Глава 16

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 16

Проходили дни, однообразные, как вид полосатых гефтлингов, в этом море людских страданий. Благодаря помощи друзей я набирался сил и выздоравливал. Почти целыми днями валялся на нарах, спал или же слушал нескончаемые рассказы и песни Жоры.

Мученическая жизнь узников карантинного блока 2-А шла своим чередом: построения, аппели, дикарская муштра на площадке перед блоком и занятия «спортом» на манер тех, что устраивались в Мысловицком лагере, показательные экзекуции перед строем, тайные пытки и убийства в туалетной… И хотя нас с Жорой благодаря протекции штубового не гоняли на «спортивные занятия» и прочие муштры, кроме, конечно, аппелей, мы чувствовали себя неспокойно, в любую минуту ожидая беды. Заступничество штубового Зингера и Плюгавого Вацека слишком дорого стоило подпольщикам. Кроме того, Жора каждый вечер должен был развлекать этих подонков концертами. Относительное благополучие, купленное такой ценою, было ненадежное, шаткое и таило опасность. В этом мы не раз убеждались.

Однажды днем, когда мы с Жорой лежали на нарах, неожиданно вошел Ауфмайер с двумя эсэсовцами и Паулем. Они о чем-то громко говорили, и мы едва успели нырнуть под нары. «Кантуйтесь, — сказал позже наш штубовый. — Но если попадетесь на глаза начальству, я своей головы подставлять не стану!»

В другой раз переполох был значительно серьезнее. В лагерь нагрянули эсэсовцы — целый полк. Утром, после окончания развода, когда арбайтскоманды ушли на работу, а в лагере остались только придурки и узники, отбывавшие карантин, с невероятным шумом и криком в блоки ворвались вооруженные эсэсовцы. Наставив автоматы, они велели нам поднять руки и выгнали всех на площадки перед блоками, потом тщательно обыскали, избивая всех подряд. Тем временем другая группа эсэсовцев разошлась по блокам и учинила там форменный погром. Специалисты магнитными искателями обшарили каждый закоулок — наверное, искали рацию и оружие.

Налет эсэсовской банды продолжался несколько часов, и все это время полуживые узники стояли с поднятыми руками. Интересно, что от обыска более всего пострадали проминенты. Эсэсовцам достались немалые трофеи: шерстяная, кожаная и меховая одежда, отличная обувь, одеяла, шелковое белье, часы, электроплитки, утюги — все, что им пришлось по вкусу, они забирали. Словом, грабители грабили грабителей.

Пострадавшие проминенты, сразу лишавшиеся всех ценных вещей, после каждого такого нашествия дня два-три ходили как погорельцы, жалуясь и сочувствуя друг другу, но, оправившись от кратковременного шока, с еще большим рвением принимались за прежнее ремесло — «организацию» вещей и ценностей. И так без конца.

Царившему духу лихорадочного гешефтмахерства задавали тон сами немцы — эсэсовцы и вольнонаемные, а также участвующие в организации влиятельные проминенты — капо, блоковые, штубовые и другие. Эти киты не разменивались по мелочам, они занимались оптовыми операциями, а все остальные промышляли мелкой торговлей. После возвращения узников с работы до самого сигнала «отбой!» каждый блок превращался в ярмарку. Чем тут только не торговали! Вот за две сигары продают пайку хлеба. Тот за два окурка хочет выменять порцию прокисшей холодной баланды; другой продает перочинный ножик и ложку. А там какой-то «мусульманин» за ржавую консервную банку просит ломтик хлеба не больше спичечного коробка. Много было торговцев-перекупщиков, которые за вечер умудрялись десять раз продать и перепродать одну пайку хлеба, пока не зарабатывали на этой операции целую пайку чистой прибыли. Это достигалось так: дробили порции хлеба на несколько частей и меняли часть на одну сигарету. В случае удачи за приобретенные сигареты выменивалась уже не пайка, а пайка с четвертью, после чего за этот хлеб покупались опять сигареты и так далее. В результате подобных операций торгаш-фанат мог за вечер нажить одну-две пайки хлеба. Нередко коммерция оканчивалась кровавыми драками и убийствами. Обнаруживалось, например, что в сигаретах вместо табака насыпана была сухая трава или обыкновенные высушенные и перетертые листья, что в пайке хлеба внутри искусно замаскирован кусок глины. Дельцов, торговавших «выеденными» пайками, убивали на месте как злостных аферистов, подрывающих авторитет «честных коммерсантов».

Во время торгов в блоках творилось нечто неописуемое: невероятный шум и невообразимая толчея создавали впечатление растревоженного улея. Здесь «ловили рыбку» и мелкие воришки. Но доставалось им нещадно: пойманного с поличным убивали тут же. Искусными аферами и ловким воровством почему-то все восхищались, а с неумелыми расправлялись немедля. Даже тут не было справедливости ни на грош.

Богатые и влиятельные проминенты продавали сигареты коробками, хлеб — буханками, маргарин, смалец, повидло — банками. Они же торговали и золотом, драгоценными камнями, но, разумеется, занимались этим более скрытно и осторожно.

В нашем карантинном блоке «торговля» едва теплилась. Две тысячи нигде не работавших узников (кроме нескольких штрафников) никаких продуктов, ясное дело, организовать не могли, тем более что нам болтаться по лагерю строго воспрещалось. Что касается штрафников, так о них и говорить не приходится. Зато вечером можно было зайти в блок, полежать часок на нарах, поговорить с товарищами, помечтать и погрустить. Это время, продолжавшееся около часа, мы называли «ярмарочным временем». В эту пору эсэсовцы в лагере почти не бывали. Ярмарочным временем дорожили все: и обычные узники, и подпольщики, и проминенты. За час можно было успеть многое…

Проминенты нашего блока в ярмарочное время отправлялись на промысел или же резались в карты со своими дружками из соседнего. Пауль и Плюгавый Вацек шли развлекаться в публичный дом или где-нибудь пьянствовали. Иногда они забирали с собой и Жору на званые вечеринки в другие блоки, чтобы похвастать талантливым певцом, владеющим «всеми языками».

Блестящее знание немецкого помогло Жоре войти в доверие к «зеленым» и выуживать у них сведения, нужные подпольщикам. Кроме того, Жора обычно возвращался не с пустыми руками. Иной раз он приносил немало продуктов, подкармливал меня, дядю Ваню и других.

На время своего отсутствия Жора поручал меня дяде Ване и Григорию Шморгуну[56] из штрафной команды № 1, бывшему матросу. Вокруг нас собиралось много узников, и начиналась политбеседа. Дядю Ваню слушали затаив дыхание. О чем только он не рассказывал: и о причинах наших неудач в начале войны, и о разгроме немцев под Москвой, и о сталинградском крахе Гитлера. Рассказывал он масштабно, панорамно, если можно так выразиться, словно с командного пункта окидывал взглядом все поле Сталинградской битвы, делал неожиданные интересные обобщения.

— Я давно пришел к выводу, что немецкие солдаты не знают, за что они воюют, — как-то сказал дядя Ваня. — Много раз я сам спрашивал пленных: «За что вы воюете, во имя чего стоите насмерть?» Каждый из них пожимал плечами и бормотал: «Бефель ист бефель!» — «Приказ, мол, есть приказ». И ни разу я не слышал от них слов о родине, о немецком народе, о национал-социалистском духе.

Беседы дяди Вани стали той духовной пищей, без которой немыслимо было выжить в условиях Освенцима. Слушая, мы забывали о голоде, крематориях и виселицах. Мысленно переносились в будущее, а об этом будущем дядя Ваня мог говорить часами:

— Война хотя и принесла нам в избытке горе, неисчислимые страдания, но многому и научила нас. После войны мы заживем по-новому. Учтем ошибки, допущенные нами прежде. Наш народ столько выстрадал, что вполне достоин самой лучшей, самой счастливой жизни. И он добьется этой жизни не позднее чем через восемь- десять лет, помяните мое слово!..

Узники улыбались, радуясь как дети в предвкушении той счастливой жизни, которая наступит после войны. Правда, некоторые выражали опасение: как, мол, встретят нас, бывших пленных, узников концентрационных лагерей?

Дядя Ваня начисто развеивал эти сомнения. Он говорил, что встретят нас как героев-мучеников, прошедших преисподнюю, но не предавших своего народа и оставшихся верными своей Социалистической Отчизне.

Я не раз удивлялся: что поддерживало в этом физически разбитом, обреченном человеке такое мужество, такую фанатическую веру в жизнь? Ведь он штрафник с одной перспективой — крематорий. На фронте дядя Ваня несколько раз был ранен — под Москвой в 1941 году осколком снаряда ему перебило ребра и обе ноги. Под Сталинградом контузило. Теперь у дяди Вани открылись старые раны и язва желудка. И, несмотря на все это, он не падает духом, борется, верит сам и веру эту вселяет в других.

Изредка меня проведывал Антоныч — Логачов Павел Антонович, член КПСС с 1932 года, кадровый офицер Красной Армии. Накануне войны старший лейтенант Логачов служил в штабе Киевского особого военного округа в отделе снабжения, а когда началась война — в этом же отделе штаба Юго-Западного фронта. В сентябре 1941 года армии Юго-Западного фронта, держащие оборону на левом берегу Днепра, попали в окружение. В этой трагической ситуации одну из групп, прорывавшихся к своим, возглавил Логачов. Окруженцы целый месяц догоняли фронт, а тот откатывался все дальше и дальше. На восток пробирались ночами, через глухие села и леса Черниговщины. Обтрепались, изголодались, истерзались; в группе остались самые стойкие — около сотни бойцов. Пробиваясь к своим, громили тыловые подразделения немецкой армии. Когда до линии фронта оставалось не более тридцати километров, они как-то на рассвете неожиданно наткнулись на вражеский танковый заслон, который будто специально поджидал их. Готовые к бою танки в упор расстреливали красноармейцев, вооруженных одними винтовками. Местность была открытая, укрыться негде; в живых осталось только пять человек. Среди пленных оказался и раненый Логачов.

На первом же допросе он лишился сознания. Немцы не стали возиться с ним и отправили в лагерь военнопленных. Логачов дважды бежал. Первый раз, когда везли в Германию, а второй — уже в самой Германии. После второго побега его зверски избили и месяц держали в карцере. Потом отправили на шпалозавод. Там Логачов создал подпольную антифашистскую группу, ставившую перед собой задачу организации диверсий и массовых побегов узников из лагеря. Поломки механизмов и инструментов на заводе стали обычным явлением. То падало давление в барабанах пропитки шпал, то портился мощный компрессор, то вдруг ломался дизель, то выходила из строя лесопильная рама… Патриоты ни перед чем не останавливались, лишь бы только сорвать выпуск шпал, необходимых гитлеровцам для восстановления железнодорожных путей.

Подпольщики действовали настолько ловко и умело, что немецким мастерам только и оставалось, что жаловаться на ветхость и непригодность оборудования. Им даже в голову не приходило, что среди военнопленных есть опытный инженер-механик и инженер-электрик, которые и руководят диверсиями. Общее же политическое руководство и организация всех диверсий осуществлялись Логачовым.

В разгаре была весна — самая удобная пора для побегов. Явление это стало массовым, размах его принял неслыханные масштабы. Гитлеровцам пришлось в спешном порядке разрабатывать и вводить чрезвычайные меры по борьбе с массовыми побегами, саботажем и диверсиями, которые серьезно отражались на работе промышленности и транспорта. Но Логачов и его группа действовали успешно. Они раздобыли карту железных дорог Германии и компасы. Однажды ночью во время погрузки пульманов готовыми шпалами подпольщики спрятали в вагон нескольких пленных. Они уже знали, что эшелон пойдет в направлении Минска. Завод по производству шпал вообще работал в основном на Минское направление, где благодаря партизанам взлетали в воздух целые участки железнодорожных путей.

Чтобы ввести в заблуждение администрацию лагеря и пустить по ложному следу расследование, в ту же ночь подпольщики перерезали несколько нитей проволочного ограждения. Этому способствовала воздушная тревога, во время которой была выключена электросеть. Гестаповцы не раскрыли тайну побега, не удалось им поймать и беглецов. Кончилось тем, что фашисты выместили свою ярость на пленных, оставшихся в лагере. Их зверски избили, а десятерых в назидание остальным отправили в тюрьму, а оттуда — в Освенцим. Среди них был и Павел Антонович Логачов.

Подпольщикам Освенцима удалось спасти Логачова от газовой камеры, и они устроили его на работу в центральные мастерские, где в то время были сосредоточены основные силы подполья. Официально Логачова зачислили в шнайдерай портным, а позднее перевели в небольшую команду при шнайдерае, которая обеспечивала блоки центрального лагеря бельем и полосатой формой[57].

Должность, которую занимал Логачов, позволила ему развернуть большую работу по созданию в блоках подпольных групп Сопротивления.

Павлу Антоновичу выдали большую бухгалтерскую книгу для учета белья и форм. Эту книгу он буквально не выпускал из рук. Она служила ему магическим пропуском в любой блок, в любую команду центрального лагеря. Ни одному эсэсовцу никогда не пришло в голову обыскать или вообще заподозрить в чем-либо Павла Антоновича. Он был представителем солидной и влиятельной фирмы снабжения, к услугам которой нередко прибегали и сами эсэсовцы, когда хотели сшить себе что-нибудь из одежды.

Сколько сложнейших ухищрений и какой изворотливости требовала организационная работа от подпольной организации в целом и от каждого ее члена в отдельности!

Формирование и подготовка подпольных групп заставляли сводить в один блок или в одну арбайтс-команду ранее незнакомых людей, которым в дальнейшем предстояло проводить агитационную и политико-воспитательную работу с массой заключенных и стать руководителями и командирами новых подпольных групп.

В Освенциме проводилось широкое перемещение людей внутри лагеря, но при огромной перетасовке их надо было соблюдать постоянную осторожность и бдительность и все проводить обдуманно, не возбуждая подозрений не только врагов, но и тех, кто был недостаточно проверен. Задачи требовали удесятерения бдительности и такой конспирации, которая уменьшила бы до крайних пределов возможность провала. Нелегко было создавать подпольные группы, особенно в филиалах лагеря. Но вопреки всем трудностям Логачов успешно справлялся с порученным ему делом. Он выполнял также задания подпольного центра по спасению жизни тех или иных узников. Это была трудная и опасная работа.