Глава шестая
Глава шестая
С опубликованием «Исповеди Клода» закончилась пора юношеских исканий Золя. Ему исполнилось двадцать пять лет, и теперь, оглядываясь назад, он имел право сказать, что шесть лет, проведенных в Париже, не прошли даром. Незаметно для самого себя Золя накопил множество полезных знаний. За его плечами оказался и немалый жизненный опыт. Несколько месяцев работы в доках, почти два года лишений, которые он перенес со свойственной юности беспечностью, четыре года службы у Ашетта, более десяти тысяч стихотворных строк, в большинстве своем неизданных, два опубликованных тома прозы, знакомство со многими литераторами.
Если в 1860 году в письме Виктору Гюго Золя несколько приукрасил свои познания в области литературы, то теперь это вовсе не было преувеличением. Его эстетические взгляды постепенно выкристаллизовываются, его отношение к различным литературным школам и направлениям постепенно определяется, о чем свидетельствует примечательное письмо к Антони Валабрегу — молодому поэту, вскормленному благодатной землей Прованса, и направленное ему осенью 1864 года.
Золя развивает теорию экранов, которая помогает ему различать три главные литературные школы: «…Всякое произведение искусства — подобно окну, открытому в мир; в раму окна вставлен своего рода прозрачный экран, сквозь который можно видеть более или менее искаженное изображение предметов…»
Классический экран — «это увеличительное стекло, которое придает предметам гармонию линий и не пропускает красочных лучей…»
Романтический экран — «это призма с сильным преломлением, которая ломает каждый луч света и разлагает его на ослепительные цвета солнечного спектра…»
Реалистический экран, «…возникший в современном искусстве, — это ровное, очень прозрачное стекло, не слишком чистое, дающее такие точные изображения, какие только могут быть воспроизведенными на экране».
Вывод Золя: «Признаюсь, что все мои симпатии на стороне экрана реалистического; он удовлетворяет мой разум, и в нем я ощущаю безграничную красоту, прочную и правдивую».
Определяются постепенно и политические взгляды Золя. Они весьма сумбурны, но несомненно, что все его симпатии на стороне республики. Да и как могло быть иначе? Кумир юности, Виктор Гюго, непримиримый враг Наполеона III, томится вдали от родины, на острове Джерсей. Ничто не связывает Золя с гнусным режимом империи — ни родственные связи, ни имущественное положение. В конце концов он и сам в какой-то мере жертва этого режима. В «Сказках Нинон» мы можем легко уловить антибонапартистские мотивы, хотя они и тщательно замаскированы. Деспот король в рассказе «Симплис» — намек; жертвы, принесенные в угоду войны в рассказе «Кровь», — намек; положение бедняков в современном обществе, о чем рассказано в новеллах «Сестра бедняков», «Та, которая меня любит», — намек.
В 1862 году Золя сотрудничает в газете «Ле Травай» — еженедельнике республиканской оппозиции, которая основана группой студентов во главе с молодым Клемансо. В одном из номеров этой недолго существовавшей газеты можно прочесть следующие строки, принадлежащие Золя.
…О! век мой отважный, вперед и вперед!
На какое число мы назначим кровавое утро?..
Пришла, наконец, и любовь. Не та платоническая, чистая, возможная только в мечтах, а совсем иная… Случилось, что в самую трудную пору жизни, когда он то и дело закладывал свои немногочисленные и скромные вещи в ломбард, у него на руках оказалась женщина. Происходило это на улице Суффло, в том подозрительном доме, где сдавались кому попало дешевые меблированные комнаты. Ее звали Верта, и уделом ее была улица. Отношения с этой женщиной не оставили глубокого следа в сердце Золя, но они натолкнули его на мысль написать повесть.
Золя быстро познавал жизнь, жизнь большого города, где бедным, слабым, безвольным юношам уготованы нищета, рабское существование, преждевременная старость, больничная койка, ранняя смерть. Все решительнее порывал Золя с романтикой, и не только в литературе, но и в жизни. Появилась потребность подвести кое-какие итоги, а для этого самым лучшим казалось ему закончить давно уже начатый роман «Исповедь Клода».
Мысль о романе с любовной интригой появилась у Золя еще в 1859 году. В письме к Полю Сезанну (30/II 1859 г.) он говорит о произведении, которое хотел бы написать.
«Ты знаешь, что Мишле в книге «О любви» начинает лишь с момента, когда свадьба сыграна, и речь у него идет, таким образом, о супругах, а не о влюбленных. Ну что же, пусть я ничтожество, но у меня родился план описать зарождающуюся любовь и проследить ее развитие вплоть до заключения брака. Ты не можешь себе представить те трудности, которые мне предстоит преодолеть. Заполнить почти триста страниц без всякой интриги, создать нечто вроде поэмы, где я должен все измыслить, где все должно вести к одной цели — любви».
Замысел романа медленно зрел и на ходу менялся. В конце концов он приобрел очертания «Исповеди Клода». Реальная возможность приступить к работе появилась у Золя после его многотрудной жизни на улице Суффло. Именно здесь он собрал необходимый материал. Теперь не нужно было «измышлять триста страниц». Сама жизнь подсказывала героев, обстановку, интригу. Поступив на работу к Ашетту, Золя осуществит свой замысел. К концу 1862 года одна треть романа готова. Дальнейшая работа над ним, однако, приостановилась. Отвлекала служба, подготовка к печати «Сказок Нинон». Только в 1865 году, после первого серьезного успеха в литературе, Золя горячо берется за продолжение романа и заканчивает его в сентябре. В ноябре тот же Лакруа, который ровно год назад напечатал «Сказки», издает первый роман Золя.
Как и в «Сказках Нинон», Золя еще широко использует приемы романтической школы, но, по существу, он уже полемизирует с романтизмом. В посвящении Сезанну и Байлю Золя писал: «Вся эта книга — борьба между мечтой и действительностью». Рассказывая историю юноши Клода, приютившего у себя в мансарде проститутку Лоране и позднее влюбившегося в нее, Золя не оставляет места иллюзиям, развенчивая романтическую идеализацию богемы. Не случайно в романе возникают образы героев Виктора Гюго и Анри Мюрже, изобразивших идеальных куртизанок и девушек полусвета. Как не похожа история Клода и Лоране на историю Дидье и Марион, как не похожи его молодые люди на героев «Сцен из жизни богемы»! «Если мне вздумается, — говорит Клод, — рассказать людям о своей давно минувшей любви, я, наверно, уподоблюсь тем плаксивым мечтателям, которые украшают злых гениев и приделывают им крылышки. Этих обманщиков называют певцами юности».
В действительности жизнь молодых людей, вынужденных прозябать в мансардах, ежедневно недоедать, ничем не напоминает шумную и веселую жизнь богемы, которую нарисовали Мюрже и другие писатели. «Они создали обманчивый мир юных грешниц, чарующих своей беспечностью и легкомыслием. Вы знаете их всех, Мими, Пенсон и Мюзетт, они вам снились, когда вам было шестнадцать лет, может быть, вы даже их искали. Они лгут, лгут, лгут. Знаете ли вы, насколько в действительности безобразны мансарды?» — спрашивает Клод. Лоране еще юная девушка, но что сделала с нею жизнь! На всем ее облике лежит печать изношенности, старости. Еще печальнее история Марии, умирающей от туберкулеза.
Клод пытается воздействовать на Лоране, вернуть ее к жизни, к труду. Но сам он еще очень мало знает жизнь. «Как мне обучать науке жизни, если я с жизнью не знаком?» Он не в состоянии переделать Лоране. Оказывается, что вовсе не достаточно иметь благородное сердце и благие намерения. Действительность разбивает иллюзии, она не терпит созерцательности и пассивности. Трагедия Клода заключается еще и в том, что, надеясь перевоспитать Лоране с помощью труда, он перестает трудиться сам, опускается до пагубного безразличия к жизни.
Клоду противостоит Жак, его школьный товарищ. Жак жизненно активен, но вся его воля направлена не на благо других, а на утверждение своего эгоистического «я». «Сердце его закрыто наглухо», он будет жить, «исполняя свой долг и применяясь к господствующим нравам». Золя не приемлет Жака и осуждает его. Однако в жизни процветают Жаки, а не Клоды, которых волнует «беспредельное желание добра».
Золя сочувствует своему романтическому герою, но примечательно, что объективно он развенчивает и его. В конце романа Клод по отношению к Лоране поступает как настоящий эгоист и без зазрения совести отправляет ее на улицу. Поступок Клода приобщает его к добропорядочному обществу Жаков. Его гневные филиппики против Лоране и ей подобных звучат вполне благонамеренно, в духе традиционной буржуазной морали.
Слабый конец романа сослужил Золя известную службу. Дело в том, что новым его произведением заинтересовались высшие власти. По словам Поля Алексиса, «Исповедь Клода» некоторыми своими реалистическими деталями потревожила целомудренность прокурора империи. На роман заведено досье, чиновникам дано поручение выяснить личность автора, познакомиться с его прошлым и настоящим. Участие Золя в газете «Ле Травай», а до этого связь его с антибонапартистским кружком молодежи, издававшим журнал «Ле Ревю дю прогрэ», вызывают у полиции серьезные подозрения. Генеральный прокурор Парижа получает задание от министра — хранителя печатей расследовать дело и лично познакомиться с крамольным произведением. Генеральный прокурор, однако, приходит к выводу, что конец романа, нравственное раскаяние Клода не идут вразрез с моралью бонапартистского общества, и в этом духе пишет свое заключение. Вот этот любопытный документ:
«Я изучил сообразно инструкции Вашего превосходительства труд под названием «Исповедь Клода» Эмиля Золя, о котором Вы сообщали в Вашей депеше от 16 ноября текущего года.
Сюжет этой книги может быть изложен в нескольких словах. Клоду двадцать лет; он поэт и живет литературной работой. Благородное происхождение предохраняет его от всякой грязи. Но однажды вечером, я не знаю по какой случайности, он оказывается в объятиях уличной женщины Лоране, увядшей от распутства и старшей его по возрасту. На следующий день он стыдится своего минутного заблуждения и пытается от нее избавиться. Но у Лоране нет денег и нет жилья. Шалость оказывается сильнее отвращения. Из человечности Клод решает оставить Лоране у себя, по крайней мере помочь ей вырваться из бесчестья. Он хочет вернуть ей целомудрие, обучить работе. Тщетные усилия. Она совершенно мертва сердцем и мыслями. Вся коварность этого морального явления заключается в том, что мало-помалу Лоране увлекает Клода в пропасть, из которой тот не может выкарабкаться. Клод замечает вскоре, что он любит Лоране и что он любит ее такой, какова она есть. Его друзья отдаляются от него. Его тело находится в нервном трепете, его душа слабеет. Какой же нужен толчок, чтобы он мог выйти из этой низости? Клод видит, как Лоране почти на его глазах распутничает с одним из его друзей. Его гордость просыпается, и он начинает возмущаться. Клод бежит из Парижа, чтобы на родной земле, в лоне семьи исцелить рану сердца и заставить забиться ключом новый источник юности и чистоты.
Таково в целом, — продолжает чиновник, — содержание книги Золя. В ней есть места, с оговорками конечно, в которых целомудрие языка часто оскорбляется вольным изображением образов и цинизмом деталей. Следуя направлению реалистической школы, автор в некоторых случаях с явным удовольствием предается анализу постыдных страстей. Он забывает, что оскорбляет мечту юношей, которые ищут очищение своему сердцу, и что книга, которая преследует моральные цели, должна избегать всего, что может ее сделать похожей на мерзкие произведения. Как бы то ни было, перед нами не безнравственная книга. То, что показывает автор, должно внушить юношам отвращение к грязным связям, препятствовать их увлечению поэтами, которые идеализируют любовь богемы. Золя энергично разоблачает этих поэтов: «Их любовницы были гнусными, их страсть отвратительна, как всякая низкопробная страсть. Они были обмануты, оскорблены, втоптаны в грязь; они ни разу не встретили подлинно любящего сердца, и у каждого из них была своя Лоране, которая обрекла их молодость на мрачное одиночество».
Надо, следовательно, убивать таких Лоране, раз они убивают нашу плоть и нашу любовь. Тем, кто увлечен светом и чистотой, я скажу: «Берегитесь, вы находитесь на пути к мраку, к осквернению». Тем, чье сердце спит, кто равнодушен к злу, я скажу: «Поскольку вы не можете любить, постарайтесь по крайней мере остаться достойными и честными людьми». Вот та мораль, которую можно извлечь из исповеди Клода.
Я не думаю, господин хранитель печатей, что труд под названием «Исповедь Клода» следует запретить как противоречащий общественной морали».
В квартире Золя был произведен обыск, чиновники полиции наведались к господину Ашетту, Золя был взят на заметку, но этим все кончилось.
В письме генерального прокурора не случайно обронена фраза о том, что автор «следует направлению реалистической школы». Не только прокурор, но и некоторые современные Золя критики восприняли «Исповедь Клода» как произведение реалистического направления. В газете «Монитер юниверсель» от 11 декабря 1865 года появилась заметка некоего Анри Лавуа: «Я не знаю, под влиянием какого пагубного реализма он утратил молодость и обаяние…» Другой консервативный литератор, Гюстав Ваперо, выразил эту мысль еще сильнее: сравнивая «Сказки Нинон» — «эту чистейшую фантазию» — с «Исповедью Клода», он заявил, что Золя бросается в иную крайность, пытаясь писать в духе наигнуснейшего реализма («Иллюстрасьон», 28 января 1866 г.). Так реализм и крамола в представлении бонапартистских властей и реакционной бонапартистской критики оказывались явлениями одного порядка, одинаково опасными для режима Второй империи.
Золя очутился в довольно сложном положении. Он радовался своему успеху. Как-никак в течение одного года вышли из печати два тома его произведений. Он становился известным публике, о нем писали газеты. Позади остались неудачные экзамены на степень бакалавра, сомнения в правильности выбранного пути. Теперь он уже не только упаковывал и рекламировал книги других авторов, но и сам был причислен к лику литераторов. Для двадцати пяти лет сделано немало. Золя бодро ходил по Парижу, и самые смелые замыслы обуревали его. Но с другой стороны, авторитет его в глазах Ашетта сильно пошатнулся. Шутка ли сказать, в контору явился посыльный полицейского надзора и наводил справку об авторе «Исповеди Клода»! Не угрожает ли все это престижу фирмы? Золя был сделан намек, и тот не стал дожидаться, чтобы его более энергично попросили покинуть контору. Заявление об отставке было подано в ноябре. Он просил исключить его из штатов фирмы Ашетта с 31 января 1866 года.