Глава XVII. Новый год
Глава XVII. Новый год
В ночь с 28–го на 29 декабря, после тяжелых боев в районе Мекензиевых гор, бронепоезд вернулся в Инкерман. Здесь нам предстояло пополниться боеприпасами, углем и водой. Экипажу была дана передышка.
Бронированный состав поставили на второй путь под скалой у штольни завода шампанских вин. Обычная наша стоянка находилась в городском тоннеле — там было безопаснее. Но слишком уже надоела тоннельная теснота и сырость. Захотелось хоть одну ночь провести на воздухе.
Все дни второго фашистского наступления на Севастополь железняковцы почти не выходили из брони. На бронеплощадках холодно: казематы не отапливались, все мы изрядно намерзлись. И сейчас все обрадовались возможности провести несколько часов в человеческих условиях.
Из городского тоннеля к бронепоезду подогнали жилые вагоны, поставили их между бронеплощадками и скалой, чтобы уберечь от осколков, если враг начнет обстрел. Членам экипажа, свободным от нарядов, командир приказал отдыхать. Матросы с наслаждением забрались в мягкие чистые постели. А неугомонный лейтенант Зорин, словно и не устал вовсе, обратился к Харченко:
— Товарищ командир, разрешите мне с ребятами на передовую. Попросимся с армейцами в поиск.
Командир сурово сдвинул брови, а глаза его улыбались.
— Нет, товарищ Зорин, — как можно строже ответил он. И уже мягче добавил: — Беспокойная ты душа, я это знаю, но сегодня никуда не пойдешь. Иди возьми на паровозе горячей воды, вымойся как следует, побрейся и выспись.
Борис попробовал было возразить. Но командира поддержал и комиссар.
— Спать, Борис! Пока мы тут возимся с заправкой и ремонтом, ты отдыхай. И не перечь. Раз командир сказал, значит, все!
— Ну что ж, спать так спать, — вздохнул лейтенант.
Вниманием командира и комиссара он, конечно, был тронут, но сердце разведчика все–таки не могло успокоиться.
Я тоже отправился в теплушку. В вагоне жарко натоплено. Первый раз за несколько недель люди помылись, сменили белье, хорошо поужинали и уснули крепким, спокойным сном.
Часа в три ночи раздался сильный взрыв. Качнулся вагон. Еще взрыв, еще. Матросы повскакивали, схватили одежду и, одеваясь на ходу, бросились к бронеплощадкам на свои боевые посты.
Проснувшись от грохота, я не сразу понял, где нахожусь. Кругом сутолока, беготня. Но когда сознание включилось, понял: фашисты начали обстрел. Неужели немецкий корректировщик засек бронепоезд?
Не помня себя, бросился из вагона. Перепрыгивая через воронки, шпалы, столбики, бегу вместе со всеми. Еще издали слышим голос начальника караула: — В комсоставский вагон попало. Там уже сгрудились в темноте краснофлотцы. Комиссар, поднявшись в тамбур, засветил ручной фонарик. Иду вместе с ним. Снаряд попал в крайнее купе. Здесь спали лейтенант Зорин, старшина–сверхсрочник Беремцев и мичман Заринадский. Все трое погибли. Из соседних купе пришли Кочетов, Майоров, Буценко, Молчанов. Тут же и наши девушки. Они еще не пришли в себя после случившегося. Оля смотрела на окружающих широко раскрытыми испуганными глазами. Ей пришлось повидать немало крови, но такой близкой, нелепой смерти она еще не видела.
Долго стояли мы в скорбном молчании возле погибших товарищей. Не верилось, что навсегда ушел от нас Борис Зорин, бесстрашный разведчик, умница и весельчак.
Сколько раз приходилось ему бывать в разведке, под огнем! Со своими ребятами он обшарил весь передний край. Там ни одна пуля не задела. А здесь, в тылу, на тебе…
Три дня назад Борису исполнилось двадцать лет. Его поздравляли товарищи, прочили сто лет жизни, Дядя Миша Силин в честь такого торжества испек большой пирог и поднес имениннику.
Дорого обошлась нам беспечность. Это был горький урок. После этого случая мы уже никогда не отдыхали на открытом месте.
Погибших похоронили неподалеку от входа в Троицкий тоннель. Были речи, был прощальный салют. А потом бронепоезд устремился к вражеским позициям.
Сокрушительными залпами по врагу воздавали железняковцы последние почести боевым товарищам, мстили за их гибель…
Бои под Севастополем принимали все более ожесточенный характер. Гитлеровцы не считались с потерями, стремясь любой ценой выполнить приказ своего бесноватого фюрера и захватить черноморскую твердыню. На станцию Дуванкой один за другим подходили немецкие эшелоны с солдатами, артиллерией и танками. Вновь прибывшие завоеватели, одурманенные пропагандой и шнапсом, с ходу бросались в бой.
Наши разведчики находили у убитых солдат и офицеров хвастливые письма и телеграммы, которые они собирались посылать домой, в Германию.
«Мы подошли совсем близко к Севастополю. Уже видны его дома. К ночи мы будем в городе», — писал один.
«Видел в бинокль Севастополь, завтра, в канун нового года, будем там», — хвастался другой.
— Не кажи гоп, пока не перескочишь, — говорили железняковцы в ответ на подобные письма.
Наш бронепоезд в эти дни действовал на участке 345–й стрелковой дивизии. Это был один из решающих участков обороны. Дивизия должна была во что бы то ни стало удержать Мекензиевы горы. Если бы гитлеровцам удалось прорвать позиции дивизии и выйти к Северной бухте, падение Севастополя было бы неминуемо.
Это отлично понимало и вражеское командование. На рассвете 31 декабря противник обрушил на дивизию огонь сотен орудий и минометов. Вслед за этим началась атака. Я в ту пору, не мог, конечно, видеть всей картины боя и, чтобы дать представление об обстановке на Мекензиевых горах, воспользуюсь воспоминаниями начальника штаба 345–й стрелковой дивизии полковника И. Ф. Хомича:
«Буквально лавина снарядов и мин, больших и малых калибров, налетела на нас, взрыхляя землю, перемешивая черный грунт со снегом. Позиции скоро покрылись воронками, окопы сравнялись с землей, в воздух летело все: камни, колья проволочных заграждений, разбитое оружие, повозки…
В десятом часу утра враг перешел в атаку по всему фронту. Впереди шли танки, за ними тысячи гитлеровцев. Наша артиллерия поставила завесу и заградительные огни, отделив танки от пехоты. Во многих пунктах танки взорвались на минных полях и были подбиты пушками части подполковника Веденеева, но несколько десятков машин пробилось и стало утюжить наши позиции. Немецкая пехота ворвалась в окопы.
В бой мы ввели батальонные, а в двух полках и полковые резервы, однако положения они не восстановили: в центре, на стыке двух полков, образовался глубокий прорыв, оборона рухнула и подалась назад… В этот, один из труднейших, момент памятного дня нас крепко поддержала артиллерия. В направлении станции Мекензиевы горы был введен последний резерв дивизии, из тоннеля вышел бронепоезд с моряками и ударил по врагу, а орудия кораблей Черноморского флота открыли губительный огонь по артиллерии и свежим колоннам противника.
Так мощно прозвучал этот массированный удар, так обрадовала четкость взаимодействия, что все мы ободрились. Не сговариваясь — некогда было, — но всё почувствовали: вот он, близок тот заветный перелом в бою, после которого много еще будет труда и крови, а все–таки ясно, что враг в затруднении, и всякий сколько–нибудь опытный боец отлично это понимает».
С бронепоезда мы видели только небольшой участок фронта. Но это был как раз тот участок, где наши пехотинцы отходили под натиском численно превосходящего врага. Разгоряченные боем гитлеровцы во весь рост шли вдоль железнодорожного полотна, и их густые цепи оказались хорошей мишенью для наших пулеметчиков и артиллеристов. Вражеские солдаты и офицеры заметались в поисках укрытий, а затем кинулись прочь от железной дороги, оставляя на снегу десятки убитых и раненых.
Ободренные мощной поддержкой бронепоезда, наши пехотинцы перешли в контратаку и отбросили немцев на исходные позиции.
После одиннадцати часов гитлеровцы под прикрытием дымовой завесы вновь поднялись в атаку. Она длилась около часа. И снова в самый решающий момент боя бронепоезд «Железняков» ринулся на врага.
«Как ненавидели этот бронепоезд немцы, и сколько добрых, полных благодарности слов говорилось в его адрес нашими бойцами и командирами, — писал впоследствии полковник И. Ф. Хомич. — На бронепоезде работали моряки. Отвага черноморцев давно вошла в поговорки. Бронепоезд и в самом деле налетал на противника и вел огонь с такой стремительной неожиданностью, словно бегал не по рельсам, а прямо по неровной земле полуострова».
В этот последний день 1941 года гитлеровцам не только не удалось продвинуться вперед в направлении Северной стороны, но и пришлось основательно потесниться.
Отбив атаки, 345–я стрелковая дивизия перешла в наступление и отбросила врага за Бельбекскую долину.
Вечером 31 декабря бронепоезд перешел в Троицкий тоннель. И первая весть, которую мы услышали здесь, была о десанте советских войск в Керчи и Феодосии.
Мы с восхищением читали сообщение о мужестве моряков крейсера «Красный Кавказ», который, прорвав цепи заграждения, ворвался в Феодосийскую бухту и огнем своей могучей артиллерии открыл путь десантным судам.
Это было лучшей помощью защитникам Севастополя. Гитлеровцы были захвачены врасплох. Для борьбы с десантом им пришлось перебрасывать войска на восточное побережье полуострова и временно прекратить штурм главной базы флота.
Небольшую передышку получил и экипаж бронепоезда. Командование решило устроить личному составу новогодний вечер с праздничным ужином.
Все привели себя в порядок, почистились и принарядились. Аркадия Каморника нарядили Дедом Морозом. Девушки украсили новогоднюю елку, припасенную на этот случай старшиной группы комендоров Ваней Гуреевым.
Пришли командир и комиссар, поздравили моряков с Новым годом. Комиссар поднял тост за нашу грядущую победу. Вспомнили раненых, находящихся в госпитале. В глубоком молчании почтили память погибших.
Радисты тем временем установили громкоговоритель. Без десяти минут двенадцать раздался голос Михаила Ивановича Калинина. Железняковцы в торжественном молчании слушали новогоднюю речь Председателя Президиума Верховного Совета.
Пришли поздравить нас и наши боевые друзья — морские пехотинцы, армейцы, с которыми мы плечом к плечу воюем на севастопольской земле.
Расходились далеко за полночь. Выйдя из тоннеля, вдыхали полной грудью свежий морозный воздух, которого нам часто недоставало в казематах. Вдали виднелись вспышки зарева, оттуда доносилось уханье орудий, четко отстукивали короткими очередями пулеметы. Мы давно уже привыкли к этому.
Но вот к раскатистому эху канонады прибавляется еще один звук — противный, воющий. И сразу вверх взмывают голубые щупальца прожекторов. В высоком луче, упирающемся в черноту неба, ярко вспыхивает, как светлячок в ночи, небольшая точка. И все щупальца мгновенно протягиваются к ней, скрещиваясь в тугом узле.
И уже где–то в поднебесье возникает ровный гул наших ястребков. Их не видно, но они неумолимо приближаются к освещенной лучами точке. Еще минута, две — и рядом с пучком щупалец вспыхивают россыпи разноцветных пунктиров. Очереди трассирующих пуль повторяются еще и еще раз — и вот светлая точка в перекрестии вспыхивает ярким пламенем и проваливается в бездну ночи. Но лучи вздрагивают и падают, снова и снова скрещиваясь на горящем факеле. Так и провожают его до самой земли. Мощный взрыв сотрясает окрестности, и снова все затихает. Лучи прожекторов еще несколько секунд лениво шарят по небу, но там уже ничего нет, и они гаснут, уступая место морозной темноте.
Спать идти не хочется. Мы бродим вдоль железнодорожного полотна и молча думаем каждый о своем. Впрочем, вряд ли у кого–нибудь есть мысли, не связанные с судьбой города, который мы отстаиваем, с судьбой родных и близких, которых война разбросала по огромной территории, с судьбой всей нашей необъятной страны.
Небо постепенно начинает розоветь, и вот уже все более властно заявляет о себе рассвет.
Наступило утро. Утро нового, 1942 года.
Днем мы пополнили боезапас, заправили паровозы, а ночью вышли в очередной рейс.
Бронепоезд шел бесшумно. Машинисты так вели состав, что даже легкого стука не было слышно. Ни одна искра не вылетела из труб паровозов, а легкий сизый дымок рассеивался, сливаясь с низко нависшими снеговыми тучами.
Командир радовался: вот–вот незаметно подойдем к намеченной позиции. Но внезапный удар не состоялся.
Оставалось пройти каких–нибудь 500 — 600 метров, как вдруг впереди ослепительно вспыхнул прожектор и сразу же нащупал бронепоезд. В ту же минуту гитлеровцы открыли огонь. Загрохотали выстрелы, вокруг нас взметнулись комья мерзлой земли, камни, осколки. Они ударили по бортам, гулко звеня, падали на палубы бронеплощадок, свистели в воздухе.
Пришлось открыть ответный огонь. Начался ночной поединок между бронепоездом и вражеской батареей.
Вражеский снаряд разорвался у одного из орудий. Упали, сраженные осколками, Илья Усец, Михаил Новицкий. Раненых немедленно отнесли в каземат. Выбывших из строя заменили Василий Бондарев, Лаврентий Фисун и Василий Суржан. Орудие продолжало огонь. От близкого взрыва снаряда вышел из строя откатник — ствол накатывали вручную.
И снова прямое попадание в площадку. Раздался оглушительный взрыв. Вспыхнуло пламя и охватило лежащие на палубе заряды. Тогда Иван Мячин, Яша Баклан и Лаврентий Фисун бросились к месту пожара. Обжигаясь и задыхаясь от дыма, они выбрасывали горящие заряды за борт, перекладывали в безопасное место еще не объятые пламенем. Взрыв боезапаса удалось предотвратить.
Первая в новом году боевая операция «Железнякова» окончилась неудачей. Командир приказал отходить. Продолжая отстреливаться, бронепоезд двинулся в обратный путь. Каждый из нас чувствовал себя виновником неудачи, хотя все понимали, что военное счастье изменчиво и не всякий бой может быть победным. Зато утром нам удалось взять реванш.
Вернувшись из рейса, мы остановились у Севастопольской ГРЭС, где еще уцелела заправочная площадка с водоразборной колонкой. Только начали заправку, как наблюдатели сообщили:
— Воздух!
Из–за горы вынырнули восемь фашистских самолетов. Командир, комиссар и я находились в это время в стороне, у старого барака. Фашисты сбросили бомбы, обстреляли бронепоезд из пулеметов и пушек.
Взрывной волной нас сбило с ног. Вскакиваем, смотрим на бронепоезд. Прямых попаданий нет, но бомбы взорвались очень близко. Еще не успели развеяться кудлатые головы взрывов, а самолеты снова заходят. Зенитная группа приготовилась открыть огонь. Среди зенитчиков — Джикия, Кривобоков и Баранов. Словно на учениях, спокойно и деловито командуют они своими расчетами.
Один из самолетов идет в пике. «Огонь!» — командует Джикия. Но гитлеровский летчик опередил зенитчиков. По броне глухо застучали вражеские пули. Наводчик краснофлотец Шарапкин схватился за плечо и выпустил пулемет. Его место занял командир расчета. Мы видим, как паутинки трасс потянулись к выходящему из пике бомбардировщику. Этому стервятнику удалось уйти. Но тут же откуда–то со стороны появился второй «мессершмитт». И очень кстати: линия трассирующих пуль вонзилась в него. Словно траурная лента, потянулась за ним черная полоса дыма. Так и летел он по наклонной, пока не врезался в серую гладь Северной бухты.
— Ура! — закричали матросы. Джикия в радостном восторге хохочет:
— Давай, генацвале, следующий!
Фашисты, словно послушались его, делают второй заход. И опять в головной самолет устремляются пули, посылаемые нашими ребятами. Момент — и самолет вспыхивает, как вата, смоченная бензином. Хвостатой кометой падает в воду на том же месте, что и первый.
И снова громовое матросское «ура» потрясает воздух.
Остальные шесть самолетов, набрав высоту, скрылись за горой.
Мы стоим взволнованные. Такое случается не часто. Мчимся к бронеплощадке, стягиваем с нее пулеметчиков, подбрасываем в воздух. Медсестра Ксения Каренина, перевязывая Шарапкина, кричит:
— Осторожнее! Сначала посмотрели бы, может, еще кого–нибудь задело?
Мы с серьезным видом ощупываем героев. Нет, целехонькие!
Командир радуется вместе со всеми. Но приказывает «отдать швартовы», хотя заправка паровозов еще не окончена. Сбивать самолеты, конечно, хорошо, но и рисковать бронепоездом нет необходимости.
Быстро исправили разорванную стрелку и укрылись в Троицком тоннеле. Командир вызвал к себе Джикия, Баранова и Кривобокова:
— Благодарю за успех и отвагу, — сказал он, пожимая старшинам руки, — будете представлены к награде.
Ребята ходят именинниками. Их портреты помещены в только что выпущенном «Боевом листке». Когда я принес его на просмотр комиссару, у него находились агитаторы. Комиссар инструктировал их, как провести беседы о подвиге зенитчиков.
Остаток дня все были под впечатлением боя.
Всего небольшая полоска земли отделяла фашистов от Северной стороны. И они снова и снова делали попытки прорваться к Сухарной балке у Мекензиевого кордона.
Завязались сильные бои. Фронт приближался. Сквозь грохот орудийных залпов отчетливо слышалась пулеметная трескотня. Казалось, что бои идут на самой окраине города.
В самый напряженный момент бронепоезд вышел на прямую и в упор ударил всеми огневыми средствами, оказывая помощь бригаде Потапова. Мы снова столкнулись с противником у памятных Мекензиевых гор. Наши морские и армейские части, умело взаимодействуя, вынудили фашистов бежать. Противник был снова выбит, прежнее положение фронта восстановилось.
В этом бою личный состав бронепоезда особенно отличился. Темп огня был такой, что на орудиях горела краска, а в кожухах пулеметов кипела вода.
Исключительно слаженно работают командиры бронеплощадок Кочетов и Буценко.
После гибели Зорина разведку возглавили Молчанов и Майоров, неразлучные друзья. Они каждый день приносят ценные сведения о противнике.
Командиры орудий Бойко, Данилич, Дроздов, Лутченко, заряжающий Мячин, номерной орудия Захар Лутченко, комендоры Фисун и Гришко, пулеметчики Ефим Чумичев, Макаренко, Шарапкин, Баранов и Кривобоков приобрели полную самостоятельность. В любых условиях они работают инициативно и без суеты. Всех их ставят в пример другим воинам.
Как и прежде, большую помощь оказывают нам железнодорожники. Рота старшего лейтенанта Селиверстова сопровождает нас почти во всех рейсах. Стоит вражескому снаряду разрушить путь, как ремонтники уже на месте. Быстро, без суеты засыпают воронки, ставят шпалы, устанавливают рельсы, «латают» полотно. Проходят десятки минут — и линия готова. «Железняков» снова идет в рейс.
Нередко роте приходится работать под огнем.
14 января, когда ремонтники трудились недалеко от Мекензиевых гор, их засекла фашистская минометная батарея. Вокруг начали падать мины. Бойцы залегли в кюветы, некоторые укрылись за насыпью. Когда все затихло, все вышли из укрытий и снова принялись за дело. Через несколько минут огонь возобновился. Так повторялось трижды. А время шло. И тогда бойцы решили работать, не обращая внимания на взрывы.
Работа подходила к концу, уже последний рельс пришивали к шпалам, как вдруг совсем рядом упала мина. Выпала кувалда из рук Георгия Гонтарука, упал, сраженный осколком, Рахимов, многие были ранены. Но ремонт все–таки был закончен вовремя. Подобрав убитых и раненых, железнодорожники на дрезине быстро удалились за скалу. Там и похоронили товарищей, воздав ружейным салютом последние почести погибшим.
Всегда, в любых условиях бойцы старшего лейтенанта Селиверстова обеспечивали бронепоезду «зеленую улицу» в сторону Мекензиевых гор. Кроме Селиверстова, в роте были и другие мужественные, смелые командиры: Масленников, Дунский, окончившие перед войной транспортный институт, командир взвода подрывников Филиппов. Они всегда находились вместе с бойцами, делили с ними все трудности и опасности. Бесстрашным воином проявил себя старшина роты Павлов. Хорошо отзывался Павлов и об Алексее Филиппове, с которым я познакомился во время ремонта балаклавской ветки.
Знал я командира железнодорожного батальона Гончарова, комиссара Шумилина. Оба они пользовались большим авторитетом у своих бойцов.
Немалую помощь оказывали нам и рабочие морского завода. Особенно запомнился артиллерийский мастер Иван Петрович Козлов. Старый рабочий, большевик с дореволюционным стажем, ветеран гражданской войны, он отказался эвакуироваться из Севастополя и по своей воле пришел к нам на бронепоезд.
Все без исключения бойцы уважают его, называют батей. Иван Петрович знает все виды и типы артиллерийских установок.
Правда, как и все пожилые люди, он немного ворчлив, любит поругать молодежь «за ветер в голове». Но матросы понимают, что старик всем сердцем привязался к ним и в каждом видит своего сына. В самых тяжелых боях он не уходит с открытых площадок, всегда готовый помочь, если откажет пушка.
Иван Петрович не расстается с увесистой брезентовой сумкой, где всегда дребезжат гайки, болты, шурупы, шплинты. На другом плече висит связка различного размера шестеренок. Матросы любовно шутят:
— Вы, Иван Петрович, прямо–таки ходячая мастерская…
— Что ж поделаешь, — улыбается старик. — Вот без этой пружинки твоя пушка стрелять не будет. А где ты возьмешь такую железку, если у меня ее не окажется? То–то…
Пушки наши были ветхие, изношенные, но благодаря стараниям Ивана Петровича никогда не отказывали, работали исправно.
Однажды в бою ранило подносчика Макаренко. Откуда и сила взялась у старика — заменил здоровенного матроса. Так до конца и подносил тяжелые снаряды. Сколько раз случались в бою задержки, поломки. И всегда в такой момент у орудия оказывался Иван Петрович.
— Палите дальше, — кивал он артиллеристам, устранив неисправность, и спешил к другой пушке.
Один недостаток был у Ивана Петровича: никто не мог заставить его надеть каску. Когда ему говорили о предосторожности, старик отшучивался:
— Не бойтесь за меня. Таких, как я, никакая бомба не тронет.
Удивительно бесстрашный был человек.
— Что вы меня гоните в укрытие? Некогда мне отсиживаться, — ворчал он, когда его отсылали в каземат.
Как–то Ивана Петровича позвали к себе артиллеристы батареи, стоявшей на Северной стороне. У одной из пушек нужно было заменить ствол. Да и второе орудие хандрило: заедал замок. Отправился старик. В небе кружили вражеские самолеты. Иван Петрович прятаться не стал: знал, что его ждут на батарее.
Фашистские летчики заметили его и открыли пулеметный огонь с бреющего полета. Иван Петрович упал. Четыре пули впились ему в грудь. Там же, около батареи, и похоронили его…
Страшно горевали железняковцы, узнав о гибели Ивана Петровича.
Мы не могли бы успешно воевать, если бы нам не помогали десятки, сотни таких людей, как Иван Петрович, — людей не военных, но мужеству которых завидовал каждый из нас.
В любом деле мы ощущали поддержку и заботу сотен наших друзей с Севастопольского железнодорожного узла. Девушки–железнодорожницы, сменившись с дежурства в депо или на станции, превращались в санитарок и шли в госпиталь. Домохозяйка Анастасия Петровна Полторихина и комсомолка Аня Чадович организовали бригаду из работниц и жен железнодорожников, которая стирала бойцам белье.
Из севастопольских железнодорожников состояли и паровозные бригады. Паровоз Михаила Галанина не имел брони. И мы все время переживали за товарищей. Достаточно было шальному осколку попасть в паровой котел, чтобы локомотив взлетел в воздух. Но наши машинисты спокойно делали свое дело.