Глава XXVIII. На волю!
Глава XXVIII. На волю!
В июне 1943 года обитателей лагеря разбили на две группы. В одну отобрали людей поздоровее, в другую — больных. Нас разлучили: Павла Данчука и братьев Николая и Алексея Дорошевых взяли в группу здоровых. Леонид Максименко, Владимир Кисленко и я попали в другую. Вид у нас был действительно неказистый — кожа да кости. В шутку нас называли «дезертирами от Трех труб». Таких набралось сотни четыре. Однажды ночью нам приказали собрать пожитки и погнали на станцию. Погрузили в товарные вагоны — без нар, без соломы. Накрепко заперли двери. Леня Максименко, Володя Кисленко и я постарались попасть в один вагон.
Уже несколько часов шел поезд. В переполненном вагоне духота, жара, дышать нечем. Стонут, бредят больные. А мы снова за свое — разрабатываем новый план побега. Теперь он нам кажется легче. Вот выедем из Крыма…
Утром Максименко предложил навести порядок в вагоне (его единодушно избрали старшим). Сгребли в угол мусор, уложили получше больных. И тут обнаружили, что трое узников за ночь скончались. Их снесли в одно место. На какой–то небольшой станции поезд остановился. Мы начали стучать в дверь. Подошел конвоир. Говорим ему, что у нас трое товарищей умерло. надо их похоронить. Потребовали напоить людей, дать в вагон парашу.
Гитлеровец, говоривший довольно сносно по–русски, с ухмылкой ответил:
— Не беспокойтесь, скоро все подохнете. Поэтому можете немного и потерпеть.
И ушел. Все поняли, что везут нас на убой. Приуныли. Володя Кисленко предложил:
— Знаете что, друзья, давайте–ка затянем прощальную с Крымом, с морем.
И полилась песня.
«Раскинулось море широко…» — пели узники. Все громче и громче звенела песня. С нею будто и горе забылось…
На второй день поезд миновал Перекоп. Вот и Украина. К прихваченному решеткой окну тянутся пленные. Максименко и Кисленко начали потихоньку заговаривать с другими узниками о побеге. Многие соглашались, но кое–кто уныло качал головой.
— Будь что будет. Куда уж нам бежать, и километра не пройдем — от ветра попадаем. Очухаться немного надо, поправиться.
— Ну и жди, когда фашисты зачухают тебя на тот свет.
На каком–то полустанке вагон открыли. Мы вынесли уже начавшие разлагаться трупы, похоронили их у самого полотна. Нам разрешили принести воду, дали немного еды. По дороге за водой мы с Максименко подобрали большой железный костыль — авось пригодится.
А поезд опять катил вперед. Вот уже и Белоруссия.
Снова станция. От вагона к вагону идет старичок с масленкой, смазывает буксы. Приблизился к нашему вагону. Спрашиваю его полушепотом:
— Отец, какая это станция?
— Житковичи, сынок.
— Отец, — снова я ему, — ты сам видишь, кто мы, что за люди. Скажи, далеко в этих местах партизаны?
Старик глянул вправо–влево и тихо ответил:
— Партизаны здесь кругом. Бегите. Немцы боятся даже ступить в лес. Если здесь не уйдете, конец вам: в лагерь смерти везут вас. Сегодня уже несколько таких эшелонов прошло.
Подбежал немец, обеспокоенный, что старик долго задержался у вагона. Старик пошел дальше.
Поезд тронулся. У меня бешено бьется сердце. Сейчас или никогда! Но как? Пол ломать — дело долгое, да и оставшихся товарищей под расправу подведем: почему молчали? Надо попробовать выброситься в окно. Это, конечно, опасно — покалечиться можно. Но другого выхода нет.
Выглядываю в окно. Уже темно. Кругом лес.
И вот как будто машинист подслушал наши мысли. Состав замедляет ход. Я костылем срываю решетку.
— Смотрите, — говорю Володе, — видите два больших дерева? Сбор под ними. Ну, давай!
Друзья подсадили меня, я протискиваюсь в окошко, мгновение вишу на руках, — и, оттолкнувшись, лечу под насыпь. При падении сильно ушиб плечо и голову. Но ничего, быстро оправился. Вслед за мной выбрасываются Максименко и Кисленко, ползут к лесу. Охрана заметила нас и открыла огонь. Нельзя терять ни секунды. Мы вскакиваем и бежим.
Оборачиваюсь. Поезд не останавливается, хотя и идет очень медленно. Вокруг нас жужжат пули. В небо взлетели осветительные ракеты. Вижу, еще кто–то спрыгнул. Вдруг Володя упал.
— Что с тобой?
— Не знаю, кажется, сломал ногу.
Осматриваем его. Нет, не перелом. Пуля попала.
Перетягиваем ему ногу жгутом — пригодилась залежавшаяся в кармане бечевка. До леса рукой подать. Тащим Володю волоком.
Он не стонет, твердит только:
— Братишки, не бросайте!
Прикрикиваю на него:
— Не хнычь! Сами умрем, а тебя в беде не оставим. Закон флота!
Поезд так и не остановился. Стрельба стихла. Смотрим: бегут к нам два человека. Бросаемся на землю. Погоня? Колотится сердце. Что же делать? Бежать? Но это значит бросить товарища. Нет, будь что будет. Шаги совсем близко. Один из бежавших зацепился за куст, упал. Вскрикнул:
— Подожди минутку, что–то у меня с ногой. Ребята где–то здесь недалеко. Условились ведь у двух сосен…
Облегченно перевожу дух. Кричу, как одержимый:
— Товарищи, здесь мы! Сюда давай!
И вот мы вместе. На воле, друзья, на воле! Впереди темнеет могучий лес — наше спасение!
Новые друзья наши — Михаил Дутченко, морской пехотинец, и Иван Балашов, армеец.
— Когда по вас открыли огонь, — рассказывает Балашов, — в вагоне поднялась давка, все лезут к окну, мешают друг другу. Великану Дутченко даже пришлось кулаками поработать, чтобы пробить дорогу. Он сначала вытолкнул меня и еще одного товарища, а потом и сам выпрыгнул.
— Кто–то еще за ногу меня схватил, — смеется матрос — Пришлось половину флотского клеша в вагоне оставить.
Действительно, он сейчас щеголяет без одной штанины.
— А потом мы бежали под огнем. Впереди меня товарищ упал. Я наткнулся на него, посмотрел, а он мертвый.
Володя Кисленко застонал. Заболтавшись, забыли мы о нем. Я говорю ребятам:
— Вот что, товарищи. Мы люди военные и знаем, что значит дисциплина. Нужно выбрать командира. Слово его будет законом для каждого. Только тогда мы сумеем что–нибудь сделать.
Командиром по предложению Леонида Максименко избрали меня, видно, потому, что я и в лагере среди друзей считался старшим. Максименко стал моим помощником.
Первое, что сделали, сняли жгут и, пока не совсем стемнело, осмотрели рану Кисленко. К счастью, она не столь уж опасна: пуля прошла ниже коленной чашечки, не задев кость. Но Володя потерял много крови и был очень слаб. Максименко сорвал листья подорожника и положил их на рану. Миша Дутченко снял нижнюю рубаху и разорвал ее на бинты. Перевязали ногу как смогли. Пока сойдет.
Затем решили найти убитого товарища и похоронить его. Я еще не терял надежды, что он, возможно, жив, просто Миша Дутченко впопыхах не разглядел. Искали минут двадцать. Куда же он подевался? Задерживаться вблизи железной дороги опасно: немцы обязательно ее охраняют, да и с поезда могут начать поиски беглецов. Уже собрались возвращаться, когда Миша Дутченко нашел, кого мы искали. Да, товарищ умер. Переносим его в оказавшийся неподалеку старый окоп. Засыпали землей, сверху положили свежие ветки. Может, позже удастся вернуться сюда и похоронить товарища как следует.
Как ни больно нам, но совесть наша перед товарищем чиста: на растерзание врагу мы его тела не оставили. Обнажив головы, стоим у могилы. Говорю друзьям:
— Даже имени мы его не знаем. Не знаем, кто он и откуда. Но умер он на свободе.
Забрав Володю, направляемся к лесу. Несем его, все время меняясь. Хоть и легкий он, но мы настолько истощены, что каких–нибудь двести метров нам показались огромным расстоянием. В лесу сели отдохнуть. Раненый просит пить. Дутченко пошел в разведку. Быстро возвращается. Мы насторожились: уж не беда ли?
— Я воду нашел, — обрадованно говорит Михаил.
Два товарища, захватив консервные банки, заменявшие нам и котелки и кружки, пошли с ним. Вода была в лунке — скопилась после дождя, — и хотя была настояна на опавших листьях, но показалась очень вкусной. Напоили раненого, напились сами. Решили пока дальше не ходить. Нашли лощинку, устелили ее дно листьями и ветками. Прежде чем укладываться на отдых, распределяю дежурство: по очереди будем нести охрану своего лагеря.
Утром пала сильная роса. Разбудил нас гомон птиц. Как давно мы их не слышали! Уже алела заря. За деревьями прогромыхал поезд. Надо вставать и уходить дальше в лес. Володя Кисленко поднял голову. Говорит, что ему легче.
— Знаете, ребята, мне бы пару костылей, я и сам поковылял бы.
Матросу не хочется утруждать товарищей. Но мы говорим ему, чтобы не нес чепуху. У нас хватит сил дотащить его хоть на край света.