Глава 39 БЛАГОДАРЯ МУССОЛИНИ

Глава 39

БЛАГОДАРЯ МУССОЛИНИ

Занавес поднимается под звуки «Норвежской рапсодии»[151]. На сцену, украшенную только норвежским флагом, выходит Руал Амундсен, обветренный, стройный, прямой. 14 августа 1925 года. Мировая премьера нового доклада полярника. Всего неделей раньше он закончил свою последнюю книгу (22 тысячи слов). Но это его главная стихия — театр.

Публика на премьере — в парадных туалетах. В первом ряду, в окружении дипкорпуса, сидит министр барон Ведель-Ярлсберг, один из инициаторов Шпицбергенского трактата[152]. Весь остальной зал — сплошь высокопоставленные персоны, норвежские и зарубежные. Нынешний и будущий премьер-министры тоже здесь. Мадам Эрио, как отметили собравшиеся, еще не покинула норвежские воды. Перед самым поднятием занавеса монаршее семейство тоже заняло места в своей ложе.

На часах половина шестого. Мы в Национальном театре, в столице Норвегии. Из газет публике известно, что предстоит сегодня вечером. Но диапозитивы только-только получены из лаборатории, а сюжет драмы до того удивителен, что всем хочется услышать подтверждение из собственных уст автора. Руал Амундсен вновь готов сыграть свою единственную роль — роль вернувшегося домой полярника, человека, раскрывающего тайны мира, извлекающего из мрака новые картины.

Репортер «Дагбладет» констатирует наутро, что полярник «читал свой доклад совершенно свободно, спокойным, громким голосом». И отмечает, что, хотя обычно научные мероприятия проводятся в актовом зале университета, для вчерашнего представления как нельзя лучше подходил именно Национальный театр. «С времен Ибсена и Бьёрнсона никто не будоражил воображение норвежцев так, как Амундсен. Его подвиг прямо воздействует на нашу фантазию. Мы все нуждаемся в побудительном импульсе, и Руал Амундсен сумел дать его нам. Его могучая энергия, тяга к дальним странствиям, мечты и устремления заставили нас сопережить этот подвиг». Даже самая капризная примадонна осталась бы довольна таким отзывом.

Роналд Хантфорд — биограф Амундсена и Скотта — писал, что Амундсен «обладал подлинно артистическим чутьем». Меткое наблюдение, раскрывающее самую суть его натуры. Руал Амундсен — полярный исследователь артистического склада. И не потому, что, подобно Фритьофу Нансену или Юлиусу фон Пайеру[153], был наделен художественными талантами. На фоне высоких тиражей и тех материалов, какими он мог пользоваться, все им написанное весьма далеко от того, что называют большой литературой, и даже скупые наброски описательного характера достаточно ясно говорят об отсутствии у него художественного таланта. Творческие его способности отличались однобокостью и были непосредственно связаны с деяниями как таковыми.

Сам о том не подозревая, Руал Амундсен находился на пике своей карьеры. Северный полюс он не покорил, но завладел умами и чувствами людей. По сравнению с этим полет над Ледовитым океаном окажется не более чем заурядным рейсом.

Ни одно внешнее событие не могло, однако, воспрепятствовать внутреннему распаду, в котором полярник увязал все глубже и глубже. Он порвал с двумя самыми близкими людьми — сначала с Леоном, жестоко и решительно, затем с Кисс, исподволь и по-рыцарски.

Леон Амундсен был совершенно необходимым амортизатором между опрометчивым полярником и сложным окружающим миром. Отношения с Кисс Беннетт, во многом иллюзорные, тем не менее служили Руалу Амундсену внутренней опорой, путеводной звездой. И Леон, и Кисс — вполне самостоятельные личности, имевшие твердую почву под ногами. Полярник же будет искать исключительно таких, кто готов подчиняться.

Великий поэт Национального театра Хенрик Ибсен завершил свой творческий путь «драматическим эпилогом» — пьесой «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Это название вполне под стать и нынешнему докладу полярника. Но эпилог его собственной жизни поневоле черпал мудрость из более ранней драмы соотечественника — «Враг народа». Действие там завершается «великим открытием» — главный герой, д-р Стокман, делает столь же гордый, сколь и ошибочный вывод: «…самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок!»[154]

Совершенно неожиданно Руал Амундсен вновь предстает перед миром как удачливый эстрадный артист с огромными сборами. Но поскольку экономика перелета юридически отделена от его личных дел, он по-прежнему банкрот. Хотя имущественный спор с Леоном вступил в следующую фазу, перешел из суда по делам о банкротстве в суд средней инстанции, полярник живет в Ураниенборге только благодаря любезности конкурсного управляющего. Проявляя такое радушие, управляющий Руде тем не менее вынужден отметить в своем отчете, что отношения с Руалом Амундсеном «временами» были крайне напряженными. «Быть одновременно национальным героем и банкротом — трудное положение, осложняющее ситуацию и для конкурсного управляющего». Когда адвокат указывает, что конкурсное управление обязано изъять и возможные личные доходы полярника от экспедиции, Амундсен «отчаянно защищается». Беднягу Лейфа С. Руде, искреннего почитателя полярника, ни много ни мало обвиняют в том, что он якобы хотел превратить великого сына нации в «недееспособного, беспомощного человека».

За два дня до премьеры в Национальном театре поступило сообщение, что «Мод» освободилась от ледового плена у берегов Сибири[155]. К полюсу шхуна капитана Вистинга не пошла, направилась в Ном, исключительно в обеспечение платежеспособности банкрота. Для кредиторов тоже забрезжил свет.

22 августа Руал Амундсен и Ялмар Рисер-Ларсен выезжают в Италию. Возможно, полярник и подумывал подняться на борт инкогнито, но даже при фальшивой бороде и роговых очках трудновато соблюсти анонимность в обществе героя-летчика, да еще такого великана. Итак, они намерены посетить с кратким визитом Вечный город и вовсе не отрицают, что примериваются к дирижаблю. Мысленно оба уже причаливают у северного побережья Аляски. Наконец-то планируют реальное путешествие, которое станет последней великой открывательской экспедицией.

«Благодаря большому интересу Муссолини к нашему замыслу дело с легкостью уладилось, причем на замечательных условиях», — подытоживает Руал Амундсен римские переговоры в позднейшем отчете. Все упростилось, поскольку Бенито Муссолини, вырабатываясь в диктатора, занял и весьма привлекательный пост министра авиации. 1 сентября 1925 года контракт о передаче дирижабля был подписан двумя достойными мужами — долговязым ледовым Наполеоном и невысоким римлянином; все в порядке, все готово для нормального сотрудничества между единомышленниками.

В прекрасном расположении духа полярник и старший лейтенант отправляются в заслуженную поездку по живописным окрестностям Рима. Рисер-Ларсен располагается на заднем сиденье, Амундсен — впереди, рядом с водителем. За рулем в этот солнечный летний день сидит человек, который через девять месяцев поведет над Ледовитым океаном норвежский дирижабль, — Умберто Нобиле. Если не считать отсутствующего Элсуорта, в автомобиле полковника собралось все руководство экспедиции. Здесь, на загородном шоссе, разыгрывается вводный этап будущего трансарктического перелета.

Этим километрам посвящено больше двух страниц автобиографии великого путешественника. Главный момент — высокая скорость на поворотах. Редко когда двум норвежцам, немало повидавшим на своем веку, доводилось так явственно ощущать дыхание смерти, как в поездке на нобилевском «фиате». Полярник посчитал ситуацию не только опасной для жизни, но и чрезвычайно тревожной: «Все его поведение во время этой поездки указывало на крайнюю степень нервозности, эксцентричности и отсутствие уравновешенности».

Лишь полвека спустя шофера привлекли к ответу за то, что он сам полагал «совершенно нормальным» вождением. Девяностолетний конструктор дирижаблей твердит, что водительские права у него с 1910 года и в дорожную аварию он попал один-единственный раз, да и то в тумане. «Амундсен заметил, что я прибавлял скорость, по причине центробежного эффекта, но не обратил внимания, что перед тем я постепенно ее сбрасывал», — деловито аргументирует Нобиле. Даже цель поездки они понимали по-разному: Амундсен хотел попасть в курортное местечко Остия, Нобиле — в приморский Анцио. Полувековые споры, по сути, позволяют сделать один вывод: эти двое, сидя рядом в «фиате», находились в разных вселенных.

После пробной поездки по загородному шоссе перелет не отложили, но вояж, во время которого полковник занимал водительское место, Начальник — пост наблюдателя, а герой-летчик был отправлен на заднее сиденье, во многом предвосхитил особенности будущей экспедиции.

9 сентября в Осло на общем собрании Норвежского общества воздухоплавания оглашают договор с итальянцами. К удовлетворению присутствующих, сообщается, что дирижабль N-1 в экспедиции будет носить самое гордое из всех имен — «Норвегия». Выступает перед собранием старший лейтенант Рисер-Ларсен. Бессмертный полярник неожиданно захворал. Успокаивая публику, он заявляет прессе, «что его болезнь — всего лишь легкое недомогание».

В тот день, когда газеты публикуют новые планы, Руал Амундсен садится за письменный стол и набрасывает короткое письмо Беньямину Футту: «Уважаемый г-н посол! К большому сожалению, вынужден сообщить Вам, что не смогу выполнить нашу договоренность и приехать в Лондон. По причине недомогания (не слишком серьезного свойства) врач рекомендовал мне полный покой, впредь до самого отъезда в Америку в октябре».

По возвращении со Шпицбергена Амундсен принял приглашение посетить Лондон. Норвежская колония хотела воздать почести легендарному соотечественнику, как после Северо-Западного прохода и Южного полюса. Был шанс повторить беспримерное празднество 16 ноября 1912 года в гостинице «Сесил». Именно там, именно тогда он познакомился с прекрасной дамой в красном.

С того памятного дня полярник не упускал случая посетить британскую столицу.

Уже месяц минул с тех пор, как он послал Кисс решающую депешу. За это время он прочитал в Национальном театре свой премьерный доклад и подписал в Риме контракт на дирижабль — на воздушный корабль, который доставит его к конечной цели мечтаний. Обстоятельства изменились. Решение созрело. Прежде именно на Кисс нападали всяческие хвори, стоило полярнику постучать в дверь. Теперь же он сам готов поступиться европейскими почестями, из-за желудочного недомогания. Иными словами, чтобы избежать лондонского повтора. Руал Амундсен вправду распрощался с Кисс Беннетт.

Разумеется, полярнику пришлось взять свой отказ назад. Ни в Англии, ни в иных местах такое не приемлют. Крепкий полярник не рвет контракты на десятки тысяч, не отказывается от докладов, банкетов, встреч с главами государств в целом ряде столиц потому только, что в один октябрьский день чувствует «легкое недомогание».

Хочешь не хочешь, пришлось ехать, вместе с неразлучным заместителем. И вскоре газеты уже сообщали о восторженном приеме в разных городах. Подвиг Руала Амундсена стал одним из немногих свершений, которые могли объединить в общем восторге растревоженную Европу середины 20-х годов. Это была экзистенциальная драма, успокоительно далекая от новых политических структур Старого Света. Среди высокопоставленной публики в Копенгагене сидят и представитель нового Советского государства, и изгнанница — вдовствующая российская императрица. Рассказ о героической борьбе участников перелета и о чудесном воскресении захватывает всех собравшихся.

После доклада в датской столице на шею полярнику надевают лавровый венок. И тотчас, как сообщали газеты, из переполненного зала совершенно спонтанно слышатся возгласы: «"Рисер-Ларсен! Летчика на сцену!" — после чего великан Рисер-Ларсен поднялся на ораторскую трибуну и принял свою долю оваций». Публика, не лишенная интуиции, догадывается, кто был истинным героем этой драмы. Даже с лавровым венком на шее седовласый погонщик собак рисковал оказаться в тени авиатора.

В семь утра, когда они прибывают в Прагу, столицу независимой Чехословакии, железнодорожный вокзал полон народа. В бывшей имперской столице Вене восторг ничуть не меньше. Весь город на ногах, и полярник, кажется, чувствует себя бодрее, чем когда-либо. Одной из газет он заявляет, что нисколько не устал. «Мчаться из одного города в другой, этот темп — моя стихия».

Только в Берлине — столице отечества механика Фойхта и президента Гинденбурга[156] — прием был неоднозначный. Из-за своих антигерманских выступлений во время мировой войны Амундсен утратил популярность в определенных кругах немецкого общества.

Во время доклада, состоявшегося 17 сентября в Опере Кролля, в переполненном зале было довольно много полиции, чтобы загодя пресечь любые попытки помешать выступлению. На улице у входа раздавали националистические листовки и устроили демонстрацию, но в остальном обошлось без скандалов. Лишь в гостиничном номере полярник непосредственно столкнулся со своими противниками, когда некий кайзеровский майор-монархист ворвался к нему, решив наставить на путь истинный. Заглаживая неприятное впечатление, министр иностранных дел Густав Штреземан произнес на посольском обеде в отеле «Адлон» красивую витиеватую речь в честь высокого гостя.

Но именно Ялмару Рисер-Ларсену выпадет к концу осени совершить лекционное турне по ряду городов Германии. «Пока что залы заполнялись едва наполовину и говорить было трудновато, в частности по причине довольно гулкого эха, — докладывает он на родину, в Общество воздухоплавания. — Против моих выступлений ведется широкомасштабная пропагандистская кампания. Злобствуют на А. из-за истории с награждением и на нас обоих — за то, что мы полетим на итальянском дирижабле, а не на немецком».

В будущей экспедиции Амундсена видели соперницу запланированной международной экспедиции под началом Фритьофа Нансена. Д-р Хуго Эккенер, немец, который годом раньше первым совершил на дирижабле перелет через Атлантику, строил сейчас огромный аппарат[157] для этого научного предприятия.

И д-р Эккенер, и д-р Нансен хотели привлечь Руала Амундсена к участию в Международном обществе арктических исследований. Но подобные научные структуры чужды натурам такого склада, как Амундсен. После неоднократных обращений он лишь осенью 1926 года все же даст Фритьофу Нансену окончательный ответ, который весьма обескуражил стареющего лауреата премии мира: «Причина совсем простая: во время прошлогоднего лекционного турне меня вышвырнули из Германии, и потому я не желаю иметь никаких дел ни с этой нацией, ни с чем-либо хотя бы и отдаленно с нею связанным»[158].

Минуло десять лет с тех пор, как полярник порвал с германским кайзером. И вот второй разрыв — со всей нацией. Первый конфликт имел вполне конкретные основания — нападения германских подводных лодок на норвежские суда; второй был вызван несколькими листовками и вторжением монархиста-майора в его гостиничный номер. Из Германии полярника никто не вышвыривал; напротив, его чествовали ведущие политические деятели республики.

Официальная Германия сделала все, чтобы вокруг полярника все было спокойно и достойно.

Разрыв с Веймарской республикой являет нам модель поведения и восприятие действительности, какими будут ознаменованы последние годы жизни Амундсена.

26 сентября 1925 года после полудня Руал Амундсен прибывает на лондонский вокзал Виктория. Прибывает поездом из Парижа вместе с героем-летчиком и его женой. Это последний его визит в столицу империи. И недолгий.

Тем же вечером в отеле «Сесил» устраивают банкет. Сто шестьдесят человек при полном параде чествуют двух своих соотечественников. Посол Фугт обращается к полярнику с речью; в ответной речи тот переадресовывает слова благодарности своим людям. Присутствует здесь и участник перехода к Южному полюсу Кристиан Преструд, неизменно связанный с посольством в Лондоне. Согласно газетному отчету, он «восторженно говорил о своем давнем начальнике Амундсене и произнес тост за его товарищей». После обеда праздник продолжился в Норвежском клубе, где полярника посвятили в рыцари клубного ордена «Норвежский медведь».

Предположительно именно тогда новопроизведенный рыцарь в последний раз повидал свою богиню. Контакт сохраняется, и чрезвычайно дружелюбный, но в Лондон он больше не приезжает. Проходит несколько суматошных дней, и 30 сентября полярник поднимается на борт трансатлантического парохода. В Европе он оставляет двух своих лейтенантов. Рисер-Ларсен отправится в турне по континенту; Дитриксон — по северным странам и Британским островам.

А пока норвежцы колесят по свету, полковник Нобиле занимается дирижаблем «Норвегия».