Глава 18

Глава 18

Мы с Жорой с нетерпением ожидали посещения Ганса Максфельда или Антоныча. Каждый их визит становился радостным событием. И не из-за того, что они приносили лекарства, продукты, сигареты, которыми мы откупались от Вацека и штубового, а прежде всего потому, что они всегда сообщали важные новости.

На этот раз Ганс рассказал, что на территории чуть ли не всей Германии объявлено состояние тревоги. Побеги из лагерей приняли массовый характер. Проводится общеимперская облава. В ней участвуют целые дивизии, переброшенные в Германию из оккупированных стран Европы. Около шестисот пятидесяти тысяч солдат, полицаев, членов нацистской партии, гитлерюгендцев, отряды фашистского мотоциклетного корпуса войск СС, пограничные части, даже подразделения военно-морского флота мобилизованы на поимку беглецов.

Всю Германию облетела весть: в районе Гинденбурга трое советских военнопленных, бежавших из лагеря, среди белого дня пустили под откос шедший на фронт воинский эшелон, груженный танками. Безоружные, измученные до предела люди напали на путевого обходчика, связали его, завладели инструментом и развинтили на стыках рельсы, после чего бесследно исчезли. В результате диверсии несколько десятков «тигров», «фердинандов» и «пантер» вместе с экипажами рухнули под откос, и на некоторое время целый участок железной дороги был выведен из строя. Это событие вызвало у фашистов новый приступ бешенства: Гитлер учредил даже специальную должность генерального инспектора по делам советских военнопленных, предоставив ему неограниченные полномочия. Но ничто не могло остановить побеги, погасить пламя борьбы.

Эти новости окрылили нас. Не менее утешительные сведения приносил и Павел Логачов. Внимание всего мира в те дни было приковано к событиям на советско-немецком фронте, к битве на Курской дуге. Мы, узники, понимали, что там решалась судьба нашей Родины, а значит — и наша судьба. Сводки Информбюро подпольный центр регулярно принимал по радиоприемнику и передавал в подпольные группы. Таким образом мы были в курсе событий и с волнением ожидали результатов этой невиданной в истории битвы.

Трудно рассказать о той радости, которая охватила нас, когда стало известно, что под Курском Красная Армия остановила бронированные дивизии вермахта и перешла в решительное наступление. Это значило, что победа не за горами.

Странно вели себя эсэсовцы в эти напряженные до крайности дни. Они то устраивали прочесы и облавы, нагоняя страх на несчастных узников и мотаясь как очумелые, то напивались до полного бесчувствия и бродили по лагерю как пришибленные, ничего и никого не замечая.

В понедельник 19 июля к нам пришел Антоныч с увесистым свертком в руках. В нем, кроме хлеба и других продуктов, было десять пачек сигарет — неслыханное богатство по тем временам. Жоре вменялось подкупить сигаретами Плюгавого Вацека, чтобы он хотя бы на один день освободил дядю Ваню от работы в штрафной команде. Необходимо было провести организационное собрание подпольной группы нашего блока, избрать руководителя. Лучшей кандидатуры, чем дядя Ваня, в нашем блоке не было. Фактически он сам, не ожидая, пока его найдет подпольный центр, создал такую группу. Антоныч сказал, что принимаются меры для спасения дяди Вани: он был вторым на очереди после меня. Надо было вырвать нас из штрафной команды, снять с нас мишени штрафников, переделать учетные карточки, которые хранились в центральной канцелярии, и перевести нас в обычные рабочие команды в самом Освенциме или же в один из его филиалов. Сделать это было не просто: лагерное начальство пристально следило за учетом и перемещением штрафников. Официально снять мишень со штрафника имел право только лагерфюрер. И все-таки подпольщики из центральных канцелярий умудрялись подменять учетные карточки некоторых штрафников карточками умерших.

В Освенциме неоднократно расстреливали штрафников как «неисправимых саботажников и отъявленных врагов рейха».

Антоныч, Жора и я обсуждали все детали плана проведения завтрашнего собрания подпольной группы. Мне и Жоре поручено было проследить, чтобы на собрание не попал ни один узник, в котором мы не были уверены.

— Дядя Ваня, — сказал Антоныч, — самая подходящая авторитетная кадидатура на пост руководителя вашей группы: он умеет зажечь людей, повести за собой. Но есть у него и недостаток: нервный он, вспыльчивый. Мы запрещаем впредь проводить открытые беседы. Пора подумать о строжайшей конспирации. В среде заключенных всегда может найтись предатель, готовый за миску баланды выболтать врагу все что угодно. Лагерное гестапо не дремлет: оно имеет осведомителей в каждом блоке. Некоторых из них нам удалось нащупать и обезвредить. Передайте мои слова дяде Ване и предупредите о соблюдении величайшей бдительности. Это приказ! Строжайшая конспирация, бдительность и дисциплина — закон нашей жизни. Нужно всегда помнить об этом.

Антоныч сказал, что завтра вечером к нам придет связной. Он спросит: «Как у вас, ребята, с куревом?» Если собрание пройдет успешно, мы должны ответить: «Одна сигарета найдется» — и угостить связного сигаретой. Если же собрание по каким-либо причинам не состоится, мы должны сказать: «Ничего нет, сами припухаем».

Логачов ушел, а я еще долго глядел ему вслед. Я давно уже ощутил, какую бодрость вселяют в нас встречи с этим решительным, мужественным человеком. Мы, как аккумуляторы, заряжаемся от него запасом энергии, твердости духа и уверенности.

Вечером Жора сравнительно легко уговорил Плюгавого, чтобы завтра он оставил дядю Ваню в лагере. Это стоило нам двух пачек сигарет. Нужно сказать, что после одного из Жориных концертов в комнате Плюгавого и штубового Зингера его назначили старшим уборщиком, ответственным за чистоту в шлафзале. Жора уже несколько дней по своему усмотрению выбирал из тысячи узников двадцать человек и в обед получал для них цулягу. Это был большой успех.

С вечера мы наметили и обсудили кандидатуры участников тайного собрания.

Наутро сразу после аппеля проминенты, как обычно, пошли досыпать. Жора по распоряжению Вацека отобрал двадцать человек для уборки шлафзала. Все прочие под командой Янкельшмока занимались на площадке муштрой.

Мы собрались в самом дальнем углу шлафзала второй штубы. Выставили посты наблюдения и сигнализации— один возле комнаты проминентов, второй — у блокового и третий — у входа в блок.

Дядя Ваня открыл организационное собрание подпольной антифашистской группы. Голос его звучал торжественно, взволнованно, но говорил он коротко. Цель нашей подпольной организации — объединить и повести за собой узников карантинного блока, подготовить их к решительным действиям, когда наступит подходящий момент. Затем он представил слово Жоре, чтобы тот прочел устав организации. Над текстом этого устава мы немало потрудились, и поэтому почти все присутствующие знали его наизусть.

«Подпольная антифашистская организация создается для борьбы с гестаповско-полицейским режимом насилия и террора в освенцимском лагере смерти, — торжественно читал Жора, — для сохранения жизни советских людей и всех антифашистов, …для беспощадной борьбы с бандитами, моральными растлителями, предателями, изменниками, доносчиками, клеветниками… для беспощадной борьбы с мародерами, хищниками, садистами и всеми фашистскими элементами».

Затем избрали бюро и его секретаря — дядю Ваню. Кроме него, в бюро вошли: Григорий Шморгун, Андрей Кашуба, Георгий Трембицкий и я.

Заместителем дяди Вани были избраны Григорий Шморгун и Жора. Осталось решить вопрос о секретных кличках и пароле. Постановили дядю Ваню так и называть впредь, Андрея Кашубу — Шубой, Жору — Южным, Гришу Шморгуна — Моряком, а меня — Орленком. Паролем взяли слова: «Жизнь Орленку», отзывом — «Во имя победы!»

— Вот так, наш Орленок, — нежно обнял меня дядя Ваня. — Гордись и дорожи этим именем, а мы сделаем все, чтобы ты остался в живых.

Собрание мы провели за полчаса, после чего принялись за уборку шлафзала. Я ходил как в тумане.

— Что приуныл? — сказал Жора. — Теперь твое имя принадлежит истории. Так будь же настоящим Орленком! Во-первых, сделай лицо суровее, а голос — руководящим, и нос повыше задери, — засмеялся он.

До обеда мы в поте лица трудились в шлафзале. Начальство осталось довольно уборкой. С той поры команда уборщиков составлялась исключительно из подпольщиков.

В тот же день к вечеру, как предупредил Антоныч, к нам пришел связной — парень лет тридцати со шрамом на лице. Это был Володя Белгородский, о котором мы уже много слышали.

— Я вправду из Белгорода, — сказал он, — оттуда меня и в армию мобилизовали.

Он нам очень понравился: толковый, сдержанный. Оказывается, обо мне он также слышал, но, увидя, должно быть, разочаровался: перед ним стоял тощий, невзрачный малец. Володя предупредил меня, чтобы я все же остерегался своей славы и поменьше попадался на глаза эсэсовцам; не исключено, что мною может заинтересоваться лагерное гестапо.