Глава 36 ТЫ ВСЮДУ НА СВЕТЕ ЛЮБИМ
Глава 36
ТЫ ВСЮДУ НА СВЕТЕ ЛЮБИМ
В детстве, начитавшись Жюля Верна, Руал Амундсен мечтал построить электрический корабль, который легко и просто доставит его через льды к полюсам. Без малого полвека спустя, когда капитан современного пассажирского лайнера приглашает его на мостик, он просто диву дается, как далеко шагнул технический прогресс. «Вправду стоило посмотреть, — записано в дневнике. — Самое удивительное, что никого не было у штурвала! Судном управляет электричество, согласно заданной настройке. Так странно!»
В историю полярных перелетов Руал Амундсен входит как один из пионеров современной техники. Подлинный его вклад ограничивается сферой фантазии. В технике он не разбирается, однако умеет воплотить игру в жизнь.
Ванна с ее впечатляющими, но понятными кранами остается его любимым устройством и на трансатлантическом лайнере: «Поверь, ванна у меня изумительная. Стало быть, я могу выбирать, в какой воде купаться — в морской или в пресной». Полярнику нравится распоряжаться своими купаниями, но не трапезами: «Никаких сигналов к трапезам, каждый ест, когда хочет. Мне это все же не по душе».
Изо дня в день Руал Амундсен по четыре с половиной часа проводит на прогулочной палубе. Чтобы пешком пересечь Атлантику, нужен не один штабель экзотической древесины. Г-н Беннетт, например, нажил состояние на импорте тика[135] с Дальнего Востока. Блики лакированной палубы слепят полярнику глаза. 10 февраля 1925 года: «Тысячу раз желаю счастья, милая моя красавица. Будь я нынче с тобой, я бы сказал тебе все, что имею в виду. Ты, наверно, получила мою телегр.?» Он думал послать ей на день рождения цветы, но не знал, понравится ли ей это. «Вдобавок ты и без того получишь сегодня уйму цветов — поди, и из Канады тоже!»
Через два дня полярник уже устраивается в лондонской гостинице. У Беннеттов в Ли-Корте дом полон норвежских гостей. Полярник, который во время плавания вел себя высоконравственно, по прибытии в столицу ударяется в загул. Бог весть, как его занесло в скверную компанию. «Хозяин оказался настоящим свинтусом». И какие же там, собственно, были женщины? На следующий день он признается послу Фугту: «Он сказал, мне незачем опасаться, что кто-то нас видел, внешне-то дамочки были в полном порядке. Хотя бы это утешает. Было бы чертовски скверно, если б кто-нибудь увидел меня в обществе сомнительных женщин. Только этого недоставало. Да, хороший мне урок». К счастью, на другой день звонит Кисс: «В 5.30 услышал твой милый голос и теперь чувствую себя хорошо».
Весь следующий день он ждет нового звонка, «но, разумеется, ты вряд ли сумеешь позвонить, когда в доме столько народу». Ожидание и вправду тщетно. В девять часов полярник ложится спать.
Затем — драматические депеши из Ли-Корта: «Поверь, я был просто в шоке, услышав, что ты слегла. Ну не чертовщина ли, что болезнь и прочие гадости настигают тебя всякий раз, как мы встречаемся?» Для полярника такая игра слишком уж замысловата. Он не понимает, что для женщины «болезнь» подчас самый удобный способ держать мужчину на расстоянии телефонного звонка. «Господи Боже мой, как, однако ж, замечательно хотя бы слышать по телефону твой чудесный голос. Надеюсь, скоро мы наладим связь Осло — Лондон, так что очень долгих перерывов не будет».
В конце концов Богиня счастья соизволяет принять покорителя Южного полюса. Дневник от 17 февраля: «Так замечательно было погостить нынче у тебя. Видела бы ты мою походку и осанку, когда я после шагал по улице. Ведь я снова почувствовал себя мужчиной. Та жизнь, какую я веду, часто заставляет меня смотреть на себя самого как на этакого евнуха, из тех, что не находят применения своим силам. Омерзительное ощущение, которое зачастую действует крайне угнетающе. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но, наверно, понимаешь. Да, видит Бог, как я мечтаю о том дне, когда я по-настоящему стану мужчиной, а ты — женщиной».
Состояние здоровья Богини стабилизировалось; «начинаю чувствовать, что моя женушка опять со мной, как прежде». Еще день-другой полярник проводит вблизи любимой и даже после веселой вечеринки в «Карлтоне» смотрит на всех соперников свысока: «Что ж, милая женушка, ты можешь говорить и делать что угодно, я буду любить тебя так же сильно, ибо теперь знаю то, чего раньше никогда не знал наверняка, — ты всегда, всегда будешь моей. Это чувство для меня прекрасный стимул и непременно доведет меня до цели».
На этом чувстве он может долететь до Северного полюса, а то и до Аляски.
21 февраля — день расставания. Богиня счастья в красном платье. Он испытывает «адские муки», когда поезд отходит от перрона: «Мне казалось, я потерял все на свете». В течение нескольких месяцев он — на театре своих фантазий — завоевал ее, потерял и завоевал снова. Возможно, женщину в красном он видел в последний раз, продолжая путь к цели, которая, вероятно, будет равнозначна смерти: «Вся моя жизнь — это ты».
Руал Амундсен воспринимает Кисс Беннетт почти как магнитный полюс — как могучую силу, пребывающую в постоянном движении. Но фактически она больше похожа на полюс географический, ибо прочно и географически незыблемо обосновалась в Ли-Корте. Колеблется он сам — меж высотами уверенности и глубокими низинами ревности.
В Марина-ди-Пиза Начальник встречается со своим замом, Ялмаром Рисер-Ларсеном. Вместе они инспектируют гидропланы, уже полностью готовые. Лейтенант представляет профессионализм, полярник — фантазию.
25 февраля они поездом выезжают на север. Самолеты на этот раз повезут морем. Единственная надежная гарантия — пароход и паровоз. «Путешествовать с Рисер-Ларсеном очень приятно. Тихий, спокойный человек. При росте 6 футов 4 дюйма он возвышается над всеми, итальянцы глядят на него с изумлением».
Тридцать часов в поезде — и в ночь на 28 февраля норвежцы прибывают в Берлин. Этот день станет переломным в истории веймарской Германии. Умирает первый президент республики, социал-демократ Фридрих Эберт: «Погода прекрасная — по случаю кончины президента весь город увешан флагами, но приспущенными».
Оба улаживают еще кой-какие дела, после чего лейтенант отправляется дальше, в Киль. Полярник обедает с норвежским послом и вообще держится спокойно. Живет он в отеле «Кайзерхоф», который скоро так полюбится Адольфу Гитлеру. «Солидный, красивый угловой номер, выходящий окнами на Вильгельмплац и на живописный бассейн. Если б ты была здесь, со мной. Скучаю по тебе пуще прежнего. Особенно когда остаюсь совсем один».
Следующая встреча с Рисер-Ларсеном — в Копенгагене. Там их обоих приглашает поразвлечься в городе норвежский судовладелец Ивар Кристенсен. Тот самый «свинтус», что неделю-другую назад в «Савое» заманил полярника в компанию сомнительных дамочек. Наученный горьким опытом, Руал Амундсен на этот раз отказывается идти в ночной клуб, и судовладелец насмешливо замечает, что он, верно, не слишком любит женщин. «Угадали, — решительно отвечает национальный герой, — я люблю только одну, и чертовски сильно».
В полдень 4 ноября 1925 года международный экспресс делает короткую остановку в Колботне, юго-восточнее норвежской столицы, которая с Нового года, по общенародному решению, вернула себе исконное название — Осло. Вокруг по-прежнему снег. Трое встречающих, конные сани. Это капитан Густав Амундсен, а с ним местный лавочник и какой-то журналист, почуявший, что пахнет жареным. В Колботне полярник незаметно сходит с поезда: «Р.-Л. доехал до Осло, где угодил в лапы целой орды репортеров и фотографов».
Увы, писем нет, кроме одного старого, пересланного из Нью-Йорка. «Ты упомянула про сон. Что это было? Ты уж постарайся верить не в сны, а в меня». Он пытается завязать контакт, «беспроволочный телеграф» у него «работает на полную мощность», однако где-то в глубине уже свербит тревога: «Наверно, мой отъезд будет облегчением? Одной докукой меньше».
В Ураниенборге полярнику поневоле приходится заниматься всякими-разными делами — «постоянные хлопоты с конкурсом». Право собственности по-прежнему вопрос спорный. Леон несколько раз безуспешно пробует установить контакт с братом, сперва через своего адвоката, потом непосредственно. До сих пор существует опасность, что в ходе разбирательства может быть упомянуто имя Кисс Беннегг. В этом пункте полярник особенно щепетилен. От переговоров с противной стороной он отказывается, но вполне готов прибегнуть к другим способам: «Если они впутают твое имя, пускай пеняют на себя. Я ни перед чем не остановлюсь. Получат по первое число».
9 марта Руал Амундсен встречается в столице со своими партнерами из Норвежского общества воздухоплавания. Председательствует там д-р Ролф Томмессен, человек весьма оборотистый, владелец и главный редактор газеты «Тиденс тейн», самой современной в стране и во многом задающей тон. В тот год, когда Блерио перелетел через Ла-Манш[136], Томмессен защитил докторскую диссертацию на тему «Художник в греческом искусстве». Позднее у него обнаружится слабость к научно-фантастическому театру авиации, соединенная с ностальгическим преклонением перед эпохой древненорвежского величия. Хотя впоследствии главный редактор некоторое время заседал в стортинге, он куда больше верил в сильных, энергичных мужчин, нежели в бледных вассалов парламентаризма. Сотрудничая с Руалом Амундсеном, д-р Томмессен в полной мере узнает, что и у сильных мужчин есть свои слабые стороны.
Главного редактора избирают коммерческим руководителем общества, которое будет нести ответственность за полярный перелет; дела экспедиции ни в коем случае нельзя путать с руинированными личными финансами полярника. При наличии такой поддержки, какую представляет собой элсуортовский капитал, позиция Руала Амундсена как бесспорного Начальника экспедиции превыше всех возражений. Главные административные посты займут майор Юхан Сверре и норвежский представитель Международного олимпийского комитета, юрист Арнольд Рестад, недавно вышедший в отставку после недолгого пребывания на посту министра иностранных дел Норвегии. Он тоже ярко выраженный националист, с особым пристрастием к арктическому империализму.
Когда после этих многообещающих переговоров Руал Амундсен возвращается в Свартскуг, его наконец-то ждет «чудесное» письмо из Лондона. А на другой день, 11 марта, телеграф сообщает, что судно с самолетами вышло из Пизы. Экспедиция начинается. После нескольких дней, полных растущей тревоги, полярник снова ощущает неразрывное «единение» со своей лондонской богиней: «Мне необходимо знать, что я любим единственным существом, которым дорожу на этом свете».
Кисс Беннетт, видимо, обладала недюжинными способностями к сверхчувственным феноменам вроде телепатии и прочих явлений на пределе логики. Овладевая новейшими достижениями техники, Руал Амундсен мог потягаться с нею на этом поприще. Раз в этом мире суда обходятся без рулевого, а телеграммы — без проводов, то почему бы и мыслям двух неразлучных людей не лететь по воздуху друг к другу? «Ты чувствуешь меня? Кисс, Кисс, Кисс — это наши радиопозывные, понимаешь? — я люблю тебя всей душой!»
В это время перед отъездом в ледяную пустыню полярник общается прежде всего со своими драгоценными летчиками и их женами, а еще с семейством Густава и с Маусами, Гудрун и Робертом. Вдобавок его навещают желанные гости — сыновья Кисс Беннетт, Альфред и Пито, которые этой зимой проходят практику в конторах лесоторговой фирмы «Вестюэ Эгеберг» из Осло. 21 марта молодые люди — им около двадцати лет — поездом приезжают в Колботн, чтобы провести последнюю неделю вместе с полярником. В Ураниенборге они не впервые, однако характер дружбы между их обожаемой молодой матерью и знаменитым на весь мир путешественником остается от них скрыт. Он мастер заметать следы. «Когда мы сюда приехали, на моем столе лежала толстая стопка писем. "О, это моя почта!" — сказал Пито. Но я углядел фиолетовый конверт и мигом — фокус-покус! — извлек его оттуда. Еще бы чуть-чуть — и он бы его увидел. Спасибо тебе от всего сердца, друг мой. Сейчас твои отпрыски легли спать, а я сижу здесь и пишу их маме».
О трудах заместителя ярко свидетельствует то, что в последние дни перед выездом на север Начальник может посвятить себя гостям и таким домашним занятиям, как пилка дров и ремонт бани, прогулки и метание колец. «Твои сыновья впрямь похожи друг на друга, — удовлетворенно записывает он в дневнике. — Оба прямо-таки обожают сыры — козий и острый норвежский. Да, друг мой, приятно иметь таких гостей. Аппетит у них отменный, и они с благодарностью съедают все, что ни подай. Ты в самом деле имеешь полное право гордиться своими мальчиками, они наверняка станут замечательными людьми».
24 марта норвежский стортинг ассигнует 25 тысяч крон, чтобы предоставить в распоряжение Руала Амундсена военный транспорт «Фарм». На сей раз не обошлось без дебатов. 87 депутатов проголосовали за, 54 — против этой крайне скромной государственной поддержки полярного перелета. «Необходимо связать имя Норвегии с арктическими территориями»[131], — заявил от имени правительства премьер-министр Мувинкель.
«Нынче выехали 4 первых, — записывает полярник 26 марта. — На вокзале царило шумное ликование. А я кумекаю, как обхитрить их во вторник!» Во вторник он сам отправится поездом на север — с фальшивой бородой или в темных очках?
В ночь на понедельник, 30 марта, в Осло прибывает на «Оскаре И» Линкольн Элсуорт. Только один день невозмутимый миллионер наслаждается гостеприимством норвежца в Свартскуге. Вместе с Альфредом и Пито руководители экспедиции совершают прогулку по весеннему лесу. Кроме того, Руал Амундсен собирает чемоданы и делает «последний шаг». Читая эту дневниковую запись, невольно думаешь о завещании. Окончательный текст завещания он составит позже, в Тромсё. Первый вариант — в пользу братьев, Густава и Тонни. Затем эти безответственные лица были вычеркнуты и заменены «моей невесткой г-жой Малфред Амундсен».
В это время все имущество Руала Амундсена находилось в руках конкурсного управляющего; тем не менее следует обратить внимание, что своей единственной наследницей он назначает невестку. Не в пример мужу Малфред Амундсен была очень цельной личностью и пользовалась уважением всех окружающих, в том числе и своего прославленного деверя. Вдобавок она поддерживала дружеские отношения и с Кисс, и с ее сестрой Гудрун Маус. На случай возможного исчезновения полярнику было важно знать, что его личные вещи попадут в надежные руки.
Вечер накануне отъезда Амундсен и Элсуорт проводят в «Гранд-отеле», где Общество воздухоплавания устраивает в их честь торжественный прием. В зале «Рококо» собрались официальные лица во главе со старым великаном-полярником Отто Свердрупом. «В углублении посредине большого прямоугольного банкетного стола высился глобус с полярной шапкой из ваты, а по сторонам его — два аэроплана, готовые к старту». Согласно сообщениям газет, арктических путешественников чествовали цветистыми речами. Руал Амундсен поблагодарил за праздник, произнеся тост за двух присутствующих дам — г-жу Томмессен и г-жу Рестад.
В день отъезда Амундсен и Элсуорт обедают на Мунке-дамсвейен, в скромной квартире Густава и Малфред. Кроме них, присутствуют лишь ближайшие родственники: Густав-младший (Гого), его жена Аслёуг, Альфред и Пито. Затем прощание на Восточном вокзале. Полярник отказался от мысли «обхитрить» общественность. Провожающих много, в том числе один американец-репортер, представляющий шесть десятков американских газет. В петлицах у Амундсена и Элсуорта — гвоздики. Словно жених и шафер, они машут на прощание из открытого окна вагона. Дневник от 31 марта: «Отправился в дорогу в 6.50 пополудни. На вокзале масса народу. У самого края платформы стояли А. и П., М. и Г., Аслёуг и Гого, махали нам вслед. Мне казалось, среди них я видел тебя». Полярник счастлив — он в центре всеобщего внимания и в полной гармонии с самим собой. «Мы катим на север, скоро все начнется всерьез. Я рад, чувствую, что ты рядом. Так и будет».
Наутро руководителей экспедиции встречает в Тронхейме Трюгве Гудде. Дома у адвоката подают завтрак. Разговор идет по-английски — о полярном перелете и по-норвежски — о банкротстве. Пока Амундсен находился в Америке, брат Кисс Беннетг провел в Осло переговоры с адвокатами Нансеном и Руде. Теперь он может лично доложить полярнику о результатах.
Вместе с молодой женой и маленькой дочкой Гудде провожает суровых гостей к пристани, где они садятся на пароход скорого каботажного сообщения, следующий на север. Перед отплытием — торжественные проводы со студенческим хором и речами. Полярник примечает множество шапок с кисточками. Кроме того, записывает, что в Тронхейме подчистую распроданы почтовые марки, выпущенные специально к началу полярной экспедиции. Четырнадцать тысяч марок с белым медведем и аэропланом — по рисунку Пера Крога[137] — были раскуплены буквально за час. Родной город Кисс Беннетт, ликуя, прощается с великим сыном Норвегии.
4 апреля Амундсен и Элсуорт поселяются в Тромсё у аптекаря Цапфе. «Эле. даже не представлял себе, что на свете есть такие приятные, гостеприимные люди». Пока американец ходит по магазинам, норвежец по телефону выясняет, как обстоит с экспедицией.
Главные силы находятся значительно южнее, в Нарвике. Здесь экспедиция вступила в первую критическую фазу — аэропланы перегружают с одного судна на другое. Они упакованы в шесть огромных ящиков плюс еще двадцать одно багажное место — инструмент и запчасти. Не слишком вместительная полярная шхуна «Хобби»[138] доставит драгоценный груз дальше на север. Установленные на палубе огромные тяжелые ящики ставят под угрозу устойчивость судна, приходится ждать, когда экспедиционные метеорологи дадут добро на выход в море. Рискованнее может быть только сам перелет.
Лишь 8 апреля «Хобби» входит в тромсейскую гавань. Вечером опять праздник, с речами и мужским хором. Погодные условия вполне благоприятны. В пять утра 9 апреля 1925 года суда выходят в море — военный транспорт «Фарм» с пушкой на носу и «Хобби», низко осевшая под грузом механических птиц экспедиции. Ничто пока не напоминает о перелете.
Экипаж укомплектован совсем иначе, нежели прежние амундсеновские экспедиции на яхте «Йоа», на «Фраме» и «Мод». В его составе четыре важные группы: пилоты, механики, метеорологи и представители прессы. В остальном компания весьма пестрая — от директора «Дорнье-Валь» Шульте-Фролинде до такелажного мастера Рённе[139]. Этот ревматик, дезертировавший с «Мод», приполз на карачках и был прощен. Как специалист он попросту незаменим. Даже в 1925 году не всякую работу можно поручить механикам. Поскольку капитан Вистинг по-прежнему в ледовом плену, вместе с «Мод», Мартин Рённе — единственный из давних товарищей Амундсена в новой экспедиции.
А как насчет соперников? В воздухе, где Руал Амундсен задумал осуществить свои планы, по обыкновению кишат соперники. Все давно уяснили себе, что оптимальным средством для полета над Ледовитым океаном является дирижабль. Но только огромный. Американцы разрабатывали такие проекты. Пока не вмешался президент и не остановил все — слишком дорого, даже для великой державы. В данный момент главный соперник — британская экспедиция под началом двадцатичетырехлетнего искателя приключений, который носит исландское имя Греттир Алгарссон. Он скооперировался с несколькими старыми соратниками Шеклтона и, по слухам, строил дирижабль.
Пока Амундсен плыл на север, редактор Томмессен энергично старался выжать максимум из его конкурентов. Направил к Алгарссону корреспондента-интервьюера. В результате «Тиденс тейн» публикует целую полосу материалов о подготовке британской экспедиции и о теориях ее руководителя насчет превосходства нордической расы. Элемент соперничества очень важен, ведь он стимулирует интерес общественности, а значит, поможет укрепить экономическую базу экспедиции. Но одновременно Томмессен обращается в норвежскую миссию в Лондоне, желая втайне получить объективную информацию о планах Алгарссона «и особенно о сроке его отбытия из Англии». Из Лондона главный редактор регулярно получает сообщения не от кого-нибудь, но от давнего амундсеновского соратника Кристиана Преструда, работающего в миссии. Фрамхеймский лейтенант считает планы британцев «довольно слабо обоснованной аферой». С другой стороны, как пишет «Тиденс тейн»: «Как знать, кому в этой игре улыбнется капризная г-жа Удача».
Всего через несколько часов «Фарм» и «Хобби» настигает непогода — сильная волна, скверная видимость. Скоро они теряют друг друга из виду. Амундсен и Элсуорт, находящиеся на борту военного транспорта, очень тревожатся о судьбе «Хобби». Выдержит ли крепеж палубного груза или аэропланы уже в морской пучине? Связи с «Хобби» нет, а 11 апреля во второй половине дня, недалеко от острова Медвежьего, «Фарм» неожиданно принимает по радио еще одну, не менее зловещую депешу.
Кисс оперировали по поводу аппендицита. Депеша подписана общим английским знакомым. Руал Амундсен тотчас телеграфирует на родину, Густаву: «Как там К.? Сообщи незамедлительно». Внезапно все оказывается под вопросом. «Хобби» с аэропланами неведомо где в снежной буре. Но разве это сейчас важно? «У меня лишь одна мольба, одно горячее желание — чтобы Господь простер Свою длань над моей девочкой и сберег ее для меня». Без Кисс никакие крылья не донесут его до полюса. Она — основа всего.
13 апреля «Фарм» вошел в бухту Кингсбей на Шпицбергене, примерно под 79° северной широты. Ни о «Хобби», ни о Кисс вестей нет. «Я пока не получил от Густава ответа на свою телеграмму и очень тревожусь, — пишет Руал Амундсен в дневнике. — Сейчас поднимусь в радиорубку и пошлю еще одну депешу. Ты ведь знаешь, ты — все, что у меня есть. Знаешь, что я люблю тебя и обожаю. Знаешь, что жить без тебя — даже если иначе нельзя — совершенно невыносимо».
Следующим вечером Руал Амундсен, погруженный в невеселые мысли, стоит на палубе «Фарма», как вдруг к нему подходит какой-то лейтенант, протягивает бинокль. Позже полярник записывает в дневнике: «Я взял бинокль — и действительно: из льдов вышла "Хобби", большая, тяжелая, с палубным грузом. Вздох облегчения, и меня захлестнула горячая благодарность — горячая благодарность к смелым, дельным парням, горячая благодарность к Нему, чья рука действует везде и всюду». Тотчас поднимается суматоха. И крик «"Хобби" на подходе!» сменяется громовым «ура!», меж тем как шхуна скользит к ледовой кромке бухты.
Ликование продолжается всю ночь напролет. Но только 15 апреля, во второй половине дня, Начальник получает самое важное сообщение из Осло: «Телеграмма Англии. Все хорошо». В дневнике он снова благодарит Господа. «Наконец-то я могу перевести дух».
Несколько суматошных весенних недель маленький горняцкий поселок Ню-Олесунн жил под знаком полярной экспедиции. Почти как во Фрамхейме пятнадцать лет назад. Хотя их разделял целый мир, и не только буквально. Произошел скачок — от лыж и собак в моторизованную эпоху. Темп — определяющая черта новой реальности. Чтобы все подготовить, зимовки не понадобится. Еще до 2 мая аэропланы будут собраны — и можно лететь.
Каждый день Руал Амундсен ходил на станцию беспроволочного телеграфа в Ню-Олесунне и сверял свои часы с сигналом точного времени парижской Эйфелевой башни. Но если часы всегда шли правильно, то сам он мало-помалу становился неподвластен времени. В нем живет тот же неугомонный дух, что и в Лейфе Эрикссоне[140], Колумбе, Васко да Гаме, адмирале Франклине. Последний из великих первопроходцев, он был духовным лидером экспедиции.
В практической работе Руал Амундсен уже не являлся движущей силой, как некогда во Фрамхейме. С самых первых дней в Марина-ди-Пиза Рисер-Ларсен тесно сотрудничал с директором «Дорнье-Валь». Сообща с коллективом механиков они теперь завершали долгий технический процесс. Все зависело от конструкции аэропланов и от исполнения. Полярник понимал, что это не его стихия. Равно как и метеорология, которая назначит время старта. Даже с аэронавигацией старый лыжник был знаком плоховато.
Поскольку во время перелета он и Элсуорт будут выполнять функции штурманов-навигаторов, лейтенантам Рисер-Ларсену и Дитриксону любой ценой пришлось выделить несколько часов на обучение своих начальников. На всякий случай (вдруг самолеты потерпят крушение) американцу требовалось еще попрактиковаться в ходьбе на лыжах. Наконец-то и Начальник мог кой-чему научить.
Десять градусов мороза, дни ясные, солнце не заходит круглые сутки. Вокруг маленькой кучки деревянных домишек тянутся к небу белые ледяные зубцы. Времени у полярника хватало, и он проложил свою лыжню вокруг этого фантастического частокола, который парил где-то между шумом цивилизации и абсолютным безмолвием. «Мои мысли всегда, все время с тобой», — бисерным почерком пишет он в черной тетрадке дневника, обращаясь к Кисс.
Пришла пора испытать двигатели. Компания «Роллс-Ройс» прислала сюда своего механика. Мировая пресса с огромным интересом следит за мельчайшими событиями. «У одного замерз карбюратор! — записывает Начальник. — Я всегда питал и питаю недоверие к моторам на морозе». Он не забыл знаменитые мотосани капитана Скотта.
В общей сложности два гидроплана были оснащены четырьмя двигателями. Это давало им четыре шанса. Инженер Андрэ, пионер полярного воздухоплавания, имел всего один шанс, заявил некогда в интервью Руал Амундсен, «его вполне могло унести сильным штормом». Один шанс — достаточная причина для одной попытки. Полярник все больше восхищается шведским инженером. Сперва он преклонялся перед Франклином — за его мученичество, потом перед Нансеном — за его мастерство, теперь перед Андрэ — за что? Всем троим не откажешь в мужестве и отваге. Но инженеру вдобавок свойствен фатализм, совершенно чуждый Нансену. Саломон Август Андрэ вовсе не искал мученичества, не искал героических страданий в борьбе за победу; он вручил себя произволу стихий, доверился Господу. Полет воздушного шара «Орел» имел и религиозный аспект. Он мог завершиться благополучно, только если бы Господь направлял инженера всемогущей дланью своих ветров.
Руал Амундсен намеревался стартовать с острова Датского, с того же места, откуда «Орел» двадцать восемь лет назад отправился в свой многообещающий полет к Северному полюсу. С тех пор его никто не видел.
В один из последних апрельских дней Руал Амундсен собирает Элсуорта и пилотов — Рисер-Ларсена и Дитриксона — на важное совещание. Происходит оно в не слишком роскошном жилище директора угольной компании, где Амундсен квартирует вместе со своим старым другом Фрицем Г. Цапфе, заведующим матчастью экспедиции. Начальник объявляет собравшимся, что не отказался от плана лететь до самой Аляски. Наоборот, он думает совершить этот перелет на одном гидроплане, тогда как второй по достижении полюса развернется и полетит обратно.
Само собой, на Аляску полетит Амундсен, а Элсуорт вернется на Шпицберген. Начальник знал, что может рассчитывать на своего прежнего старшего пилота Омдала как механика, но, кроме того, он зависит от поддержки одного из двух теперешних пилотов. Дневник: «Мое предложение встретило полный отпор со стороны Р.-Л., а частью и со стороны Д. В результате мне пришлось отказаться от этой идеи».
Свои возражения лейтенант авиации аргументировал простыми расчетами таких величин, как расстояния и запасы топлива, но, разумеется, и тем, что пересмотр целей перелета противоречит всем имеющимся договоренностям и не в последнюю очередь соглашениям с административным руководством в Обществе воздухоплавания.
Руал Амундсен замышлял новую Мадейру. Хотел еще раз преподнести миру сюрприз, обвести всех вокруг пальца. Но это оказалось невозможно как минимум по двум причинам: во-первых, фактически руководил экспедицией не он, а его заместитель, которому он был вынужден уступить. Во-вторых, он не обеспечил себе тылы. Не имел на родине Леона, готового претворить в жизнь новый план. Он пожертвовал не только оперативным и профессиональным руководством, но и административным контролем над деятельностью экспедиции. Незаметно для себя превратился из самодержца в конституционного монарха.
Он вынужден капитулировать, правда не без риторического заявления напоследок: «Как часто я спрашиваю себя: куда подевалась отвага молодежи? Если у них нет абсолютно надежного плана, они тотчас идут на попятную. Конечно, до поры до времени мне придется уступить — один я лететь не могу. Однако ж когда мы вернемся с полюса, я опять поставлю этот вопрос. Если они и тогда не согласятся, телеграфирую в Общество воздухоплавания».
В этих строчках сквозит превосходство седеющего героя над людьми завтрашнего дня. Это больше чем надменная поза. Ему наверняка вспомнилась «Бельгика», когда он сам, двадцатипятилетний старпом, не задумываясь, с готовностью последовал за командиром корабля в неведомую антарктическую зиму. Он еще не шагнул в эпоху аэропланов, где последствия дерзости приобрели куда более серьезный характер. Как всегда, полярник заканчивает эту вечернюю запись приветом Кисс: «Благослови тебя Господь, девочка моя. Доброй ночи. Куда подевались мужчины?»
2 мая, в тот день, когда самолеты должны быть готовы к старту, полярник, обращаясь к лондонской подруге, как бы подводит внутренний итог: «Ты ведь понимаешь меня, понимаешь, как мне плохо. Пройдет ли это когда-нибудь? Сперва слетаю на полюс и обратно, а там будет видно. Одно очень меня утешает и позволяет забыть обо всем прочем: ты здорова! Милая Кисс, ты знаешь, я всем сердцем люблю тебя, знаешь, что работаю я лишь ради одного — чтобы добиться тебя! Помоги тебе (и мне) Господь».
Для Руала Амундсена было бы вполне естественно дать самолетам давние имена — «Кристина» и «Элизабет». Однако, по-видимому, экспедиция привлекала слишком большое внимание и о церемонии «крещения» на Шпицбергене наверняка узнает весь мир. Поэтому для общественности самолеты остаются безымянными. Довольствуются заводскими регистрационными номерами — N-24 и N-25. Только в душе полярник давным-давно наделил их именами.
3 мая Начальник отмечает, что получена телеграмма от премьер-министра Мувинкеля, которой правительство уполномочивает его от имени Его величества короля Норвегии принять во владение новые земли[141]. Но ждал он не этой депеши: «Получи я хоть самый коротенький телегр. привет от тебя, все было бы в наилучшем порядке!»
Через два дня «Фарм» и «Хобби» отправляются на север, чтобы подыскать на острове Датском подходящее место для старта. По-прежнему холодно и по-прежнему проблемы с моторами. «Думаю, эти трудности полезны, — резюмирует Начальник. — Можно многому научиться». Совершая ежедневные лыжные прогулки по льду бухты, он наткнулся на тюлениху с новорожденным детенышем. И пока механики и пилоты ковыряются с техникой, в одиночку или вместе с Элсуортом регулярно ходит взглянуть на белька — скоро ли тот сможет плавать.
Начинают поступать прощальные депеши, официальные и частные, от Гаде, от Густава, который взял себе псевдоним Хьельсен, даже от молодежи — Альфреда и Пито. Готовят к отправке последнюю почту на юг. «Написал тебе, как обычно. Мечтаю о почте с юга. Есть ли там словечко от тебя? Увы, нет. Ты совсем меня забыла?»
Суда возвращаются с давней базы Андрэ в бухте Вирго, результаты рекогносцировки неутешительны. На острове Датском условия для старта отсутствуют. Значит, надо стартовать из Кингсбея. Температура воздуха мало-помалу повышается, и моторы работают как часы. Теперь дело за метеорологами, которые определят исторический момент, учитывая условия видимости, направления ветра и температуру воздуха. Начальнику остается только ждать — «это мой последний шанс». Уже пришло телеграфное сообщение, что молодой Алгарссон отказался от своей полярной авантюры. «Нам это на руку, можно обойтись без спешки».
В Норвегии многие думают, что перелет начнется 17 мая[142]. Не знают они, как полярник ценит национальные праздники. В Ню-Олесунне устраивают «олимпийские игры» с бегом в мешках и подушечной войной на льду. 18-го синоптики сообщают, что в скором времени можно будет стартовать.
Аэропланы выводят на лед бухты, на стартовую позицию. Бензобаки залиты доверху. Проходят еще три нервозных дня.
Полярник не получил той телеграммы, которой так ждал. А ведь он поддерживал связь круглые сутки: «День и ночь — непрерывно — к тебе шли мои послания, и мне кажется, беспроволочный телеграф функционировал превосходно».
Дневник от 19 мая: «Завтра в 3 часа дня наши большие птицы взлетят и возьмут курс на север. Я знаю и чувствую, что все нервничают, но в остальном дела обстоят хорошо. Мы отправляемся в полет так же спокойно, как на завтрак. Лично я испытал подъем оттого, что мы полетим. Злые языки теперь умолкнут… Я снова прощаюсь с тобой, моя самая любимая на свете. Если пошлешь мне мысль, пусть она будет такая же, как в давние времена».
Но и в этот день старт отложили. Метеорологи не вполне уверены. «Труднее всего угомонить журналистов. Ведь они так и рвутся сообщить о нашем отлете, а мы не хотим давать никакой информации, пока не будет полной ясности со стартом». Но погода наконец налаживается.
21 мая 1925 года Руал Амундсен завершает черную тетрадь дневника: «В 3 часа взлетаем. Ну, не поминай лихом и не забывай, что твой мальчуган до последнего вздоха всей душой любил тебя. Передай привет твоим замечательным сыновьям. Я знаю, они всегда будут для тебя большой радостью!
Прощай, мой друг!
Руал».
Такими словами Руал Амундсен попрощался с Кисс Беннетт.
Было это в День Вознесения Господня.