Глава 27. ИЗ КЛЕТКИ ДА НА ВОЛЮ
Глава 27. ИЗ КЛЕТКИ ДА НА ВОЛЮ
Рассказ Александры
Мара была в прекрасном расположении духа, очень загорелая, словно только что вернулась из отпуска. Она тепло меня приветствовала.
«Я так рада, что ты здесь, и что теперь мы будем все вместе!». Я едва оправилась от шока, увидев ее с Видкуном на пороге нашей квартиры, а это новое заявление о нашем ожидаемом проживании вместе совершенно меня поразило. Когда мое смятение немного утихло, я почувствовала отвращение. Одна мысль о том, что мы будем жить втроем под одной крышей после всего случившегося, казалась дикой. Я понятия не имела, что еще Видкун и Мара рассказывали о своем браке, кроме истории, украшенной деталями о нежной дружбе между всеми нами, а особенно между мной и Марой[118].
Семья и друзья Видкуна, вероятно, предпочитали верить ему, а не думать, что их любимец стал двоеженцем или нарушил брачные обеты. Ему также помогало то, что я не говорила по-норвежски, и, следовательно, не понимала, о чем говорили вокруг меня.
С того момента, как Мара вошла в дом на Эрлинг Скалгссонсгат, 26, она вела себя так, словно все происходящее было абсолютно нормальным. Чувствуя себя совершенно свободно, она таскала меня по всей квартире, рассматривая все до мелочей, выворачивая все наизнанку в доме, который был центром моих самых заветных мечтаний. И ее пренебрежительные замечания заставляли меня чувствовать, что я здесь лишняя.
Видкун никогда не говорил со мной о Маре, даже когда мы оставались наедине, она же часто на него жаловалась: «Он меня раздражает. Он скучный, он ничего не понимает и не чувствует, он мне действует на нервы». Я не хотела обсуждать ее отношения с человеком, который по-прежнему был моим мужем, и никак не реагировала на эти вспышки.
Отношения между мной и Марой были светскими и дружелюбными, но в ее отношении ко мне я чувствовала крайнюю осторожность, как будто я была пороховой бочкой, готовой взорваться в любую минуту. В течение этого времени Видкун был очень внимателен и даже нежен ко мне — так относятся к больному ребенку. Он держался как можно ближе ко мне, словно я нуждалась в защите, и открыто демонстрировал свою привязанность и заботу. Думаю, что я никогда не узнаю, было ли это необыкновенное внимание выражением искренней заботы и раскаяния или же он просто был осторожен и действовал в соответствии с выдуманной историей про дружбу между нами и про родительскую заботу о такой несчастной молодой девушке, как я, — жертве голода, войны и революции.
Мне стоило невероятных усилий жить с Марой и Видкуном под одной крышей, не зная об их истинных планах. Родственники Видкуна и мои норвежские друзья по-прежнему избегали общения. А я отчаянно искала собеседника, которому смогла бы довериться.
Все эти порядочные люди, которые так тепло встретили меня менее двух лет назад, одаривали меня подарками и вниманием, теперь молча принимали условия Видкуна и Мары для спасения его репутации. Так как я не знала о своей дальнейшей судьбе, меня очень смущало то, что все вокруг, казалось, смирились с этой гротескной ситуацией, с тем, что Видкун открыто держит жену и любовницу под одной крышей. Жена Йоргена Ингрид очень хотела помочь Видкуну разрешить проблему, которую он сам себе создал. Поэтому я воспользовалась первой же возможностью, когда мы остались с ней наедине, чтобы сказать, что необходимо предпринять какие-то действия для разрешения этой неприличной ситуации. Я сказала ей, что Видкун должен куда-нибудь увезти Мару хотя бы до тех пор, пока он не разведется со мной или не найдет другого выхода из ситуации. Я попросила ее и Йоргена как-то повлиять на Видкуна. Она обещала помочь.
На следующий день Видкун долго говорил по телефону. А после обеда подошел ко мне и озабоченным голосом сказал: «Ася, Ингрид говорит, что тебе неудобно жить здесь с Марой и предлагает временный выход. Она хочет поговорить с тобой об этом».
Я взяла трубку. Ингрид на своем неуверенном французском сказала мне: «Ася, дорогая, ты знаешь, что Йорген уже уехал на нашу дачу, и я тоже сегодня еду туда. Мы хотим предложить тебе пожить пока в нашем доме».
Так как она не очень хорошо говорила на французском, я решила, что она не поняла меня накануне. Считая, что она поддерживает меня, я хотела ей объяснить, что это Маре надо пожить где-нибудь до разрешения этой ситуации, а не мне, законной жене Квислинга! Я не хотела вдаваться в подробности, так как Видкун и Мара вертелись вокруг меня, прислушиваясь к каждому слову. Поэтому, поблагодарив Ингрид, я сказала, что позвоню ей позже.
Видкун просил меня не обижать Ингрид отказом от сделанного мне предложения, и настаивал, чтобы я переехала в их дом еще до отъезда Ингрид. Я решила не брать все свои вещи, взяв только еще не распакованные чемоданы, которые я привезла из Франции. Мара и Видкун, не теряя времени, отвезли меня и мой небольшой багаж, а затем быстро исчезли.
Это был последний раз, когда я видела Мару и свой дом в Осло. В тот момент я потеряла все свое имущество, за исключением тех вещей, которые я всегда брала с собой, когда путешествовала.
Дом Ингрид и Йоргена был таким же роскошным, каким я его помнила. Свои дни я проводила, расхаживая по комнатам и размышляя о превратностях жизни, стараясь достаточно сильно себя утомить, чтобы заснуть на кожаном диване, несмотря на мой постоянный безмолвный диалог со скелетом в углу кабинета Йоргена.
Я покидала дом только для того, чтобы купить себе еду, так как не хотела пропустить звонок или визит кого-либо, желающего связаться со мной. Но никто не приходил и не звонил по телефону, чтобы прервать мое кошмарное одиночество. В один прекрасный день ко мне без предупреждения приехал Видкун, приветствуя меня так, словно между нами ничего не произошло. Как всегда, он не рассказывал мне о Маре, о самом себе или о ком-либо другом, кого я знала, сказал только, что Йорген и Ингрид вернутся домой через несколько дней. Он также отметил, что я не очень хорошо выгляжу и что норвежская осень не полезна молодым людям с плохим здоровьем. Затем он добавил, что, поскольку у меня есть тетка в Ницце, для меня было бы неплохо провести некоторое время на солнечной Ривьере.
— Не хочешь ли ты поехать туда, Ася? — спросил Видкун.
Это беспокойство о моем здоровье, которое требовало моего отъезда из Норвегии, можно было расценивать только как желание Видкуна избавиться от меня. С горечью я ответила:
— Ну, может быть… Это зависит от того, какие еще варианты ты мне предложишь. Я согласна на все что угодно, только бы не сидеть здесь без дела. Но я никогда не видела тетю Женю, и не знаю, есть у нее место для меня. Думаю, можно ей написать и все узнать.
— В таких случаях лучше посылать телеграмму, так как ответ приходит очень быстро. Кстати, ты не будешь обременять свою тетку. Как я тебе уже говорил, я буду платить за твое проживание и питание, а также отправлять 25 долларов в месяц на твои личные расходы. Я также оплачу дополнительные расходы на учебу и другие непредвиденные нужды. Это даст тебе возможность быть независимой. Тебе не о чем беспокоиться! Я буду заботиться о тебе всю свою жизнь и обеспечу тебя после своей смерти. Большую часть своего имущества я оставлю тебе, но не хочу, чтобы кто-то другой знал об этом. Я помогу тебе встать на ноги. Прежде всего тебе нужно отдохнуть, восстановить свои силы и обрести спокойствие духа.
Он выглядел хорошим заботливым отцом. И, как и многие отцы, он не оставил мне выбора. Телеграмма была отправлена в Ниццу, и через день пришел ответ от тети Жени, в котором она писала, что будет очень рада моему приезду.
Когда Видкун пришел ко мне в следующий раз, он принес мой паспорт, немного денег, новый список инструкций и предостережений, а также кое-что из тех вещей, которые я попросила привезти мне. Большую же часть вещей, включая фотографии моих родных и меня в детстве, мои личные и семейные документы, мою шубу и другую зимнюю одежду, Видкун не привез. Он сказал, что зимние вещи не понадобятся мне в теплом климате Ривьеры, и было бы глупо брать с собой слишком много вещей на такое короткое время.
— Если получится так, что тебе будут необходимы какие-то твои вещи, я вышлю их почтой, — заверил он меня.
Видкун считал, что я должна сама позаботиться о своей поездке. Он сказал ободряюще, что в одном из самых больших агентств путешествий (мне кажется, он предлагал обратиться в агентство «Томас Кук») должны быть представители, говорящие по-французски. Затем он снова заговорил о деньгах, но на этот раз очень осторожно. Он спросил, хочу ли я, чтобы деньги переводились мне ежемесячно или же предпочитаю, чтобы он сразу положил большую сумму на счет в банке на мое имя, с которого я смогу брать деньги по мере надобности. Я ответила ему, что, поскольку у меня еще нет конкретных планов на будущее, к тому же я скоро вернусь в Норвегию, то предпочла бы получать деньги ежемесячно. Он одобрил мой выбор и дал мне достаточно денег, чтобы покрыть дорожные расходы, а также расходы на проживание и личные нужды в течение трех месяцев.
— Дай мне знать, если найдешь подходящее учебное заведение, и тебе понадобятся деньги для оплаты обучения или же появятся какие-либо другие непредвиденные расходы. Но самое главное — ты должна постоянно держать меня в курсе того, чем занимаешься. Ты должна писать мне каждую неделю, а по дороге в Ниццу отправлять мне письма на каждой остановке, чтобы я знал, где ты находишься и все ли с тобой в порядке. Заботься о себе и не принимай никаких важных решений без моего совета.
— Может, я смогу присоединиться к одной из русских балетных групп во Франции или записаться на уроки пения, — сказала я.
— Нет. Ничего подобного! Даже не думай о такой карьере — я не позволю, чтобы моя фамилия была таким образом опозорена! — ответил он, отрицательно качая головой и размахивая руками.
— Ты шутишь? Я просто не могу в это поверить! — воскликнула я в негодовании. — Что же такого позорного в профессии оперной певицы или балерины? Искусство благородно — это прекрасные достойные профессии! Ты же знал, что я была балериной, но все-таки женился на мне. Я уверена, что со временем смогу присоединиться даже к балетной труппе Дягилева. Или буду тренировать свой голос и стану певицей, как обе мои знаменитые тетки. В любом случае я могу выступать под своей девичьей фамилией или под любым другим выдуманным именем.
Видкун смотрел на меня с ужасом, а потом очень взволнованным голосом заявил:
— Забудь об этом, я тебе говорю! Нет ничего благородного в мире искусства, по крайней мере в той области, которая связана со сценой. У тебя есть норвежский паспорт, и не имеет значения, какую фамилию ты выберешь для выступлений на сцене — рано или поздно выяснится, что твоя фамилия Квислинг. Кроме того, несмотря ни на что, никогда не теряй свое норвежское подданство, это твоя самая надежная опора.
Я кивнула головой и улыбнулась, Видкун успокоился. Наш последний разговор друг с другом подходил к концу. У меня снова появилось чувство, что этот человек, который предал меня и причинил мне столько боли, все же был самым близким во всем этом страшном мире. Он стал частью меня. Я знала, что Видкун чувствовал то же самое. Вот почему мы всегда могли открыто говорить друг с другом. По этой причине я все еще доверяла ему и была убеждена, что он искренне желает мне добра, несмотря на то, что манипулирует моей жизнью.
Именно это чувство близости позволяло Видкуну управлять моей жизнью в течение пяти лет после этой последней встречи в доме Йоргена. В то время я не имела никакого представления о том, до каких крайностей доводят человека личные амбиции и политические манипуляции. До сих пор я не знаю, было ли его желание оставаться в тесном контакте со мной с помощью переписки лишь предосторожностью, целью которой было держать меня под постоянным наблюдением, или же это была искренняя забота о моем благополучии. Возможно, как это часто бывает, он руководствовался обеими причинами.
Несмотря на то, что меня пугала неизвестность и мне было грустно из-за всего произошедшего со мной за последнее время, все же я чувствовала невероятное облегчение от осознания того, что вскоре я смогу избавиться от всей этой путаницы вокруг меня. Я была на пути к моей тете Жене.
Последовав совету Видкуна, я пошла в бюро путешествий, где меня направили к человеку, который говорил по-французски. Он объяснил, что, поскольку в это время года очень многие едут во Францию, почти невозможно сейчас доехать туда прямым путем. Однако существовали иные способы добраться туда. Он рекомендовал ехать поездом до Бергена, а затем, насколько я помню, сесть на корабль до Бельгии, откуда я смогла бы на поезде доехать в Париж и Ниццу.
В ходе нашей беседы мы выяснили, что нам не нужно говорить друг с другом по-французски, так как мы оба из России. Мы перешли на русский язык, и агент объяснил мне детали моей предстоящей поездки. Он дал мне адреса хороших гостиниц в городах, где мне, возможно, нужно будет делать пересадку. Он также сказал, что у меня в дороге будут хорошие спутники, которым он недавно организовал путешествие тем же маршрутом. Одним из них будет дама из Норвегии, направляющаяся в Испанию, а другим моим попутчиком будет русский господин, некий граф Баранов, который будет ехать с нами большую часть пути.
Я сказала ему, что довольна его планами, после чего он начал выписывать билеты и спросил мою фамилию. Когда я сказала, что я госпожа Квислинг, он вскочил и набросился на меня с такой яростью, что в этот момент я была рада лишь тому, что у него не было пистолета, так как он мог застрелить меня, не колеблясь.
— Ага. Так вот вы кто! Квислинг? Жена капитана Квислинга? — заорал он, двигаясь в моем направлении.
— Да, я его жена, — промолвила я, пораженная его странной реакцией.
— Вы супруга этого ужасного человека? Этого изменника? Человека, который ненавидит свою собственную страну? Человека, который поклоняется большевикам и уже сам, вероятно, стал большевиком? Тот, кто постоянно ездит в Россию для поддержки этого бесчеловечного режима? Кто убеждает этих несчастных беженцев, остатков Белой армии, забытых в этих ужасных лагерях на Ближнем Востоке, вернуться в Советскую Россию, посылая их на верную смерть? Вы его жена и хотите, чтобы я продал вам эти билеты? Нет, мадам. Я не хочу иметь ничего общего с вами. Идите и ищите кого-нибудь другого, кто продаст вам эти билеты.
Я ждала, когда он остановится, чтобы перевести дух.
— Успокойтесь, пожалуйста. Вы, вероятно, плохо информированы — мой муж ездил в Россию, чтобы спасти людей от голода. Его направил туда Нансен. Я была там вместе с ним и знаю, что он всегда относился к коммунистам критически. Вы не понимаете, что говорите. Успокойтесь, пожалуйста! — повторила я снова. Меня стало смущать внимание окружающих, которых привлек наш громкий и взволнованный разговор. Я чувствовала себя сбитой с толку. Это был первый раз, когда я услышала, что кто-то обвинял Видкуна в симпатиях к коммунистам.
— Нансен — это Нансен, а Квислинг — это Квислинг. Ваш Квислинг ездил в Россию со времен большевистского переворота. Когда он был еще членом норвежской миссии, уже тогда он поддерживал дружеские связи с советскими главарями. Он по-прежнему продолжает иметь дела с ними.
Его разглагольствования привлекли внимание одного пожилого агента фирмы, который подошел к нам и заговорил с моим собеседником по-норвежски, очевидно спрашивая, что случилось. Они продолжали говорить по-норвежски несколько минут, после чего мой спаситель неодобрительно покачал головой и пожал плечами, вероятно, удивляясь странностям русских.
В конце концов я получила свои билеты. Как сидящая в клетке птица, которая увидела вдруг распахнутую дверцу в клетке, остановившись лишь на мгновение, я была готова выпорхнуть.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.