Переучиваюсь на «Бога войны»

Переучиваюсь на «Бога войны»

Апрель 1943 года — июнь 1944-го

Обстоятельный разговор с комиссаром в машине по дороге в часть и с командиром полка по прибытии на место дислокации. Я проникновенно пытаюсь убедить их, что мое место не в БАО (батальон аэродромного обслуживания), куда меня хотят определить, а на передовой.

Они вдвоем — не менее проникновенно и задушевно — уговаривают остаться в полку, в БАО. Разговор заходит в тупик. Собственно, они имели право просто приказать, и все. Здесь сказалось их доброе отношение ко мне.

Через несколько дней меня опять вызвали в штаб полка. Собеседники те же.

— Мы тут посоветовались (впервые услышал эту сакраментальную фразу)… — сказал комиссар, — посоветовались и решили направить тебя в военное училище, старший сержант.

— Я уже учился в училище, товарищ комиссар!

— В училище другого профиля. Сейчас не 41-й год. Горячку пороть нечего! С твоим образованием (я к тому времени, еще обучаясь в авиаучилище, сдал экстерном за 9-й класс) надо поступать в офицерское училище. Фронту нужны офицеры! Кстати, и подрастешь немного, — высказался командир полка майор Эрлих, — это приказ. Выбирай: Горьковское зенитной артиллерии, Ульяновское танковое или Ленинградское артиллерийское.

Мне было все равно. Уже ни в какое училище я не хотел. Хотел на фронт, считая, что там я нужнее, и (святая наивность!) надеясь там — на многотысячекилометровой передовой! — попасть в часть, в которой воевал папа. Но приказ есть приказ. Последнее из предложенных училищ я выбрал только потому, что знал: оно — бывшее Константиновское юнкерское, в котором учился (еще до революции) папа и учился (или преподавал) дедушка. В какой-то мере сыграло роль в этом выборе и бытовавшее в армии мнение, что артиллерия — самый умный род войск.

И снова учеба…

* * *

Первое ленинградское ордена Ленина Краснознаменное училище имени Красного Октября — передохнешь не раз, бывало, рапортуя во время дежурства. Да если еще добавить к этому: «Дежурный по первой батарее первого дивизиона (далее название училища)… курсант первого курса имярек. За время дежурства никаких происшествий не произошло (или произошло то-то)» — в горле пересохнет!

И понеслось: теория артиллерийской стрельбы, внутренняя и внешняя баллистика, материальная часть артиллерии, артиллерийские приборы, топография, кавалерийская подготовка и многие другие предметы.

Курс обучения был сам по себе достаточно сложен. А порядок, дисциплина в училище, уровень боевой подготовки определялись особым положением этого училища в системе военно-учебных заведений страны. Это было старейшее из артиллерийских училищ русской армии. В свое время его оканчивали: маршал Говоров, главный маршал артиллерии Воронов, маршал артиллерии Казаков и многие другие русские военачальники. Наконец, все преподаватели и курсовые командиры были выпускниками этого училища — кто задолго до революции, кто уже после нее. И неукоснительное следование старым традициям училища.

Не пройди я первую «обтирку» в авиационном училище, туго бы мне пришлось.

— Курсанты! — рубил командир батареи майор Жабенко. — Помните: когда по коридору идет офицер, вы должны дать ему проход шире, чем ширина коридора!

На занятиях по кавалерийской подготовке начальник цикла полковник Кузякин — бывший кавалергард, бывший преподаватель Высшей кавалерийской школы царской армии — превращался в какой-то бездушный механизм по обучению. Ошибка всадника или коня (значит, всадника тоже) вызывала удар хлыста по бедру всадника!

— Выпускник Первого ЛАУ, — наставлял начальник училища генерал Матвеев, окончивший училище в 20-х годах вместе с Вороновым, — должен быть таким же отличным кавалеристом, как и артиллеристом.

— Допускается, — говаривал начальник цикла артиллерийской стрельбы полковник Бенуа, в прошлом граф, кавалергард, офицер Генерального штаба царской армии, — допускается, что в теории артиллерийской стрельбы юнкер… пардон-с… курсант нашего училища должен понимать чуть меньше, чем Господь Бог, Николай Николаевич (имея в виду главного маршала артиллерии Воронова) и один из присутствующих здесь военных (явно имея в виду себя).

И рядом с этим, составляя какое-то единое целое, продуманное, проверенное вековой практикой, присутствовали чрезвычайно высокие культура и уровень преподавания, уважительное отношение к достоинству каждого в отдельности. Правда, последнее больше проявлялось во внеслужебное время (которого было так мало!). Впервые после разлуки с папой я вновь познавал культуру общения.

Особое положение училища обусловливалось и тем, что оно все время находилось в поле зрения Н. Н. Воронова, главного маршала артиллерии, представителя Ставки Верховного Главнокомандующего. Воронов, как я уже упоминал, окончил наше училище в 20-х годах, был его начальником до своего отбытия в Испанию, где стал главным советником республиканской армии по артиллерии. Несмотря на колоссальную загруженность военного времени, Н.Н. практически присутствовал на всех выпускных экзаменах по артиллерийской стрельбе.

Курсантский состав был различным по возрасту — от 17 (таких было очень мало) до 30 лет. Общеобразовательный уровень курсантов для того времени был высок. С незаконченным средним образованием единицы. Большинство со средним и незаконченным высшим. Были и окончившие институты. Единственный человек с семилетним образованием — Герой Советского Союза Саша Иванов, старший сержант, фронтовик. Фронтовики, вообще, составляли большинство. Им тоже было очень нелегко привыкать к такой дисциплине.

Для большинства кавалерийская подготовка была одним из самых тяжелых предметов обучения. Как говорили, до училища видели строевого коня только под Чапаевым, в кино. А здесь… Потертости, ссадины, кровоподтеки на ягодицах, внутренних частях бедер (шлюзах) и голенях (шенкелях) освобождения от занятий не давали.

И вот таких «всадников», пропустив через школу манежной и полевой езды, через джигитовку и вольтижировку, выпускали из училища по конкур-иппику, то есть через такую сумму препятствий, на которых сломал шею своей лошадке господин Вронский.

Не выдержавших этого экзамена я не помню. Об экзамене по боевой артиллерийской стрельбе и говорить нечего.

Взаимная помощь, поддержка среди курсантов была совершенной. Это я испытал на себе в полной мере, когда включился в учебный процесс позже однокурсников на три месяца. Потом, догнав их в учебе, сам начал помогать Саше Иванову, Володе Поддубному (сыну знаменитого борца), Мише Абаеву. Миша — лихой донской казак, выросший на коне, очень помог мне в приобретении кавалерийской сноровки, в обращении с конем.

К учебе все, за редчайшим исключением, относились с редкостным прилежанием.

* * *

Был случай, когда курсант родом из Эстонии отказался продолжать учебу.

— Я — инженер-энергетик, прошу направить меня на работу по специальности, — решительно заявил он командиру дивизиона.

— Вы будете учиться! — ответил полковник Мартынов. — Сейчас нужнее артиллерийские командиры, нежели энергетики.

— Не буду учиться! — настаивал курсант. — Я застрелюсь!..

— Стреляйтесь. Здесь. При мне.

Комдив, вынув из кобуры свой пистолет, протянул его эстонцу, пристально глядя ему в глаза.

Курсант резко выбросил руку вперед и… не коснувшись пистолета, медленно опустил ее. Щелкнул каблуками. Опустил глаза, в которых закипали слезы. Резко повернулся и выбежал из канцелярии, не спросив разрешения у командира.

Учебу он закончил хорошо. Однако по окончании училища, направляясь с нами на фронт, погиб под колесами вагона. Несчастный случай?..

* * *

Чуть было не лишился я своего наставника по кавалерийской подготовке. Миша Абаев во время проведения конской бани побил своего коня. После помывки — с мылом, с мочалкой и скребницей — конь его с большим, видно, наслаждением повалялся в пыли. Миша еще раз помыл. Повторилось то же самое. Когда же это было проделано в третий раз, Абаев не выдержал и побил коня. За это начальник училища готов был отдать Мишу под суд. Мартынов едва отговорил. Провинившийся был подвергнут аресту и отправлен на гауптвахту «на всю катушку».

* * *

Уже на втором курсе, незадолго до выпуска (о точном сроке его мы и не ведали), чуть было не погорел и я.

Нас посылали теперь только в очень льготные наряды — дежурными по конюшням батареи или дивизиона. И то изредка. Приучали к положению командиров. Правда, и увольнительные были чрезвычайно редки. У отпущенного в город был верный признак законности увольнения — шашка у бедра.

Обычно патрули, встретив курсанта 1-го ЛАУ при шашке, даже не спрашивали увольнительного удостоверения. Мы пользовались этим. «Душевно попросив» старшину дивизиона, который на нас смотрел уже как на без пяти минут офицеров, получали шашку из пирамиды и погуливали.

Однажды, возвращаясь с такой прогулки, я форсировал пролом в каменном заборе училища, опутанный колючей проволокой. Попал на задний двор, куда своими задними фасадами выходили конюшни батарей. Передними фасадами помещения их смыкались с крытым манежем. Через одну из конюшен, пересекая поперек манеж, я должен был выйти на плац училища, где мог уже чувствовать себя в безопасности.

Решительно войдя в конюшню, минуя дневального — салагу-первокурсника, отдавшего мне честь, — строевым шагом дошел до середины помещения, как вдруг открылась калитка из манежа и появился командир дивизиона полковник Мартынов. Завал! Но… он один.

— Смирно! — подаю команду и, подхватив левой рукой шашку, бегу навстречу командиру.

Докладываю, что за время моего «дежурства» в конюшне дивизиона происшествий не произошло. Лицо командира непроницаемо. Принял рапорт. Поздоровался за руку. Бросил: «Вольно!» — и пошел дальше.

Теперь я должен его сопровождать по всем конюшням — шаг сзади, шаг левее. Идет, оглядывая станки в конюшнях, — направо, налево. У меня бьются мысли: «Вдруг он уже принял доклад настоящего дежурного? Еще хуже, если не принял. Сейчас войдем в очередную конюшню… выскочит с докладом дежурный…»

Проходим дневального. Вижу: вместо двух верхних пуговиц на гимнастерке, как положено во время работы, у него расстегнуто три. «Цепляюсь за пуговицу» — начинаю «внушать порядок». Краем глаза вижу: командир вышел через заднюю калитку. Оборвав свое внушение на полуслове, подхватываю шашку и вихрем пролетаю конюшню, манеж, вылетаю на плац. Перехожу на спокойный шаг. С достоинством. Все будто бы…

Несколько дней томительного ожидания: «Когда же вызовет?..» Не вызвал.

* * *

Самыми красочными, самыми праздничными, несравнимыми даже с официальными праздниками были дни конно-спортивных праздников. В эти дни отменялись все хозработы, все занятия в классах и в поле, наряды были только в караул, внутренние дежурства и дневальства. Даже с гауптвахты, помнится, всех освобождали. Все обряжались в парадное. Украшался манеж, где совершалось действо.

В программу праздника, сколько помню, включали: сменную езду, вольтижировку, джигитовку, конно-батарейный выезд, художественную езду и конкур-иппик.

Сменная езда — езда нескольких десятков всадников, отличающаяся полной синхронностью, согласованностью при перемене аллюра, при перестроениях и изменении направлений езды.

Вольтижировка — выполнение комплекса гимнастических упражнений в строевом седле: стойка в седле, ножницы, соскок с коня и посадка, подхват предметов с земли, рубка лозы — все на полном скаку.

Конно-батарейная игра — вихревой выезд артиллерийской батареи или нескольких батарей, перестроение из походного порядка в боевой, не снижая скорости движения, занятие огневых позиций, готовность к открытию огня, беглый огонь. В батарее четыре расчета с орудиями. Каждый расчет — орудие, зарядный ящик, три пары коней, ездовой и шесть человек на конях.

Художественная езда — исполнение танцев на конях: вальс, падекатр, падеспань — одной-двумя парами. О конкур-иппике я уже упоминал.

Зрелище красивое, захватывающее.

Случались и накладки в этом зрелище: падение всадника во время джигитовки или вольтижировки, падение всадника и коня при выполнении конкура, попадание под колеса зарядного ящика или орудия во время конно-батарейного выезда. Бывало это крайне редко. Так нас насобачивали.

Впоследствии эта выучка многих из нас и подчиненных нам спасала от гибели.

* * *

Сдали государственные экзамены. Получили офицерское обмундирование, снаряжение. Ждем судьбы — приказа.

Подъем по тревоге. Торжественное построение в конференц-зале. Зачитывается приказ главкома артиллерии Красной Армии о присвоении каждому из нас звания лейтенанта или младшего лейтенанта в зависимости от того, по какому разряду окончил курс обучения. Зачитывается и приказ о назначении каждого в распоряжение командующего артиллерией такого-то фронта.

Каждый из названных шагает строевым шагом через всю длину конференц-зала по ковровой дорожке — от ковра, на котором построены выпускники, до ковра в противоположном конце зала. Там за столом — госкомиссия. Маршал Воронов вручает погоны и удостоверение, поздравляет. Поздравляет и начальник училища. Возвращение в строй тем же путем — маленькая фигурка новорожденного вышагивает свою офицерскую судьбу, начиная с ковровой дорожки этого огромного зала.

Скромный банкет в том же зале. Столы поставлены буквой «Т». За главным столом — начальник училища, его заместители: Шрейбер (барон), Волынский (князь), начальники циклов, кафедр, командиры обоих дивизионов. Ближе к головному столу — наши курсовые командиры батарей, взводов. Далее — мы, новоиспеченные, чистенькие, аккуратненькие, как из инкубатора. Надолго ли такие?.. И вообще — надолго ли?..

Сидим сплоченно, а расселись… по интересам — видно, кто с кем сдружился.

Подходит ко мне — статный, подтянутый — бывший командир бывшего нашего учебного взвода старший лейтенант Кремнев.

— Лейтенант Пугаев, — таким игривым баритончиком говорит, — вас просит к себе полковник Мартынов. — Двигай, Виля, — это уже театральным шепотком.

С сожалением покидаю свою компашку. Подхожу к головному столу, представляюсь.

— Садитесь, лейтенант, — приглашает Мартынов, — ну-с, поздравляю лейтенантом! Молодцом! Так к кому назначен? Так-с. Прекрасно. Генерал Казаков — славный начальник… О-о, и в казачью часть… Прекрасно. Ну-с… давайте выпьем, лейтенант, за солдатскую находчивость. И за вашу счастливую боевую судьбу.

Посмотрел так знакомо, пристально. Все-то он, старик, помнит, ничего не забыл — никаких наших «антраша», никаких сцен в конюшне.