Глава XI. Горечь разлуки
Глава XI. Горечь разлуки
Экипаж готовился к очередному рейсу, когда к бронепоезду подкатила запыленная «эмка». На ней приехали два командира из штаба флота. Одного из них я знал — он работал в отделе комплектования. Второй, как выяснилось позднее, был из отдела кадров. Узнав, где находится капитан Саакян, они прошли к нему.
«Матросский телеграф» работает быстро, и через несколько минут бронепоезд облетела весть, что нашему экипажу приказано выделить часть людей в морскую пехоту.
Совместная работа по строительству бронепоезда и жаркие бои сплотили людей. Экипаж стал дружным и спаянным боевым коллективом, и потому мы даже растерялись, когда узнали, что предстоит расставание с друзьями. Но больше всего нас опечалила весть об уходе капитана Головина.
Бронепоезд был его детищем. Он с первого дня руководил его постройкой, формировал подразделения, готовил экипаж к боям…
Мне было особенно трудно согласиться с решением командования: я искренне любил Леонида Павловича, готов был пойти за ним в огонь и воду.
Придумав какой–то предлог, я зашел в командирскую рубку. Капитан Саакян, комиссар Порозов и представители штаба составляли списки. Капитана Головина в рубке не оказалось: он ушел с разведчиками на дрезине в район Камышловского моста.
Комиссар поднялся из–за стола и подошел ко мне.
— Что, комсорг, пришел с дипломатической миссией? — спросил он с грустной усмешкой. — Как видишь, приходится сокращать наши штаты. Остающимся придется воевать каждому за двоих. Трудно, брат, но надо — фронту требуется пополнение…
У меня еще теплилась какая–то надежда, что капитан Головин все–таки останется на бронепоезде, но комиссар, словно угадав мои мысли, сообщил:
— Людей в морскую пехоту поведет капитан Головин. Уже получен приказ о его переводе.
— Но ведь Леонид Павлович создал бронепоезд, — возразил я. — Разве это справедливо: посылать такого человека в пехоту…
— Приказы не обсуждают, а выполняют, — напомнил мне комиссар. — Видимо, Леонид Павлович нужнее сейчас в пехоте…
— Товарищ комиссар, — обратился я решительно. — Разрешите и мне идти вместе с Леонидом Павловичем. Ведь мы с ним в Одессе вместе воевали…
Комиссар, по–видимому, не ожидал такой просьбы и ответил не сразу:
— А ты, комсорг, нужен сейчас на бронепоезде… Капитан Саакян приказал дежурному построить личный состав. Подойдя к шеренгам, командир сообщил:
— Товарищи! Получен приказ: часть личного состава откомандировать в морскую пехоту. Нелегко расставаться с боевыми друзьями, но надо. Обстановка на фронте напряженная. Враг не считается с потерями, рвется к Севастополю. Уходящие товарищи сейчас же отправятся на передовую, чтобы влиться в ряды славных батальонов моряков, которые сдерживают натиск фашистов на подступах к городу. Надеюсь, что они не уронят чести железняковцев…
Список членов экипажа, отправляющихся на передовую, оказался длинным. Из строя один за другим выходили бойцы железнодорожного взвода, пулеметчики, артиллеристы, минометчики. Всего тридцать минут давалось на сборы и прощание. Но какими тяжелыми были они и для тех, кто уходил с бронепоезда, и для остающихся…
Моряки собирались группами. Одни оживленно разговаривали, наказывали писать, давали советы, как держаться в бою, другие прощались скупо, без слов.
В стороне от всех стоят трое. Это земляки–очаковцы Терещенко, Малахов, Сергиенко. Вначале их было четверо. Один из них, Володя Новиков, погиб на бронепоезде. Что ждет остальных?
Подхожу к ним. Сергиенко явно растерян. Мне даже показалось, что на глазах у него слезы. Товарищи, как могут, успокаивают, обещают не терять связь, а он молчит, смотрит куда–то вдаль затуманенным взором.
— Не горюй, Миша, — говорю ему как можно бодрее. — Воевать–то будем на одной земле — на севастопольской.
— Да, конечно, — машинально отвечает он, а в голосе слышится обида: почему, дескать, его, а не кого–нибудь другого списали с бронепоезда.
Малахову и Терещенко, как видно, тяжело расставаться с другом.
Чтобы не смущать их, отхожу в сторону. Ко мне подходит капитан Головин.
— Ну, друг, прощай, — проговорил он и тут же поправился: — Нет, до свидания. Думаю, еще встретимся. Будь всегда таким же вожаком, как сейчас, береги наших ребят. Хорошие хлопцы подобрались у нас, настоящие моряки.
Мы обнялись и расцеловались.
Прощание было недолгим. Подъехал на своей полуторке Петя Гончаров. Отъезжающие быстро разместились в кузове, и машина тронулась. Моряки долго махали друг другу руками, бескозырками, пока грузовик не скрылся за поворотом.
Только что были вместе, смеялись, шутили, ходили в бой. И вот нет с нами многих наших товарищей. Увидимся ли?
Небо прояснилось, когда экипаж закончил приготовления к выходу. К этому времени вернулась и наша полуторка. Из ее кабины вышел незнакомый командир. Представился Саакяну:
— Старший лейтенант Чайковский. Назначен к вам помощником.
Саакян обрадованно пожал ему руку:
— Хорошо, что застали нас. Рад такому помощнику. Слышал о ваших боевых делах на «Орджоникидзевце».
Капитан покосился на шофера. Тот стоял, понурившись.
— Что у вас, Гончаров?
За шофера ответил Чайковский. Оказывается, машина на обратном пути попала под артиллерийский обстрел. Осколком пробило радиатор.
Петра Павловича Гончарова у нас на бронепоезде уважали. И было за что. Когда требовалось, он мог трудиться сутками без сна и отдыха. Его старенькая полуторка с бортами, изрешеченными осколками, поспевала всюду. Если нужно было, подвозила боезапас прямо на позицию. Вместе с начальником боепитания Аркадием Каморником Гончаров грузил и разгружал снаряды, ящики с патронами, минами. Где бы ни был бронепоезд, Гончаров ухитрялся найти его и вовремя доставить матросам горячую пищу.
Сколько раз наш грузовичок с полным кузовом снарядов нырял по рытвинам среди столбов взметенной взрывами земли, Под любым огнем мчался он, не сбавляя скорости. А мы места себе не находили, даже издали наблюдая за ним. Ведь достаточно было одного осколка, чтобы груз его взлетел на воздух. А Петр спокойно подкатывал к поезду и кричал:
— Братва, принимай гостинцы!
И всегда это случалось в такие минуты, когда мы испытывали острую нужду в боеприпасах. Он первым начинал носить на бронеплощадку тяжелые зеленые ящики.
Нередко полуторку основательно задевало при обстрелах. Петр часами не вылезал из–под машины, пока снова не ставил «на ноги». А сейчас приуныл: разбитый радиатор ему не починить.
К расстроенному шоферу подошел начальник боепитания.
— Не горюй, Петр. Приметил я в одном месте новенький радиатор. Пойдем, покажу.
Гончаров повеселел:
— Ну, и редкостный же вы человек, товарищ младший лейтенант! Просто золотой!
По сигналу боевой тревоги бронепоезд плавно отошел от перрона и, набирая скорость, помчался навстречу опасностям — туда, где его уже заждались морские пехотинцы.
Популярность бронепоезда растет с каждым днем. С переднего края нас буквально засыпают заявками:
— Железняковцы, просим огонька!
А фашисты все упорнее охотятся за нами. Над тоннелями, через которые курсирует бронепоезд, рыщут вражеские самолеты, бомбят выходы, железнодорожное полотно.
Дневные рейды стали опасными. Почти беспрерывно отбиваемся от атак с воздуха. И все же гитлеровцам ни разу не удалось помешать железняковцам выполнить боевую задачу. «Зеленый призрак» нападает на врага то тут, то там. Самолеты не всегда могут его обнаружить. Бронепоезд все время изменяет свой облик. Под руководством младшего лейтенанта Каморника матросы неутомимо расписывают бронеплощадки и паровозы полосами и разводами камуфляжа так, что поезд неразличимо сливается с местностью. Неистощимый на выдумку младший лейтенант оказался недюжинным художником. Много хлопот доставляли нам несколько выемок и Бельбекская долина. Издали с занятых противником высот они простреливались из орудий прямой наводкой. Но бронепоезд умело маневрировал между выемками и тоннелями.
Чтобы сбить с толку противника, все время меняем места стоянок. Подвижной тыл наш тоже в непрерывных разъездах. Наконец, нам надоело гонять его туда–сюда, и мы поставили его в Цыганский тоннель: и укрыт надежнее, и к боевым позициям ближе.