Глава 5

Глава 5

Ненавистный фон Гоппе возвращался из Берлина. Радио и газеты наперебой сообщали о величайшей чести, оказанной самим фюрером «скромному герою», «убежденному национал-социалисту», «подлинному арийцу, отдавшему на алтарь победы трех своих сыновей». Фюрер собственноручно за «исключительные заслуги перед родиной» прикрепил к его груди четвертый железный крест. (Три креста получили его погибшие сыновья.)

На шахте устроили торжественную встречу: гремели фанфары, играл духовой оркестр, произносились речи. Потом был дан завтрак для узкого круга. Наконец все успокоилось. Наступили часы зловещего затишья.

Гоппе боялись даже немцы. Угодить этому озверелому старикашке было невозможно. Он требовал от подчиненных строго придерживаться раз навсегда заведенного порядка. Инженеров и штейгеров этот деспот ценил не столько за технические знания и организаторские способности, сколько за вкус к власти, служебное рвение, умение и готовность тиранить и истязать узников. Когда после прибытия советских военнопленных шахта резко снизила добычу, Гоппе неистово бесновался. Выстроит, бывало, немецких горных специалистов и давай их всячески поносить, оскорблять, накладывать штрафы.

Неожиданно появляясь где-нибудь в штреке или лаве, обер-инженер лично обыскивал советских военнопленных, и горе тому, у кого он находил коробок спичек, зажигалку или складной нож. С каким упоением он подымал тогда свою палку-молоток и натренированным ударом сбивал жертву с ног. Постепенно он переставал различать, где немец, а где пленный, и, случалось, раздавал зуботычины и шахтерам-фольксдойче, и даже «чистокровным» арийцам, требуя при этом от них «патриотического энтузиазма». Никогда нельзя было заранее угадать его настроение — оно менялось по нескольку раз в час. То он бился в истерике, то бешено хохотал, то, громко бранясь, хватался за браунинг.

В первый же день своего возвращения на шахту Гоппе провел совещание с инженерной верхушкой, потом устроил собрание фашистской организации, после него — совещание с начальниками участков. Во второй половине дня он обошел основные участки шахты, троих узников отправил в карцер, двоих жестоко избил «за лень». Он появлялся в шахте и во вторую, и в третью смену, удивив этим даже такого тупоголового служаку, как Нагель.

— Майн готт![13] — разводил руками штейгер. — Когда же наш обер-инженер спит? Хотя бы сюда не заглянул, а то — чего греха таить — работаем без огонька!

Оставшись вдвоем со Стасиком, я открылся ему в своих опасениях: не упустили ли мы подходящий момент для побега? Ведь после возвращения фон Гоппе на контрольно-пропускном пункте куда строже будут обыскивать и проверять аусвайсы.

Стасик успокаивал меня.

— Наберись терпения и жди…

Легко сказать! Только с утра мы узнали, что в лагерь нагрянула целая свора гестаповцев и криминалистов. Они фотографировали заключенных в профиль и анфас, брали отпечатки пальцев. Для нас эта процедура не была новинкой. В лагерях и тюрьмах меня фотографировали не менее пяти раз и столько же брали отпечатки пальцев. И хотя под каждой новой фотографией появлялась и новая вымышленная фамилия, я опасался, что гестаповцам вдруг вздумается их сверить. Даже повторный побег расценивался гестапо как тяжкое преступление, а у меня их уже шесть!

На следующий день Стасик успокаивал меня как мог.

— Ты же знаешь, — сказал он, — троих узников вчера забрали как беглецов-рецидивистов. Тебя не трогают, значит, волноваться нечего.

Мой друг шепотом сообщил, что все нужное для побега, кроме парика и аусвайса, он уже достал и спрятал в своем ящике в раздевалке. Завтра добудет все остальное, а там давай бог ноги!

После смены, как всегда, мы не спеша пошли к стволу и по дороге еще раз обсудили в деталях наш план.

Стасик поднялся с поляками на-гора, а я остался ждать своей очереди. В зале, куда я вошел, сидели и лежали десятки советских военнопленных. Большинство из них занимались изготовлением портсигаров, мундштуков, трубок, перстней. Голод вынудил людей заняться этим кустарным промыслом, и многие овладели им в совершенстве. Из куска алюминия, меди, бронзы, пластмассы, слюды или дерева ловкие умельцы делали красивые вещицы с удивительно тонкой художественной гравировкой. Для плетения корзинок и сумок использовали проволоку с яркой изоляцией — красной, вишневой, желтой, синей, зеленой. Она оставалась после взрывов в лаве. Узники создавали великолепные узоры, похожие на цветные вышивки на тканях.

Вся эта продукция очень нравилась немцам, особенно их женам. Они давали заказы заключенным через своих мужей-шахтеров. Все это, конечно, делалось втайне от начальства. Разбазаривание дефицитного материала рассматривалось как вредительство. Но, несмотря на это, торговля не прекращалась. Немцы за эти красивые вещицы платили хлебом, маргарином, табаком.

Пленные жили коммуной. Все, кто только мог, добывали «сырье» и передавали его своим «мастерам». Выручку делили поровну.

Вдруг тишину нарушил предостерегающий возглас: «Хромой!» — но уже было поздно.

Опираясь на свою палку, Гоппе остановился в трех шагах от меня. Его бульдожья физиономия покрылась розовыми пятнами, в глазах засветились хищные огоньки. Несколько секунд он молча смотрел на «мастера», потом зловеще прошипел:

— Иди сюда… Лос!

Узник подошел к Хромому. Тот размахнулся, намереваясь ударить свою жертву по голове, но заключенный перехватил палку и несколько секунд продержал ее в своих руках. Гоппе яростно рванул палку, как штыком, нанес ею колющий удар прямо в лицо несчастному. Затем ударил еще и еще. Узник не выдержал, в бессильном бешенстве бросился на палача. С неожиданным для своего возраста проворством Хромой отскочил назад, дрожащей рукой выхватил маленький браунинг и разрядил в заключенного всю обойму.

На выстрелы сбежались немцы, штейгеры, дежурный с повязкой на рукаве и несколько веркшютцев.

— Обыскать! Всех обыскать! Тут бандиты, саботажники! — верещал Хромой, топая ногами и брызгая слюной.

В эту ночь я долго не мог заснуть. Перед глазами все время стояла картина жестокой расправы. А что ждет меня? Ведь завтра решается моя судьба: либо я обрету свободу и смогу отомстить извергам, либо окажусь на виселице.