Несостоявшийся Мюрат

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Несостоявшийся Мюрат

За годы, проведенные в Америке, Майн Рид накопил изрядный опыт водных путешествий: много раз он поднимался вверх и спускался вниз по Миссисипи и Огайо, по Ред-Ривер и Теннесси, плавал по Великим озерам и диким рекам Северо-Запада, не раз пересекал Мексиканский залив и ходил вдоль атлантического побережья США, наконец, он «покорил» штормовую Атлантику на паруснике зимой 1839/40 года. Несмотря на столь богатый опыт, он никогда не испытывал удовольствия от перемещений по воде, предпочитая земную твердь корабельной палубе. На этот раз у него не было выбора: в те годы, кроме корабля, иных средств пересечь Атлантику не существовало. Еще было памятно многонедельное изнуряющее путешествие на «Дамфрисшир»: тоска, тревога и скученность пассажиров, несвежая питьевая вода, однообразная, скудная, низкого качества пища и постоянная сырость. Но почти за десятилетие, что минуло с той поры, изменилось многое — технический прогресс не стоял на месте. «Камбрия» «моложе» «Дамфрисшир» всего на семь лет (спущена на воду 1 августа 1844 года), но это был совсем другой корабль. Хотя он также нес три мачты с парусами, но между фок- и грот-мачтой возвышалась дымовая труба, изрыгавшая клубы дыма, а Во бортам вращались огромные гребные колеса, и из трюма доносился мощный гул паровой машины. Паруса поднимали дишь при попутном ветре — корабль двигался в основном благодаря энергии пара. По своим размерам «Камбрия» превосходила «Дамфрисшир»: она имела почти 70 метров в длину и более десяти в ширину, а водоизмещение было в два раза больше — почти полторы тысячи тонн. Так же как «Дамфрисшир», «Камбрия» была предназначена для перевозки пассажиров. Но если «Дамфрисшир» брал до шестисот человек на борт, то каюты «Камбрии» были рассчитаны всего на 120 пассажиров, и никакого второго и третьего класса! — на корабле имелись каюты только первого класса. Конечно, таких судов было еще совсем немного — революционные изменения в трансатлантическое судоходство пришли с учреждением знаменитой компании Cunard в 1840 году. Компания подписала контракт с правительством Великобритании на регулярные почтово-пассажирские перевозки между Ливерпулем, Галифаксом (Канада) и Нью-Йорком и вывела на линию комфортабельные скоростные — до той поры невиданные — океанские парусно-паровые суда. Они назывались пакетботами. То расстояние, которое парусники преодолевали за полтора-два месяца, пакетботы «Кунард» покрывали меньше чем за две недели. Поначалу на линии работали четыре судна, с середины 1840-х их было уже шесть, и они ходили точно по расписанию.

«Камбрия» не считалась лучшим ходоком через Атлантику — ей ни разу не довелось завоевать тогда уже учрежденную «Голубую ленту» — за самое быстрое пересечение Атлантики, но это было довольно быстроходное судно: покинув нью-йоркскую гавань 27 июня, оно уже 10 июля пришло в Ливерпуль. Путешествие было неутомительным, тому благоприятствовала и погода. На борту находилось всего 94 пассажира, и все направлялись в Англию. В Галифаксе новых пассажиров не прибавилось, «Камбрия» даже не заходила в гавань, но, оставаясь на рейде, приняла несколько мешков с почтой, на что ушло несколько часов, а затем плавание продолжилось.

Фридрих Геккер встречал Майн Рида и прибывших с ним легионеров в Ливерпуле. Известно, что Геккер прибыл с информацией о поражении революций в Бадене и в Баварии. До выяснения ситуации и получения достоверных сведений от единомышленников на континенте было принято решение задержать отплытие оставшихся в Нью-Йорке легионеров. Заботу о пассажирах с «Камбрии», большинство из которых никогда не бывали в Англии, взял на себя немецкий революционер. С Майн Ридом они договорились встретиться через десять дней здесь же, в Ливерпуле.

Таким образом, у Рида внезапно появилось время, которое он решил провести у себя на родине — в Северной Ирландии, в Баллирони. Как, вероятно, помнит читатель, ближайшим к Баллирони морским портом является Уорренпойнт. Туда из Ливерпуля, не мешкая (Рид прибыл в Уорренпойнт уже 12 июля — то есть из Ливерпуля он должен был отплыть уже в день прибытия «Камбрии»), и отбыл писатель. Он не известил родных о приезде, поскольку, покидая в июне Нью-Йорк, был уверен, что у него не будет возможности повидать семью. Но теперь ситуация изменилась — и вот он уже на пути к родному дому: дорога петляет между зеленых холмов и голубых озер родного Дауна, который он покинул без малого десять лет назад. Всего лишь за месяц до этого, в мае 1849 года, в город пришла железная дорога, но она проходила довольно далеко от Баллирони, потому Рид решил воспользоваться экипажем.

Майн Рид уезжал из Баллирони двадцатилетним. Его багаж был невелик, за душой десяток фунтов, выданных отцом, а в придачу диплом выпускника колледжа в Белфасте и не сложившаяся карьера школьного учителя. Невелик был его багаж и теперь, но ему уже за тридцать, он возмужал, у него огромный опыт и масса впечатлений, неведомых подавляющему большинству его современников; он элегантен, уверен в себе, у него славное военное прошлое и — он абсолютно убежден в этом — великое военное будущее. У него немного денег, но блестящие перспективы. К тому же он все-таки уже чего-то достиг: не только с гордостью и по праву носит звание капитана Армии США, но накануне отплытия из Нью-Йорка из печати вышел его первый роман, несколько экземпляров которого лежит в саквояже, — один из них он сможет подарить отцу и матери.

Можно представить радость родных, которые за эти десять лет не раз отчаивались когда-нибудь увидеть Рида живым. На встречу с ним в родительский дом приехали и сестры, и брат. Вдова в своих воспоминаниях, со слов мужа, пишет, что скоро «и соседи собрались оказать знаки внимания герою Чапультепека, хотя радость была омрачена известием, что он скоро уезжает и вновь на войну». Видимо, Майн Рид не скрывал своего участия в легионе, — напротив, он гордился этим и с удовольствием, красуясь перед родными и знакомыми, рисовал головокружительные планы. Однако и близких, и соседей, слышавших о женитьбе Рида, больше всего интересовал его матримониальный статус. Поэтому «особенно часто, — продолжает вдова, — его расспрашивали о браке с мексиканской наследницей, слухи о котором дошли и сюда. Он отвечал, что все это романтические домыслы, и, хотя его действительно восхищают усики над верхней губой испанских красавиц, они же приводят его в содрогание, когда он видит их у испанских старух. В дополнение к этой фразе он, обращаясь к матери, добавил:

— Я думаю, ты скорее б предпочла, чтобы я умер, но не женился на папистке (то есть католичке. — А. Т.).

На что обожаемая мать отвечала:

— Я сама, скорее всего, умерла бы при известии об этом».

Визит на родину был коротким, но все же он продолжался дольше тех нескольких дней, что предполагалось: Рид уже собирался на встречу с Геккером и готовился к отъезду, когда от немецкого революционера на имя писателя пришло письмо, в котором тот сообщал, что их встреча в Ливерпуле не состоится, и предлагал встретиться в начале августа в Лондоне. Так в первых числах августа 1849 года Рид оказался в британской столице. Здесь стало окончательно ясно, что «наполеоновским» планам и надеждам писателя сбыться не суждено: в Бадене и в Баварии (да и повсеместно в немецких землях) восторжествовала реакция. В том же направлении развивались и события в Европе: русскими и австрийскими штыками подавлена демократия в Венгрии, разгромлены карбонарии в Италии, потерпело поражение восстание в Польше. Хотя Франция была еще по-прежнему лояльна к революционерам (до «восемнадцатого брюмера» Луи Бонапарта оставалось еще почти два года), Геккер понимал, что для вторжения в южную Германию сил его легиона совершенно недостаточно, а повторять ошибку Георга Гервега[31] было глупо и жестоко. Геккер разочаровался и выглядел подавленным. Рид видел, что его друг колеблется, но все больше склоняется к мысли отказаться от дальнейшей борьбы и вернуться в США, чтобы остаться там навсегда. В конце концов так и случилось — в сентябре Геккер сел на корабль и отправился в Америку. Здесь он обосновался в Иллинойсе и стал фермером. Никакой политической карьеры в США он не сделал и не стремился к этому: словно после крушения революционных планов что-то в нем надломилось. Косвенным подтверждением тому служит и его участие в Гражданской войне Севера и Юга США. Будучи принципиальным противником рабства, он добровольно вступил в армию северян, был определен командовать бригадой и получил чин полковника. Но та отвага и инициативность, что были так свойственны ему в 1840-е годы, словно куда-то испарились — командиром он был инертным и безынициативным, ни одного сражения не выиграл и, видимо, потому покинул армию задолго до окончания войны.

Нет сведений о том, провожал Рид своего товарища в Ливерпуле или простился с ним в Лондоне. Впрочем, это не очень важно. Куда важнее то, что они довольно плотно общались в эти два месяца: нужно было завершить множество дел — ведь на Фридрихе Геккере и Томасе Майн Риде лежала ответственность за прибывших с ними немецких легионеров. Поскольку Геккер довольно часто пребывал в глубокой апатии, то многое приходилось делать Риду. Необходимо было обеспечить возвращение людей в США, помочь с жильем, одеждой, питанием; наконец, продать партию револьверов системы «кольт», которые они привезли с собой, чтобы вооружить своих товарищей (деньги, вырученные от продажи, пошли на оплату обратного пути в США). В эти недели Майн Рид окунулся в стихию митингов и революционных собраний. Геккер свел его не только с немецкими революционерами, обосновавшимися в Лондоне, но и польскими, итальянскими, русскими, венгерскими революционными эмигрантами. Можно сказать, что, очутившись в Лондоне среди разношерстной европейской политической эмиграции, Рид сделался «своим среди чужих»: он не только разделял демократические убеждения изгнанников, но и чем мог помогал им — выступал своего рода посредником в бытовых вопросах, в контактах с прессой, объяснял, советовал, как вести себя в той или иной ситуации. Такой советчик был очень нужен этим людям, которые оказались хотя и в дружественной, но совершенно чуждой им в социокультурном плане среде.

Автор настоящих строк нимало не погрешил против истины, говоря о дружественном отношении британского общества к европейским эмигрантам-революционерам. Необходимо признать, что современная доброжелательность Великобритании к политическим эмигрантам (не только из России, но из других стран мира) имеет давние корни, и традиция эта, по меньшей мере, восходит к XIX веку. Исследования как британских, так и отечественных историков показывают, что в XIX столетии отношение действительно было и доброжелательным, и сочувственным. Среди причин, способствовавших этому, можно отметить хотя бы то, что в британском обществе традиционно сильны не только недоверие к Европе, но и демократические традиции. Поэтому национально-освободительные движения, тяга к демократизации общественной жизни, стремление внедрить традиционную для Англии парламентскую форму правления воспринимались англичанами — традиционными парламентаристами — с пониманием и сочувствием. Нельзя не забывать и об отношении официального Лондона: Британской империи были выгодны разброд и шатание в Европе, власти предержащие не видели никаких угроз для государства в том, что Лондон стал центром революционной эмиграции, да и лорд Пальмерстон — британский премьер явно благоволил эмигрантам. Наконец, эмигранты, облюбовавшие столицу империи, не были «сбродом», как это часто пытались представить официальные круги России, Австрии и Пруссии: в основном это были весьма респектабельные люди — бывшие министры (даже главы правительств), большей частью дворяне (нередко титулованные), офицеры и генералы разбитых армий, видные адвокаты, журналисты и, вообще, как правило, весьма образованные люди. Наконец, эмигранты были патриотами, «мучениками за дело свободы», поэтому в их облике неизменно присутствовало нечто романтическое, возвышенное, и это не могло не привлекать к ним симпатии. Для Майн Рида этот романтический ореол, окружавший изгнанников, был, наверное, особенно важен, тем более что тень от него падала и на того, кто находился с ними рядом. И то, что таких политэмигрантов, как Л. Кошут, А. Мадзини, Д. Гарибальди и других, принимали министры британского правительства и английские аристократы, а европейские тираны забрасывали протестами по этому поводу Виндзор, — безусловно, тешило самолюбие тех, кто помогал изгнанникам. Сочувствуя этим людям, оказывая им помощь, защищая их от нападок консервативной прессы, Майн Рид ощущал себя причастным к борьбе за демократические идеалы, видел себя в рядах революционеров. Что может быть романтичнее этого самоощущения?

Даже внешне Рид стремился подчеркнуть свою «революционность»: обожал свободные белоснежные рубашки «апаш», шейные платки алого цвета и носил особого фасона шляпу — с высокой тульей и широкими мягкими полями. Моду на нее среди революционеров ввел все тот же Фридрих Геккер — в ней он провозглашал республику в Бадене и вел своих соратников в бой против баварских и вюртембергских отрядов. Она и называлась по его имени — «геккер», и стала своего рода «опознавательным знаком» в среде «людей 1848-го». С этим «опознавательным знаком» Рид не расставался на протяжении всей жизни, заказывал и неизменно носил шляпы именно такого фасона.