Глава 22

Глава 22

На рассвете мы с трудом растормошили Гришу, вывели, точнее — почти вынесли на аппельплац и поставили в строй. На всякий случай Жора еще раз напомнил Плюгавому о нашей просьбе. Вацек ощерился:

— Не приставай, без тебя тошно!

Гриша стоял в строю, изо всех сил пытаясь не упасть. К счастью, жадность взяла верх, и Вацек оставил Гришу в лагере.

В этот день все шло как обычно. После аппеля Янкельшмок с несколькими приспешниками устроили для двух тысяч узников блока «спортивные занятия». Наше счастье, что команду уборщиков не гоняли на эти занятия. Среди нас был один новенький — Николай Ерошко[63], бывший секретарь райкома комсомола в одном из пограничных районов. Его только вчера взял Жора в нашу команду. Николай был очень вспыльчивый и, видя, как издевается над узниками Янкелыпмок, весь кипел. Он никак не мог понять, почему подпольщики до сих пор не уничтожили его. Откровенно говоря, я был такого же мнения.

Еще до начала «спортивных занятий» Жора повел всех уборщиков, а с ними и Гришу Шморгуна в блок. Мрачный шлафзал стал для нас спасительным островком.

Восемнадцать человек под руководством Жоры приступили к уборке помещения, а я остался с искалеченным товарищем, ожидая прихода Ганса. Наконец Ганс появился. Часа полтора он промывал, обрабатывал йодом и перевязывал Гришины раны. Закончив, сказал:

— Медикаменты нужны как воздух. Мы достаем их у «канадцев», а большей частью через вольнонаемных, достаем с огромными трудностями, за золото. И все же я лично против того, что вы стали «организаторами» Ауфмайера. Для вас это добром не кончится. Слишком уж приметными вы сделались — Георг, как певец, а ты, Орленок, как гефтлинг, которого удостоил внимания сам Гиммлер. Кроме того, с тебя сняли мишень перед строем, по приказу лагерфюрера. Это единственный случай в истории лагеря, случай беспрецедентный. Теперь вас обоих знают в лицо тысячи узников, а также эсэсовцы, и каждый ваш шаг у всех на виду. Ауфмайер втянул вас в очень опасную аферу. Если на первый раз она и увенчается успехом, все равно долго так продолжаться не может. Вы ставите под удар не только себя, но и других.

— Что же нам делать? — спросил Жора.

— При первой же возможности вас нужно назначить на транспорт и вывезти отсюда.

Трудно даже представить, что бы мы делали, не будь доброго нашего друга.

Без четверти двенадцать явился Ауфмайер и сразу же отправился в комнату старосты. Мы ждали вызова. И он не замедлил последовать.

— Готовы? — спросил блокфюрер, когда мы явились. — Берите четыре фляги, прячьте — еще раз прорепетируем, — сказал он, поглядев на часы.

Репетиция прошла успешно. После этого Ауфмайер позвал капо Зигфрида, и тот повел нас к эсэсовской кухне. Капо привел нас в зал раздачи, откуда через широкий проем в стене через стеклянные перегородки была видна вся кухня.

Ничего подобного я еще не видел в своей жизни. Кухня была оборудована по последнему слову техники и больше напоминала лабораторию какого-нибудь научно-исследовательского института. Котлы, кастрюли, посуда, столы и вспомогательные механизмы — все поражало необычайной, я бы сказал, стерильной чистотой. Трудно сказать, сколько узников убирали тут по ночам, драили и начищали до ослепительного блеска специальными порошками и пастами каждый металлический предмет, кафельный пол и стены.

Рядами, строго симметрично стояли закрытые шароподобные котлы, оборудованные термометрами, манометрами и еще какими-то приборами. В другом конце кухонного зала выстроились в ряд белые кафельные плиты, на которых жарилось мясо. А над ними были вытяжные трубы, выкрашенные в белый цвет. Котлы, плиты и прочие подсобные механизмы работали на электричестве. Ни пара, ни дыма, ни копоти.

На кухне трудились десятки поваров из числа немецких заключенных. Все они были как на подбор рослые, крепко сбитые, пышущие здоровьем парни. На каждом был белоснежный, накрахмаленный и тщательно отутюженный халат, на головах — пышные поварские колпаки. За работой поваров-узников наблюдали специалисты-эсэсовцы в таких же белоснежных халатах. Но на головах у них были не колпаки, а эсэсовские пилотки, а на поясах висели неизменные парабеллумы. Кессели, наполненные горячей пищей, из главного зала кухни вывозили на специальных тележках-автокарах в зал раздачи. Снабженные колесами с надувными шинами, тележки двигались плавно, бесшумно, а специальное устройство позволяло водителю одним нажатием педали поднимать тяжелые кессели до уровня эстакады, где двое подсобных рабочих, подхватив кессель, ставили его на эстакаду и толчком отправляли вниз. Дальше кессели двигались уже сами, скользя по наклонному спуску эстакады, обитому цинковыми листами, к специальной платформе, где их принимали уже другие рабочие. Подхватив за ручки тяжелый кессель, скользящий по наклонной плоскости, они в мгновение ока, чуть не на лету ставили его на машину, упиравшуюся открытым кузовом в платформу.

К платформе один за другим подъезжали грузовики и пикапы, на которые и грузили кессели с пищей. Командовал тут шеф кухни — кюхефюрер — эсэсовский офицер. В руках у него была книга в кожаном переплете, в которой он делал соответствующие отметки: кому сколько и каких продуктов отпущено.

Меня не покидала мысль, что в двух шагах от этой чудо-кухни сотни истощенных узников, с гноящимися ранами и язвами на высохших телах пухли от голода и мерли как мухи. Сытая, роскошная жизнь одних — рабский труд, голод, муки и смерть других; все земные радости одним — все неземные муки другим. «Каждому свое» — излюбленный афоризм фашистов.

В Освенциме я не раз слышал, что лагерфюрер Рудольф Гесс очень гордился тремя достижениями: крематориями, эсэсовской псарней и эсэсовской кухней.

В зале выдачи висели электрические часы. Я проследил: за четверть часа было отпущено двадцать машин и отгружено не менее трехсот кесселей емкостью в двадцать пять и пятьдесят литров. Это был обед для эсэсовских подразделений, разбросанных по всему Освенциму, не считая его многочисленных филиалов.

Команда «Канада» была последней в очереди, а перед нами получала пищу зондеркоманда, обслуживающая крематории. По количеству кесселей, отпущенных ей, можно было определить количество заключенных, работающих в зондеркоманде. Ориентировочно их было не меньше тысячи. Для зондеркомандовцев и «канадцев» пища выдавалась такая же, как и для эсэсовцев, из одних и тех же котлов и по той же норме.

Минут за пять до того, как подошла наша очередь, из команды «Канада» прибыл грузовик. Капо приказал нам залезть в кузов и принимать кессели, которые будут нам подавать рабочие. Машина была загружена молниеносно.

У ворот команды «Канада» нас уже ждала группа заключенных.

Машину на территорию не пустили. Кессели из машины тут же разобрали. Мы несли двадцатипятилитровый бачок. Как только дошли до проходной, прозвучала ненавистная команда «Хальт!». По спине побежали мурашки.

Ко мне подошел долговязый эсэсовец и, присев на корточки, начал ощупывать мои ноги снизу вверх. Вот он разогнулся, выпрямился, но, прежде чем его руки коснулись моего пояса, я резко втянул живот и ощутил, как обе фляги скользнули вниз. Словно во сне слышу голос: «Гут. Нехсте!»[64] После меня обыскивали Жору. Я боялся глянуть в его сторону. Наконец обыск окончен. Волшебной музыкой звучит команда «Форвертс!». Подхватываем свой бачок и быстро идем в глубину двора, окруженного деревянными бараками и захламленного сваленными в кучи всевозможными вещами.

Посреди двора был сооружен аккуратный деревянный навес из тонких белых досок. Он служил эсэсовцам команды «Канада» столовой. На чистом деревянном полу стояли столы и стулья, стеклянный шкаф с посудой. Очевидно, место для столовой было выбрано не случайно: отсюда хорошо просматривалась вся территория.

Нас встретил белобрысый верзила, одетый в легкий летний костюм из светлой ткани. Куртка была расстегнута, под ней на полуобнаженной груди во всю ширину красовалась татуировка — орел с распростертыми крыльями, выполненный зеленой тушью с большим мастерством. Я сразу догадался, что это капо Вернер. Отправив «канадцев», он пристально поглядел нам в глаза, с недоверием покосившись на винкели с буквой «К».

— Ваше имя Вернер? — спросил Жора.

— Вернер. А что?

— Привет вам от нашего шефа. Мы из 2-А.

— Очень рад, спасибо, — дружелюбно ответил капо.

— Мы тут кое-что вам принесли…

— Идите сюда, — сказал Вернер и подвел нас к шкафу. Выдвинув нижний ящик, приказал: — Кладите.

Мы вынули четыре литровые фляги и положили их в ящик.

— Хо! Четыре литра! Чудесно! — воскликнул он, не скрывая радости. Вернер отвинтил одну из фляг и, попробовав на язык, воскликнул:

— Вундербар![65]

Он воровато оглянулся, потом сунул руку глубже в ящик и вынул красную эмалированную миску с поваренной солью, разгреб ее и извлек оттуда целую горсть новехоньких сверкающих золотых монет. Вернер отсчитал нам по десять монет и сказал:

—— Спрячьте. Это для шефа. А эти две для вас лично! — И дал нам еще по одной монете. Мы сразу же сунули их в рот.

— Не спешите, — засмеялся капо. — Я еще накормлю вас обедом. Ну а уже на десерт монеты. Надеюсь, вы умеете держать язык за зубами? — Он перешел на деловой тон.

— Можете не сомневаться, — ответил Жора.

— Если попадетесь, скажете, что золото нашли вот в том бараке под коврами. Дело кончится тем, что придется кокнуть пару евреев, которые сортируют ковры. Но могут кокнуть и вас, если шеф не заступится. Тут уж я ничем не смогу помочь — сам хожу по канату.

Чем больше приглядывался я к Вернеру, тем более он нравился мне: простой, откровенный парень. Даже не верилось, что перед нами профессиональный убийца.

— А для чего эта маскировка? — спросил Вернер, глядя на Жорин винкель.

— Никакой маскировки нет. Это мой винкель.

— Ты разве не немец? — удивился Вернер. (Впоследствии мне не раз приходилось видеть, как немцы считали Жору соотечественником, настолько хорошо он владел немецким языком.)

— Да, я немец, но родился в России, поэтому в лагере мне нашили русский винкель.

— Но это же несправедливо! Немец есть немец, где бы он ни родился.

— Ты прав, Вернер, — согласился Жора и повторил слова популярной тогда песни: «Немцем я родился, немцем и умру…» Ничего не поделаешь. Так случилось, что у меня пропали документы.

— А этот русский? — Вернер кивнул в мою сторону.

— Да, он русский, но парень хороший! На него вполне можно положиться, — поспешил успокоить Вернера Жора. — Мы с шефом не раз проверяли его.

— Ладно. Ступайте вон в тот барак, поболтайтесь там, а когда ударит гонг, станьте на левый фланг строя. Пообедаете с нами, после заберете пустые кессели. Во время обеда со мной никаких разговоров.

Понятно?

— Яволь! — ответил Жора, и мы поспешили в барак.