ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Через неделю я вернулся домой освеженный и готовый приступить к занятиям в университете. В течение этой недели я не пил.
Стараясь избежать возлияний, я избегал и встреч со старыми друзьями, ибо там, где были они, неизменно появлялся Джон — Ячменное Зерно. Я хорошо отдохнул, и мне захотелось выпить вдлько в первый день, потом уже не тянуло. Не воображайте, что меня беспокоила совесть. Я не стыдился и не жалел, что принял участие в попойке в Бенишии, — просто вычеркнул ее из памяти и с удовольствием снова сел за учебники.
Прошло много времени, прежде чем я вспомнил этот случай и оценил его по достоинству. Тогда, да и не только тогда, мне казалось, что все это только шутка. Но в зрелом возрасте в периоды наибольшего умственного напряжения и душевной неуравновешенности я вспоминал, что алкоголь обладает силой, помогающей забыться, и жаждал его всем своим существом.
Но в то время случай в Бенишии не помешал мне вести вполне пристойный образ жизни. Во-первых, я не скучал по вину, а вовторых, моими товарищами были студенты, народ непьющий. Вернись я к поискам приключений, волей-неволей пришлось бы пить.
Ибо здесь и таится главная опасность: все дороги приключений облюбовал Джон — Ячменное Зерно.
Я закончил первый семестр и в январе 1897 года перешел на второй. Но наша семья очень бедствовала, и мне стало казаться, что я трачу слишком много времени на университет. Я решил обойтись без высшего образования. Ничего, не такая уж большая потеря! Я учился два года, прочел уйму книг, и это ценил больше всего. Впрочем, была и другая польза: я стал лучше говорить и писать. Правда, я не отвык спрашивать «чего» вместо «что», зато правило, согласно которому в английском языке нельзя употреблять отрицательное местоимение с отрицательной формой глагола, усвоил твердо: при письме я уже не делал этой ошибки, а если она и проскальзывала иной раз в речи, так только когда я волновался.
Я решил не откладывать в долгий ящик занятие творчеством.
Меня привлекали четыре отрасли: музыка, поэзия, статьи по философским, экономическим и политическим вопросам и, наконец (хотя и меньше, чем все остальнсе), художественная проза.
Впрочем, музыку я сразу же исключил, как бесперспективное Дело. Засев у себя в комнатке, я начал писать сразу все: стихи, статьи и рассказы — и, Боже мой, с каким невообразимым рвением!
Подобная лихорадка творчества могла окончиться лишь тяжелым психическим заболеванием. Результатом моей бешеной работы могло стать не что иное, как размягчение мозга, и я угодил бы в сумасшедший дом. Я строчил напыщенные очерки, рассказы на социальные и научные темы, юмористические стихи и разные другие — от триолетов и сонетов до трагедии, написанной белыми стихами, и тяжеловесной эпической поэмы в духе Спенсера. Бывали периоды, когда я не вставал из-за письменного стола по пятнадцать часов, забывал даже поесть или ради столь скучного деля не хотел прерывать вдохновения.
Затем начались муки с перепечаткой. У мужа моей сестры была пищущая машинка, на которой он работал днем. Мне разрешалось пользоваться ею ночью. Это была удивительная машинка.
Я готов и сейчас заплакать, вспоминая свои поединки с ней. Она была, пожалуй, из самых первых пишущих машин: более допотопной конструкции я не встречал. Шрифт ее состоял из одних прописных букв. В этой машинке сидел какой-то дьявол. Она не подчинялась никаким известным физическим законам и опровергала древнюю аксиому, что одинаковые предметы, применяемые в одинаковых условиях, дают одинаковые результаты. Клянусь, ее нельзя было заставить работать одинаково два раза подряд. Она упрямо доказывала, что только разные условия приносят одинаковые результаты.
Как у меня болела от нее спина! До знакомства с ней я был далеко не неженкой и выдерживал любое, самое сильное физическое напряжение, а тут она убедила меня, что я далеко не Геркулес. После каждой новой схватки с ней я испытывал такие боли в плечах, что заподозрил с ужасом у себя ревматизм. Стук от нее был невероятный: издали казалось, будто грохочет гром или раскалывают топором мебель, потому что клавиши работали лишь тогда, когда по ним колотили с огромной силой. У меня даже связки на больших пальцах растянулись, и руки болели по локоть, а на концах пальцев натерлись волдыри, которые лопались и возникали снова. Если бы это была моя собственная машинка, я работал бы на ней молотком.
А ведь мне приходилось не просто бороться с машинкой, а перепечатывать рукописи! Выстукивание тысячи слов превращалось в подвиг, сопровождаемый тысячью проклятий. Но я-то писал в день куда больше, чем тысячу слов. Я стремился поскорее перепечатать мои творения и разослать но редакциям, уверенный, что там их ждут не дождутся.
Ох и уставал же я! Но при всей усталости — и умственной и физической желание выпить ни разу не заявляло о себе. Я был полон возвышенных интересов и не нуждался в наркотиках. Все часы бодрствования, кроме тех, разумеется, когда приходилось воевать с проклятой машинкой, я посвящал вдохновенному труду И, кроме того, у меня еще были иллюзии, несовместимые с пьянством, например, что существует настоящая любовь и в нее верят все мужчины и женщины, что отцы не отрекаются от своих детей, что есть на свете справедливость, что людям необходимо искусство, и множество других наивных представлений, помогающих нам жить.
Увы, оказывалось, что редакции не так уж хотели услышать голос молодого автора! Мои опусы совершали удивительнейшие путешествия от Тихого океана до Атлантического и оттуда ко мне обратно. Может быть, издателей поражал сумасшедший вид моих рукописей, и поэтому они не желали печатать ни одной строчки. Но, Господи, их мог с одинаковым успехом отпугнуть и бредовый текст, не только оформление! Я продал букинистам за бесценок учебники, в свое время приобретенные с величайшим трудом. Занимал понемногу деньги, где только удавалось, и все-таки сидел на шее у старика отца, который продолжал работать, несмотря на слабое здоровье.
Все это длилось недолго — несколько недель. Потом мне пришлось сдаться и поступить на работу. Однако и на этот раз я не искал забвения в вине. Меня не огорчал такой оборот дела. Что ж, значит, откладывается начало литературной карьеры, вот и все:
Может быть, у меня действительно не хватает подготовки? Чем больше я читал, тем яснее мне становилось, что я едва только успел коснуться источника знаний. Я все еще парил в облаках. День и большую часть ночи, когда людям полагается спать, я проводил за чтением.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКДанный текст является ознакомительным фрагментом.
Читайте также
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Через неделю я вернулся домой освеженный и готовый приступить к занятиям в университете. В течение этой недели я не пил.Стараясь избежать возлияний, я избегал и встреч со старыми друзьями, ибо там, где были они, неизменно появлялся Джон — Ячменное
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Выписка из регистрационной книги центрального полицейского управления города Риги от 22.2.1926 г.«Ф а м и л и я, и м я — Дружиловский Сергей.Н а ц и о н а л ь н о с т ь — русский.О т к у д а п р и б ы л — из Ревеля.Ц е л ь п р и е з д а —
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 1.В Малышенку приехала бригада обкома партии во главе с областным прокурором. Это обстоятельство смутило многих. По райцентру поползли недобрые слухи. Одни говорили, что в районе орудует шайка расхитителей, другие утверждали, будто в местном
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья Некоторое время после смерти Вирджинии По был так болен, что совсем не покидал Фордхем. У миссис Клемм, проведшей долгие годы в заботах о больной дочери, теперь оказался на руках новый пациент, который не выжил бы, если бы не она и миссис Шю. Миссис
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья Моатская битва. Храбрость Саада ибн Моада. Поражение курайшитов. Осада еврейского укрепления Кораиды. Решение Саада относительно наказания евреев. Магомет берет себе в жены еврейскую пленницу Рехану. Его стараются погубить с помощью колдовства, но
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Похороны Распутина. Епископ Исидор. Революционные вандалы. «Мы, нижеподписавшиеся…» Репетиция цареубийства. После Великого февраля. Чистка в церковных рядахУбитого хотели сначала похоронить на его родине, в селе Покровском, но, опасаясь возможных
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья XII съезд партии: Сталин укрепил позиции. Зиновьев хочет защититься от «диктатуры Сталина». Красные генералы. Революция в ГерманииXII съезд партии прошел 17–25 апреля уже после того, как Ленин был полностью выключен из политической жизни третьим ударом.
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья — Владимирова и Лазарева, на этап!ШИЗО? Но почему тогда — Владимирова? Она — человек административно ненаказуемый — что бы ни вытворяла, ее даже ларька не лишат… Дежурнячки успокаивают нас:— Не в ШИЗО, не в ШИЗО! В Саранск на перевоспитание.Это
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ «Другая публичность». Хайдеггеровская критика техники: «постав» и «отрешенность». На родине своих грез: Хайдеггер в Греции. Место, где родились новые грезы: семинары в Леторе (Прованс). Медард Босс. Цолликонские семинары: Dasein-анализ как
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья 1 Знакомясь с деятельностью Форда, Лихачев узнал, что он покупает по одному экземпляру машин своих конкурентов, ездит на них, пробует, потом разбирает на части, чтоб выяснить, из какого металла каждая часть изготовлена.Лихачев попробовал поступить
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья (оз. Большое Матченъярви, 1—2 августа 1942 г.)IДва дня в Беломорске не знали, где бригада и что с ней. Последняя радиограмма Григорьева, которая заканчивалась фразой: «Мы все погибнем, но не уйдем отсюда, пока не получим продуктов», сильно встревожила
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья Кончилась наша третья зима в Петербурге.Опять наступало лето, чахлое, пропыленное лето большого города. Мы вспоминали Тифлис, где наш Дидубе сейчас цвел миндалем и абрикосами. Как теперь это далеко! Невозможно поехать туда, и страшно оставаться в
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья Золя знал наверняка, что напишет этот роман. К работе над ним он готовился много лет. Он мечтал о нем и как художник и как ученый. На старте «Ругон-Маккаров» (читатель помнит) Золя пометил: «рабочий роман». Это в самом первоначальном списке. А затем
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья Транспортная инфраструктура трещит от перегрузки. — Продовольственная проблема — символ беспомощности правительства. — Забастовки. — Ошибочная оценка ситуации. — Царская семья в заложниках. — Генералы решают пожертвовать императором. —