсису Маньяру, журналисту из «Фигаро», — что решительно настаиваю на достоверности картины шахтерской жизни, изображенной мною в романе… Пусть лучше познакомятся со статистикой да побывают в шахтах, тогда можно будет судить, так ли я очернил действительность».

Золя встречают повсюду приветливо, но это не его заслуга, это доверие Жиару, который взялся защищать интересы бастующих шахтеров в Париже. Писателю особенно повезло в Денэне. На улице Виллар находился кабачок, который содержал некий Басли. Золя заинтересовала история кабатчика, и он постарался ее запомнить. Басли 30 лет. В свое время он был углекопом, но компания уволила его за социалистические идеи и социалистическую пропаганду. Басли продавал поначалу газеты, а затем открыл кабачок, чтобы сохранить независимое положение. Дело вела супруга, а сам Басли целиком посвятил себя организации шахтеров. Не ускользнуло от Золя и то обстоятельство, что Басли честолюбив и что он метит в депутаты. Все это пригодится Золя, когда он решит ввести в свой роман образ кабатчика Раснера.

Золя не довольствуется пояснениями инженера Дюбю и углекопа Луи, также сопровождающего его по анзенскому угольному району. Он стремится все проверить своими глазами и пощупать своими руками. То он измеряет длину галерей, то изучает систему креплений (из-за которых отчасти и началась забастовка), то делает заметки об инструментах и трудовых терминах. Ему надо все узнать о специализации шахтерского труда, заглянуть в жилища углекопа, посмотреть бой петухов и соревнование зябликов. Его интересуют профессиональные болезни шахтеров, их быт, их досуг, их жалобы и их чаяния. Забастовка в Анзене продолжалась 56 дней и закончилась капитуляцией шахтеров (во второй половине апреля). Таким образом, сама жизнь давала в руки Золя завершенный сюжет его будущего произведения.

В марте Золя приезжает в Париж, чтобы закончить сбор книжных источников. Их много. Прежде всего следовало изучить историю других забастовок — начиная с 1869 года, забастовки в Обене, Ла Рикамари, Кредо, Фуршамбо, Монсо. Золя поднимает ворох газет, в которых зафиксированы тяжбы углекопов и шахтовладельцев. Впервые Золя подробно знакомится с социалистическим учением, читает социалистическую прессу, присутствует на собраниях, организованных рабочей партией в Париже, и слушает Лонге и Геда. В его заметках мы находим упоминание о Марксе — «организаторе Международного Товарищества Рабочих».

Из научных работ по экономике и социологии Золя привлекают статьи и книги: Гюйо — «Индустриальные кризисы», Леруа-Болье — «Рабочий вопрос в XIX веке», Симонена — «Подземный мир».

Работа по собиранию материала проводилась с невиданной быстротой, и 16 марта 1884 года Золя уже мог сообщить Эдуарду Роду: «Я собрал все материалы для социалистического романа и с конца недели заберусь в деревню работать».

В августе Золя отдыхает в курортном местечке Мон-Дор. Сама судьба благоприятствует его работе над романом. Случай свел его с Жиаром, а затем, как нарочно, разразилась забастовка в Анзене. Теперь же в Мон-Дор его соседом оказался старый знакомый Жюль Валлес — известный писатель, участник рабочего движения во Франции. Беседы с ним были очень кстати.

К ноябрю часть романа уже готова, и Золя отдает ее газете «Жиль Блаз» (публикация началась 26/XI 1884 г.). Чтобы привлечь внимание читателей к этому новому произведению Золя, газета помещает пространное объявление, текст которого, судя по всему, составлен самим писателем.

«В этом романе автор продолжал тему «Западни». Это новый этюд о народе, не о жителях предместий, а о народе, живущем в большом рабочем центре в провинции.

На этот раз автор ставит в центре внимания социальный вопрос, вопрос труда и капитала, ужасающе грозный вопрос конца этого века. Драматический план романа — забастовка на угольной шахте. Около восьмидесяти персонажей действуют в нем, каждый из которых имеет свое лицо, ярко выраженный характер, а само действие развертывается в недрах земли и во время похода шахтеров. Права углекопов, их труд, их борьба, мятежные мысли их отцов, страдания детей — все проходит перед нами, ведя нас к финальной катастрофе».

Газета печатала «Жерминаль» с сокращениями, и это огорчало Золя. Он просил своих друзей дождаться отдельного издания, прежде чем выносить приговор его новому произведению, и всячески торопился закончить роман. Весь январь и почти весь февраль Золя увлеченно работает в Медане. 25 февраля он дописывает последние фразы и ставит точку. Не проходит и месяца, как Шарпантье издает «Жерминаль» отдельным изданием.

Еще во время печатания романа в «Жиль Блаз» стало ясно, что читательский успех его обеспечен. То, о чем лишь скупо говорилось в газетных заметках, воплощалось в живую плоть. Таинственный мир современного пролетария, грозные волны забастовочного движения, социалистические идеи — все это было новым явлением в литературе, и читающая публика, часто очень далекая от жизни народа и в большинстве своем равнодушная к его невзгодам и нуждам, не без трепета брала в руки новый роман Золя.

На этот раз писатель мог быть доволен. Он едва успевал благодарить тех, кто выступал в прессе с похвальными отзывами: «Мне было чрезвычайно отрадно убедиться, что мой вопль дошел до Вашего сердца. Быть может, теперь, наконец, во мне перестанут видеть злобного народоненавистника». Это из письма Жоржу Монтервею, который опубликовал одну из первых рецензий. Спустя несколько дней Золя шлет письмо Анри Сеару: «Ваша статья мне доставила живейшую радость». Проходит еще пять дней, и он выражает признательность швейцарскому романисту Эдуарду Роду: «Милейший Род, спасибо за вашу весьма лестную для меня заметку о «Жерминале». Вы чрезвычайно добры ко мне». Через неделю он говорит спасибо Франсису Маньяру за «организацию дружеских отзывов о «Жерминале» в «Фигаро», он благодарит Гюстава Жеффруа, благодарит… Он растроган количеством положительных отзывов о книге, которая так ему дорога, которую он считает такой важной И когда издатель брюссельской социалистической газеты «Ле Пепль» Жан Вольдер обращается к Золя за разрешением перепечатать роман, тот шлет ему краткий и трогательный ответ:

«Сударь,

берите «Жерминаль» и печатайте в вашей газете. Я не возьму с вас ничего, потому что вы бедны и потому что вы защищаете обездоленных».

Лестных отзывов на этот раз было много, хотя, в некоторых частностях, они не всегда удовлетворяли Золя. Филипп Жиль сравнивал «Жерминаль» с Дантовым «Адом» («Фигаро»); Адольф Бриссон отмечал «мощь картин и атмосферу действительного ужаса… Читатель живет вместе с шахтерами на протяжении пятисот страниц, и часто сердце его сжимается» («Анналы»); Эдмон Дешан утверждал, что «Ни один из его романов не был менее похож на роман, чем эта книга, где в каждой строчке видно серьезное изучение социальных наук, знакомство с немецкими, английскими социалистами и философами, наконец, влияние долгих бесед с Тургеневым» («Эвенман»); Октав Мирбо также обращается к Данте, чтобы по достоинству оценить произведение Золя, изображавшее ад современного общества. Он видит различие между творением Данте и романом Золя в том, что одно фантастично, а другое изображает существующую реальность: «Мы сильнее ощущаем страдание, нарисованное автором «Ругон-Маккаров», чем чудовищные муки, изображенные Данте» («Ле Ливр»). Свое восхищение романом выразил и Жюль Леметр. Он назвал его «эпическим» («Ревю бле»); Луи Депре увидел задачу Золя в том, чтоб описать истинных отверженных, Гюстав Жеффруа назвал автора «Жерминаля» «поэтом-пантеистом, который знает высшее предначертание вещей».

Но появлялись и отзывы, глубоко ранившие самолюбие Золя. Критик Квидам из «Фигаро» утверждал, что шумный и грубый натурализм «Жерминаля» неестествен. Характеры углекопов неправдоподобны. Другой обозреватель из «Монитер лиеттерер» критиковал метод документального романа: «Если меня интересуют различные особенности работы в шахтах и я захочу действительно их изучить, я возьму специальную статью. И она более тонко и ясно осветит мне вопрос, чем роман, написанный Эмилем Золя».

Золя возмущали эти отзывы своей несправедливостью. Особенно раздражил его отзыв Анри Дюамеля, также помещенный в «Фигаро». Признавая, что многие сцены в «Жерминале» являются шедеврами, Дюамель обвинял автора в искажении фактов, отрицал возможность работы в шахтах женщин после 1874 года, когда были изданы законы, запрещающие использование женского и детского труда под землей. Золя направил письмо в «Фигаро» (Франсису Маньяру), в котором разбивал доводы критика. В самом деле, даже Дюамель вынужден был признать, что такие факты имеют место и по нынешний день на шахтах Бельгии. «А если так, — писал Золя, — то почему я не мог использовать жизненный факт для нужд моей драмы, тем более что действие романа развертывается в 1866–1869 годах?» Дюамель обвинял Золя в очернении действительности, на что ему автор «Жерминаля» отвечал: «Увы, я ее лишь приукрасил. День, когда мы решимся сказать себе всю правду об окружающей нас нищете, о тех страданиях и о том нравственном падении, которые она с собой несет, — этот день будет началом ее конца».