Последние дни в бункере фюрера

Последние дни в бункере фюрера

В конце апреля Гитлер произвел Шернера в генерал-фельдмаршалы и велел прессе широко осветить это событие. Шернер, подчеркивал он в газетном сообщении, «как никто другой среди германских генералов, стал символом непоколебимой стойкости и силы немецкой обороны на Востоке». Фюрер имел в виду эффективность действий возглавляемых Шернером групп армий в Курляндии, Силезии и теперь – в протекторате Богемия и Моравия.

13 апреля стало известно о казни адмирала Канариса и генерала Остера. В связи с этим распространились слухи, что найдены дневники адмирала, послужившие основанием для смертного приговора. Проверить это я не мог, а потому считал тогда и считаю теперь маловероятным, чтобы такой осторожный человек, как Канарис, с самого начала настроенный против Гитлера, вел дневники.

В последние дни марта Гитлера и всех нас потрясла весть о появлении в Имперский канцелярии Евы Браун. Она сама приняла такое решение. Фюрер хотел немедленно отправить ее обратно в Мюнхен и поручил Гофману убедить ее в необходимости возвращения. Но все усилия оказались напрасными. Ева Браун дала всем ясно понять: она останется рядом с Гитлером и отговорить ее невозможно. Она поселилась в его бункере, в отсеке рядом с личным помещением фюрера, и полностью включилась в атмосферу бункерной жизни. Всегда ухоженная, тщательно и безупречно одетая, она была неизменно приветливой и любезной и до самого последнего момента не показывала никаких признаков слабости.

Сам я тогда жил в комнате цокольного этажа Имперской канцелярии и только в последние дни апреля перешел в одно бункерное помещение, доверху набитое одеждой и всякими бытовыми предметами.

Постепенно вошло в привычку, что ежедневно после обсуждения обстановки ко мне на кофе приходили личная секретарша фюрера Иоанна Вольф и адмирал фон Путткамер. Мы приняли за правило в этот непринужденно проходивший час беззаботной болтовни, чтобы как-то отвлечься, не говорить о нашей безвыходной ситуации. Мы вспоминали о былых временах.

В первые дни апреля Гитлер в обычном разговоре задал мне вопрос о моих будущих намерениях и планах. Я ответил: у меня как его адъютанта выбора нет. Само собой разумеется, я останусь с ним в бункере до конца. Фюрер одобрил это лаконичной репликой: учитывая совершенно неизвестное ближайшее будущее, он хочет, чтобы рядом с ним остались несколько человек, которым он доверяет.

12 апреля к Гитлеру в последний раз прибыл фельдмаршал Кессельринг, видимо, желая получить информацию из первых рук. Фюрер не оставил никаких сомнений насчет того, что сам он еще не сдался. Кессельринг не дал ввести себя в заблуждение и, вероятно, после этого посещения отбыл с намерением действовать по собственному усмотрению. Внешне же он по-прежнему держался с присущим ему оптимизмом, ибо всегда считал, что тем самым внушает своим людям мужество даже в самом мрачном положении.

Вечером 12 апреля приехал Геббельс. Он привез завораживающую весть о смерти Рузвельта. По всем бункерам Имперской канцелярии мгновенно разнеслось его мнение, а скорее надежда: смерть эта означает поворот в судьбе Германии! Он видел в этом «перст всемогущей истории» и говорил о том, что здесь вновь проявилась «справедливость». Гитлер отнесся к смерти Рузвельта более трезво, без большого оптимизма, но не исключал того, что она возымеет для нас политические последствия. Он упомянул о том, что Рузвельт всегда бесцеремонно обращался с Англией и всегда видел свою цель в разрушении возвеличенного Великобританией колониализма. Но Геббельс уцепился за соломинку и настроил прессу на то, чтобы она прокомментировала сообщение о смерти Рузвельта в положительном для Германии духе. Он рассчитывал на возникновение противоречий между Западом и Востоком и стремился, в меру своих сил, эти противоречия разжечь.

Тот день, 12 апреля, запомнился лично мне еще одним незабываемым событием. Шпеер устроил в полдень прощальный концерт оркестра Берлинской филармонии и пригласил также меня. Зал ее еще более или менее сохранился. Концерт перенес меня в другой мир. Вместе со Шпеером и гросс-адмиралом Деницем мы слушали финал из «Сумерки богов» Рихарда Вагнера, виолончельный концерт Бетховена и 8-ю симфонию Брукнера. Потрясенные музыкой, мы молча отправились через совершенно разрушенную площадь Потсдамерплац в обратный путь в Имперскую канцелярию.

Тем временем Гитлер принимал меры, чтобы обеспечить преемственность командования на случай расчленения территории рейха на северную и южную половины. 15 апреля он дал приказ, которым передал командование в северном районе Деницу, а в южном – Кессельрингу. Этот приказ Гитлер на следующий день сопроводил обращением к солдатам Восточного фронта, поскольку просто с часа на час ожидал наступления русских через Одер. В последние дни он неоднократно говорил с командующим действующей на Одере 9-й армии генералом Буссе, подбрасывая ему все имеющееся еще в распоряжении оружие. Последней надеждой фюрера был успешный отпор этому наступлению. В своем обращении он провозгласил: «Берлин останется немецким! Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не станет русской!». Указывая на смерть Рузвельта, Гитлер заключал: «В момент, когда сама судьба убрала с лица земли величайшего преступника всех времен, решается вопрос о повороте в ходе этой войны».

Я по сей день не могу дать убедительного ответа на вопрос, было ли то тенденциозным оптимизмом или же Гитлер сам верил в это, причудливо смешивая фантазию с действительностью. Мое понимание предстоящего было твердым уже несколько месяцев. Русские и американцы захватят всю территорию Германского рейха. Никаких признаков того, что они остановятся прежде, чем в их руках не окажется его последний метр, не имелось. Питаемую Гитлером в последние месяцы надежду на распад в этот момент западно-восточного альянса я никогда не разделял. Его политические идеи значительно опережают события: разногласия между Западом и Востоком, по моему убеждению, дадут себя знать только после окончания войны. Надежды на своего рода Губертусбургский мир{294} уже давно иллюзорны.

Таким образом, ход событий неотвратимо вел к безоговорочной капитуляции. Как сложится конец войны для меня лично, было мне совершенно неведомо.

Русское наступление через Одер началось 16 апреля с длившегося целых полтора часа ураганного артиллерийского огня – самого мощного по своей массированности за всю историю войн{295}. Затем Красная Армия пошла на штурм, который оборонявшимся поначалу удалось выдержать. Но после вторичного полуторачасового огневого налета всей сосредоточенной артиллерии во второй половине дня русским удалось прорвать немецкую линию обороны от Кюстрина до западного берега Одера. 17 и 18 апреля они продолжили свои усилия с целью закрепиться на его западном берегу первоначально в районе южнее Франкфурта-на-Одере.

В следующие дни весь наш Восточный фронт рухнул. Красная Армия сразу же ввела в прорывы свои танковые соединения и закрепилась на захваченных позициях. Отсюда она в ближайшие дни продолжала свои наступательные операции – то севернее Берлина в районе Ораниенбурга, то южнее Берлина, в районе Цоссена. Не требовалось особенно проницательного военного ума, чтобы констатировать: Красная Армия стремится окружить столицу рейха. Контратаковать ее еще можно лишь на отдельных участках. На юге армия Буссе, а позднее армия Венка отступали дальше на запад через Эльбу, а на севере от Берлина пока держались последние немецкие соединения под командованием обергруппенфюрера СС Штайнера и генерал-полковника Хайнрици. Но и они не устояли перед превосходящими силами противника и, уже не сумев организовать упорядоченную оборону, были смяты и отброшены.

В эти дни Гитлер вплоть до 23 апреля следил за боями с огромным напряжением, неоднократно вмешивался в вопросы командования, но затем каждый раз видел, что со своей стороны больше уже ничего поделать не может. Наиболее ясные и трезвые доклады об обстановке делал на ее ежедневных обсуждениях подполковник генерального штаба Ульрих де Мезьер. Как правило, он ночью коротко и ясно, без всякого приукрашивания, обобщал последние события прошедшего дня.

На большинство присутствовавших это производило впечатление, и даже фюреру нравились его точные формулировки. Поскольку хороших вестей с Восточного фронта, судя по положению дел, ожидать не приходилось, он тем более ценил трезвую и лишенную пафоса манеру де Мезьера докладывать обстановку.

На обсуждение обстановки 20 апреля 1945 г., в день 56-летия Гитлера, в Берлине собрались все видные персоны рейха. Я увидел Геринга, Деница, Кейтеля, Риббентропа, Шпеера, Йодля, Гиммлера, Кальтенбруннера, Кребса, Бургдорфа и других. Перед обсуждением фюрер принимал поздравления, но сразу же вслед за тем приказал доложить о самых последних событиях. Потом беседовал с отдельными лицами.

Геринг заявил Гитлеру, что у него есть важные дела в Южной Германии, и попрощался с фюрером. Возможно, ему еще только сегодня все-таки удастся выехать из Берлина на автомашине. У меня было такое впечатление, что Гитлер внутренне уже просто на замечал Геринга. Момент был неприятный. Попрощался с Гитлером и гросс-адмирал Дениц, получив от него лаконичное указание принять на себя командование в Северной Германии и подготовиться к предполагаемым там боям. Из слов фюрера можно было заключить, что он испытывает к гросс-адмиралу большое доверие. С остальными присутствовавшими – скажем, с Гиммлером, Кальтенбруннером и Риббентропом – Гитлер попрощался без особого подъема.

В эти дни у меня складывалось впечатление, что Гитлер еще не решил, должен ли он покинуть Берлин или же остаться. В бункерах Имперской канцелярии царило большое беспокойство – признак того, что уже все начинали думать, как вырваться из нее. Из нашей адъютантуры на Оберзальцберг отправился с двумя унтер-офицерами Путткамер, чтобы уничтожить находящиеся там документы. Я попросил его сжечь и мои оставшиеся там дневники; он пообещал и действительно сделал это. То же самое произошло и с записями Шмундта. Готовились к отъезду фройляйн Вольф, а также личные адъютанты фюрера.

Поздним вечером мы собрались в небольшом жилом помещении Гитлера, чтобы выпить на дорогу. Пришли Ева Браун, фрау Юнге, диетическая повариха фюрера фройляйн Мар-циали, а также Шауб, Лоренц и я. В этом узком кругу о войне мы не говорили. Отвлечь Гитлера от этих мыслей, как всегда, лучше всего сумела Герда Кристиан.

22 апреля Кейтель и Йодль начали решительно настаивать, чтобы Гитлер покинул Берлин. Но он все еще пребывал в нерешительности, пока при докладе обстановки не возник скандал с сухопутными войсками. Донесения командующих бьющихся за Берлин армий противоречили друг другу. Складывалось впечатление, что каждый из них сражается сам по себе и никакое упорядоченное сопротивление уже невозможно. Генерал Кребс этого противоречия объяснить не смог. Было неясно, что это: следствие русского перевеса в силах или же крах собственного командования? Как будто одно можно было еще отделить от другого! Гитлер пришел в крайнее возбуждение. Он приказал всем присутствующим, включая Кейтеля, Йодля, Кребса и Бургдорфа, выйти из помещения, а затем из его уст полился поток брани в адрес командования сухопутных войск и «давних предателей» из их рядов. Я сидел за дверью в соседнем помещении и слышал почти каждое слово. То были страшные полчаса. После этой вспышки яркости Гитлеру стал ясен конец. Фюрер приказал Кейтелю и Йодлю отправиться к Деницу и сражаться вместе с ним. Сам же он останется в Берлине и покончит жизнь самоубийством.

Кейтель и Йодль доложили о своем отбытии и направились в Северную Германию. Шауб получил задание уничтожить содержимое личного сейфа в бункере фюрера, а потом вылететь в Берхтесгаден, чтобы сжечь на Оберзальцберге его приватные бумаги.

Окружение Гитлера продолжало сужаться почти с каждым часом. Было заметно, что каждый занят собственными мыслями. В тот день царила своеобразная атмосфера. Бодро и раскованно держался только статс-секретарь Геббельса д-р Науман, который, однако, появлялся в бункере фюрера из министерства пропаганды лишь на короткое время. Удивляло, что он вел себя так же и в дальнейшие дни.

На следующий день, 23 апреля, Геббельс велел сообщить в печати и по радио: фюрер останется в Берлине, и отдал приказ, что принимает на себя командование «всеми обороняющими Берлин силами», а все остальное с сегодняшнего дня он предоставляет Деницу и Кессельрингу. При себе же Гитлер оставляет в Имперской канцелярии в качестве своего военного советника начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Кребса, который взял офицера генштаба майора Бернда фон Фрейтаг-Лоренгхофена и молодого ротмистра Больдта для обеспечения телефонной связи, пока она будет еще возможна.

Кроме них, с Гитлером в Имперской канцелярии остались только Борман, Геббельс, Хевель, Фосс, командир личного самолета фюрера Баур, Бургдорф со своим адъютантом обер-лейтенантом Вайзе, Гейнц Лоренц – для связи с прессой, Иоханнмейер, я – от военной адъютантуры и Гюнше – из числа личных адъютантов.