Глава седьмая

Глава седьмая

Золя удалось совершить решающий шаг в жизни. Мечта превращалась в действительность. Он стал писателем. Однако первый успех требовалось закрепить. Служба у Ашетта давала 200 франков в месяц, и этих скромных денег вполне хватало, чтобы не думать о завтрашнем дне. Теперь, лишившись постоянного места, Золя не мог долго раздумывать и должен был в короткое время обеспечить себя хотя бы самым скромным заработком. Правда, он кое-что получил за издание «Исповеди Клода», но это кое-что было столь ничтожным, что в расчет приниматься никак не могло. Романы пишутся долго, со стихами давно все кончено. Очень соблазнительно написать пьесу и поставить ее в театре. Но Золя уже знает, что это такое. Около года назад он написал одноактную комедию «Дурнушка» и попробовал предложить ее «Одеону». Комедия была незамедлительно отвергнута. Вторая попытка выступить с пьесой на подмостках театра также потерпела крах. В 1865 году его драму «Мадлен» отвергли «Жимназ» и «Водевиль». Оставалась журналистика, в которой Золя уже пробовал свои силы и которую он считал «мощным рычагом» в общественной жизни.

Работая у Ашетта, Золя был связан с «Пти журналь», куда он еженедельно посылал небольшие заметки размером в сто пятьдесят строк. Каждые полмесяца давал он критические статьи и для лионской «Салю пюблик». Размер этих статей колебался от пятисот до шестисот строк. Гонорар весьма скромный. В первом случае платили двадцать франков за заметку, во втором — от пятидесяти до шестидесяти франков. Но журналистскую работу Золя любил. Она хороша тем, что на ней набиваешь руку. Для писателя это отличная школа. Золя больше не ждал вдохновения, он мог работать в любое время суток, и все, что выходило из-под его пера, выглядело вполне профессионально.

Итак, положение литератора могла ему обеспечить в данный момент только журналистика. К ней он и обратился. В Париже в это время выходят популярные газеты «Фигаро» и «Эвенман», издаваемые Жаном Вильмессаном. Имя этого газетчика достойно быть отмеченным. Он был один из первых, кто уловил новые вкусы читателей и поставил газетное дело на индустриальный лад. Надо отдать должное и Золя, который не без основания предположил, что именно Вильмессан способен подхватить любую стоящую идею. А такая идея у него была. Газеты уже давно сообщали о всех театральных событиях, рассказывали о новых пьесах, описывали баталии на премьерах, заглядывали за кулисы, что давало занятный материал для всевозможных сплетен о драматургах, актерах, постановщиках и их высоких покровителях. Нельзя ли организовать подобную хронику и в отношении новых литературных произведений? В самые последние дни пребывания у Ашетта Золя пишет Вильмессану письмо: «Я знаю, что хроника сейчас в моде и что публика ждет сегодня коротких газетных заметок, интересуясь новостями, хорошо приготовленными и поданными ей на небольшом блюде. Я думаю, что можно было бы вести хронику библиографическую. Вот что я предлагаю: под этой рубрикой я буду давать отчет в двадцать или тридцать строк о каждом новом произведении. Имея в виду интересы торговли книгой, я буду находить издателей и получать у некоторых из них сообщения о новых публикациях, и, таким образом, эти мои заметки появятся ранее рекламы. С другой стороны, я обязуюсь доставлять извлечения из наиболее интересных произведений, которые могут заинтересовать «Эвенман». Наконец, я беру на себя миссию беседовать с читателями о всех событиях, имеющих отношение к книгам. Сообщать им деликатные подробности о произведениях, выходящих в ближайшее время, интимные детали биографического или литературного характера и т. д. Одним словом, я буду делать в отношении книг то, что делает г-н Дюпенти для театра. Естественно, что публика очень охотно примет хронику, написанную в увлекательной литературной форме, и будет всегда в курсе событий журналистики и литературы».

Вильмессан проявил исключительную оперативность. Беседа с Золя состоялась на другой день.

— Ну что ж, молодой человек, все, что вы будете давать в течение месяца, пойдет. «Эвенман» ваша! В конце месяца вы будете иметь что-нибудь для утробы, а я буду решать, что мне с вами делать дальше.

31 мая 1866 года в «Эвенман» за подписью Вильмессана появилась заметка:

«…«Эвенман» не хватало литературной критики… Я привлек в качестве сотрудника для этой работы молодого писателя, очень сведущего во всех деталях книготорговли, человека остроумного и с воображением, вдумчивого и с хорошим вкусом, немногие книги которого превосходны и вызвали хорошие отклики прессы. Зовут его г-н Эмиль Золя. Мой план, полностью согласованный с моим редактором, явится новостью для читателей… Следить за книгами, которые вышли и которые выходят, если это представляется возможным, оценивать их беспристрастно, кратко, раскрывать в них все, что заслуживает внимания, выделять места, фрагменты, страницы, подобно тому как мы это делаем в отношении сцен из комедий, куплетов, остроумных выражений или шуток в водевиле, находиться в курсе специальных новостей, короче говоря, вести хронику, развлекая читателей библиографией (это тяжелое слово, не должно вас пугать), — вот роль Эмиля Золя. Если мой новый тенор будет удачен, тем лучше. Если он потерпит неудачу, то ничего не может быть проще. Ему заявлено, что в этом случае договор, обязывающий его, будет расторгнут, и я перечеркну в списке сотрудников его должность».

Заметка Вильмессана, в которой он отдает должное своему новому сотруднику и вместе с тем весьма бесцеремонно и во всеуслышание предупреждает его о возможных последствиях в случае провала, не очень смутила Золя. Знакомый с нравами прессы, Золя не обратил на нее никакого внимания и 1 февраля 1866 года, то есть на другой день после официального увольнения из фирмы Ашетта, дебютировал в «Эвенман». Корреспонденции Золя печатались под рубрикой «Книги сегодня и завтра». Свою первую хроникальную заметку он посвятил книге Ипполита Тэна «Путешествие в Италию». Вильмессан был доволен. В конце месяца Золя получил за свою работу пятьсот франков — сумму, о которой он мог только мечтать. Как раз в это время в Париже открывался ежегодный художественный салон, на котором выставлялись картины, отобранные специальным жюри.

Критические отзывы о картинах салона Вильмессан поручает писать своему новому сотруднику. Под рубрикой «Мой салон» Золя пишет серию статей, поразивших современников неожиданностью суждений и страстностью. В первой из них он подвергает ожесточенной критике работу жюри, которое решало судьбу художников, добивавшихся права быть выставленными в салоне. В следующих корреспонденциях он обрушивается на художников, получивших официальное признание и поддержку. Убедительно и темпераментно говорит Золя о картинах посредственных живописцев, в которых отсутствуют оригинальность и талант. И совсем уж неожиданно для буржуазного читателя «Эвенман» он берет под защиту Эдуарда Мане, над полотнами которого «Олимпия» и «Завтрак на траве» давно уже потешаются официальная критика и публика.

Смелость и новизна суждений малоизвестного критика вызвали ответную реакцию. Особенно энергично запротестовали читатели «Эвенман». По свидетельству Поля Алексиса, некоторые читатели приходили в такое неистовство, что рвали газету прямо на бульваре, перед киосками. Вильмессан получил множество враждебных писем и вынужден был сдаться. Золя предложили прекратить дальнейшую публикацию статей. «Мой салон» закончил свое газетное существование и вновь возродился в издательстве Жюльена Лемера, где вышел отдельной брошюрой.

Статьи «Моего салона» и сейчас производят очень сильное впечатление. Золя повергает в прах казенное искусство, ложный академизм, процветающую посредственность. Он бросает вызов официальным судьям салона и защищает оригинальное творчество таких художников, как Курбе, Эдуард Мане, и других. Вставая на защиту Эдуарда Мане и новой школы раннего импрессионизма, Золя видит в картинах этих художников больше жизненной правды, чем в тщательно выписанных полотнах представителей академической школы живописи. Жизненная правда художника, его темперамента его индивидуальное видение мира — вот что привлекает молодого Золя. Выступления Золя, в сущности, выходили за рамки искусствоведческого спора. Критика рутинного искусства и его покровителей рикошетом била по идеологам Второй империи. Устами Золя говорило молодое, оппозиционно настроенное поколение, говорило горячо, публицистически страстно. Вот несколько отрывков из этих статей:

«Вы знаете, что у нас во Франции все очень благоразумны и осторожны: мы ничего не предпринимаем, не запасшись паспортом, составленным по всем правилам искусства и должным образом проверенным, и если мы разрешаем какому-нибудь канатоходцу дать публичное представление, то предварительно подвергаем его самому тщательному осмотру со стороны властей». Сравнивая салон с рагу, «которым нас ежегодно угощают», Золя осуждает состав прежнего жюри, состоявшего из членов академии, и состав нынешнего, выбранного признанными художниками. Он защищает право непризнанных художников выставлять свои картины хотя бы в галерее «Отверженных» (статья «Жюри»).

После опубликования первой статьи от Золя потребовали объяснений. И Золя отвечал: «Я утверждаю во всеуслышание, что жюри, которое функционировало в этом году, судило пристрастно… Судьям пришлись не по душе сильные и живые произведения, выхваченные из жизни, из самой действительности…»

В следующей статье, «Художественный момент», Золя говорит о своих художественных вкусах, о своих эстетических критериях: «Для меня, для многих, надеюсь, произведения искусства… есть личность, индивидуальность…Я хочу, чтобы художник дышал жизнью, чтобы он создавал новое, как ему подсказывают его собственные глаза, его собственный темперамент».

7 мая появляется его знаменитая статья об Эдуарде Мане. В творчестве художника Золя защищал реалистическое начало: «Две черты характеризуют талант Мане — простота и правдивость». Говоря о картине «Завтрак на траве», он иронически восклицает: «К несчастью, на этом полотне обыкновенные люди, вся вина которых в том, что у них мускулы и кости, как у всех людей».

В статье «Реалисты салона» Золя ополчается против лжереализма, по существу, против натурализма в нашем современном понимании этого слова. Правда, он еще и еще раз повторяет свою формулу о темпераменте художника, которая является для него решающим критерием в оценке искусства, но объективно он за правду в искусстве, против механического копирования действительности. Золя говорит: «Я смеюсь над более или менее точным наблюдением, когда нет мощной индивидуальности…»; «Истина более груба, более энергична…»

Как бы продолжая мысли, высказанные в статье «Реалисты салона», Золя подвергает критике больших и правдивых художников, которые, идя на поводу нравов салона, выставили свои картины, приспособленные вкусам публики (статья «Падения»).

В заключительной статье «Прощание художественного критика» Золя подводит итоги своим наблюдениям в салоне: «Итак, суд надо мною окончен, и я признан виновным.

…Я совершил непотребство, ибо восхищался Курбе и не стал после этого г-ном Дюбюфом…

Я допустил преступную наивность, ибо не сумел проглотить, не поперхнувшись, современную пошлость и требовал от произведения искусства оригинальности и силы.

Я изрыгал хулу, утверждая, будто вся история искусства является доказательством того, что только сильные темпераменты переживают века и что те полотна, которые не увядают со временем, выношены и выстраданы их творцами…

Я поступил как еретик, низвергая хилые божества той или иной касты и утверждая великую религию искусства, которая говорит каждому художнику: открой глаза — перед тобой природа, разверзни сердце свое — перед тобой жизнь.

Я обнаружил дремучее невежество, ибо я не разделил мнений присяжных критиков и не стал рассуждать о ракурсе такого-то торса, о фактуре такого-то живота, о рисунке и колорите, о школах и правилах.

Я повел себя как бесчестный человек, ибо шел прямо к цели, не задумываясь о том, что растопчу кого-нибудь по дороге. Я стремился к истине и виновен в том, что, пробиваясь к ней, кого-то наградил тумаками. Короче говоря, я доказал свою жестокость, глупость, невежество, я запятнал себя богохульством и ересью, и все из-за того, что, устав от лжи и посредственности, я не стал искать настоящих мужей в толпе евнухов».

Удивительно, насколько эта боевая статья, последняя из цикла статей о салоне, похожа по форме на знаменитое «Я обвиняю», в котором Золя тридцать лет спустя выступит в защиту Дрейфуса. Возможно, что в одну из бессонных ночей января 1898 года, когда он обдумывал Письмо президенту республики Феликсу Фору, перед его глазами прошли еще раз молодость, его страстные и незабываемые выступления в «Эвенман».

Отдельному изданию «Моего салона» Золя предпослал вместо предисловия обращение к другу — «Моему другу Полю Сезанну». В нем есть примечательная фраза: «Знаешь ли ты, что мы были революционерами, сами того не сознавая?»

Место Золя в газете «Эвенман» занял другой, вполне благомыслящий критик, некий Теодор Пеллоке. Золя не обиделся на Вильмессана, понимая, что тот растеряет половину подписчиков, если не прекратит нападки на признанных художников. Больше того, он воспользовался любезностью шефа и 29 мая объявил в «Эвенман» о выходе в издательстве Ашиля Фора своей новой книги «Что мне ненавистно», составленной из статей, посвященных писателям и художникам. Дальнейшая работа Золя в «Эвенман» и «Фигаро» продолжалась очень долго.

Статьи, собранные в сборнике «Что мне ненавистно», печатались в разное время и в разных газетах. Как и «Мой салон», они написаны с большой страстностью, защищают реалистические принципы в искусстве, а иногда содержат едва замаскированные выпады против режима Второй империи. Золя писал о произведениях, которые волновали его современников, о книгах, вызывавших бурные споры и вокруг которых порою велась настоящая гражданская война.

Сборник «Что мне ненавистно» открывался статьей, давшей название всей книге. «Ненависть священна, — писал Золя, — она рождается в сердцах сильных и мужественных, ею они выражают свое негодование и презрение к посредственности и глупости. Ненавидеть — значит любить, чувствовать свою душу пылкой и благородной, значит дышать презрением ко всему постыдному, ко всему, что носит печать тупоумия. Ненависть облегчает душу, она ведет к справедливости».

В сборнике было опубликовано шестнадцать статей. Среди них статьи о Гюго, Курбе, Доре, Гонкурах, Эркмане-Шатриане. Завершала сборник статья-рецензия на книгу «История Юлия Цезаря». Этот исторический труд создавался при непосредственном, хотя и безгласном, участии Наполеона III. Написана она во славу Второй империи, которая предстает в ней чуть ли не вершиной человеческой цивилизации. Золя развенчивает Юлия Цезаря, Карла Великого и Наполеона Бонапарта, которых автор или авторы восхваляют как великих завоевателей, предшественников Наполеона III. «Народы никогда не понимали завоевателей и следовали за ними только до известного момента, в конце концов они их переставали признавать и свергали». Война и завоеватели, по мнению Золя, «знаменуют собой остановку на пути человечества». С негодованием говорит он о горе-историке, который в простом народе видит лишь послушное стадо. «Будем жить в мире и среди людей», — призывает Золя. «Нам не нужно богов, которые пригибали бы нас своей небесной волей». Подготовка к изданию сборника «Что мне ненавистно» и другие заботы не помешали Золя продолжать кампанию в защиту новой школы живописи. К концу года он закончил большой этюд о творчестве Эдуарда Мане и опубликовал его в «Ревю дю XIX сьекль», в номере, вышедшем 1 января 1867 года.